Страница 4 из 48
В дверь тихо постучали.
— Войдите! — поспешно отозвалась Клавдия Лукьяновна, все это время жившая в тревожном ожидании.
На пороге показалась девочка-почтальон. На ней был большой полушубок и мохнатый, все время сползавший на глаза треух. Торопливо порывшись во множестве отделений своей уже опустевшей сумки, девочка достала прямоугольный конверт и несмело протянула его Клавдии Лукьяновне.
Предчувствие беды сжало сердце матери. Ведь Вера всегда присылала ей письма, сложенные солдатским треугольником. А тут еще и незнакомый почерк на конверте…
— А вы не волнуйтесь, тетя, — испуганно пролепетала девочка, заметив, как мертвенная бледность залила лицо Клавдии Лукьяновны. — Может, там хорошие вести? Вот я вчера принесла такое же письмо Семеновым, что напротив живут. Те так перепугались! А в письме была благодарность командования. За их сына, Николая. Он теперь герой, разведчик! Даже «языка» привел…
Девочка еще о чем-то говорила, говорила, боясь остановиться. И в то же время ее быстрые глазенки следили за руками Клавдии Лукьяновны. Вот она осторожно надорвала конверт и достала небольшой листок, отпечатанный на пишущей машинке…
И хотя письмо начиналось теплыми, задушевными словами командира, далее шло страшное:
«…Ваша дочь, Волошина Вера Даниловна, пропала без вести при выполнении боевого задания в тылу врага».
В глазах матери потемнело, тупая боль сжала сердце, а потом сразу стало темно и тихо, словно она провалилась в бездну…
Очнулась уже в постели. Возле был врач, встревоженные соседи. Вызвали с работы мужа. Сидел он чуть поодаль, на табуретке, устало положив большие кисти рук на колени. И ему, как и матери утром, все так же радостно улыбалась с фотографии Вера…
А маленькой вестницы несчастья уже нет в доме. Она идет с опустевшей сумкой по улице и безутешно плачет. Слезы текут по щекам и тут же замерзают тоненькими ледяными дорожками.
Не плачь, глупая! Что поделаешь, если тебе выпала такая незавидная доля — приносить в дом людям не только радость, но и горе? И трудно сказать, что чаще. Ведь уже который день идет война, тяжелая и беспощадная…
Может, не одолела бы Клавдия Лукьяновна свалившееся на нее горе, если бы не люди, окружавшие ее, да работа, которая требовала так много душевных сил.
Уже несколько часов спустя после тяжелого известия ей надо было идти на дежурство в детскую консультацию. Там ее, старшую медсестру, ждали дети. И какое им дело до того, что сейчас война, на которой каждый день погибают люди, их отцы и старшие братья… Всю горечь утраты они поймут потом, повзрослев. А сейчас, несмышленые, они улыбаются, что-то лопочут на своем наречии и тянут ручонки к этой женщине с добрыми и грустными глазами.
Вот эти детские ручонки и поддержали в трудную минуту, а доверчивые глаза малышей, казалось, заглядывали в самую глубину души, не давая ей окаменеть, ожесточиться. Она, Клавдия Лукьяновна, нужна была им, потому что жизнь вопреки всему продолжалась!
Так возле чужих детей и не остыло сердце матери. Только как-то сразу, за одну ночь, она поседела, а в глазах навсегда застыли скорбь и недоумение. Она никак не могла примириться с мыслью, что ее Веруськи уже нет среди живых. «Может, вернется еще?» — думала она и каждый день, возвращаясь с работы, с волнением всматривалась в темноту улицы — не горит ли и в ее окне свет? Чем ближе к дому, тем торопливее шаги и чаще стучит сердце. А думы, беспокойные думы бегут еще быстрее. Может, Вера нежданно-негаданно вернулась с дальней дороги, и стоит только переступить порог, как она, ее девочка, возмужавшая и повзрослевшая, бросится к ней навстречу…
А потом они будут долго сидеть обнявшись, и Вера, как в детстве, прижмется головкой к коленям матери и, запрокинув лицо вверх, будет смотреть на нее счастливыми, немного лукавыми глазами…
Вера, наверное, уже сняла с себя военную форму и сейчас перед зеркалом примеряет свое любимое платье. То, что сшили ей летом 1940 года, когда они вместе с Юрой Двужильным приехали на каникулы. А у порога стоят ее кирзовые сапоги, и тут же висит изрядно поношенная шинель с зелеными петлицами. Клавдия Лукьяновна никогда не видела свою дочь в военной форме, даже на фотографии. Почему-то ей всегда казалось, что у Веры обязательно должны быть зеленые петлицы. Как у пограничников…
Но дом, как всегда, встречал Клавдию Лукьяновну темными провалами окон, натруженным скрипом калитки и привычным холодом настывшего помещения. Волошин опять не ночевал дома.
И все повторялось — надо растопить печурку, приготовить ужин и… ждать. Ждать вестей с фронта, которых уже не будет, мужа, все реже и реже ночевавшего дома, времени, когда надо снова идти на работу.
Так один за другим шли дни, недели, месяцы. А жизнь готовила Клавдии Лукьяновне новые испытания. То, о чем она лишь смутно догадывалась, подтвердилось. Муж полюбил другую женщину, и та должна была стать матерью.
Когда у той женщины родился сын, она, как и все молодые матери, однажды принесла его на консультацию к медсестре. Прием вела Клавдия Лукьяновна. Женщина не догадывалась, как тяжело было в это время грустной, молчаливой медицинской сестре.
В тот же вечер Клавдия Лукьяновна уехала на другую квартиру. На все уговоры и просьбы мужа отвечала твердо:
— Иди к сыну. У ребенка должен быть отец.
Поселилась она в маленькой четырехметровой комнатушке на окраине города. Взяла с собой Верину кровать, ее вещи. Повесила на стене фотографии дочери, сложила стопкой ее книги, тетради. И стала жить. И все время надеялась, ждала. А после работы в который раз перебирала ее вещи, книги, тетради. Подолгу сидела над фотографиями, разглядывая их, вспоминая.
Вот Вере пять лет. В темном платьице-матроске стоит она перед фотообъективом, доверчиво раскрыв свои глазенки навстречу жизни. А здесь Вере десять лет, она училась в четвертом классе. А дальше были фотографии, сделанные в 7, 8, 9, 10-м классах, в институте… Открытки, письма Веры, репродукции с картин Третьяковской галереи, которые она присылала из Москвы. И на каждой из них надписи, сделанные ее рукой…
Как-то зимой, проходя мимо стадиона, Клавдия Лукьяновна остановилась у ограды и долго смотрела на школьников, катавшихся на коньках. А дома из-под кровати достала Верины коньки, стерла с них пыль, старательно соскоблила пятнышко ржавчины и, завернув в газету, снова спрятала. Пусть лежат… Может, еще пригодятся.
У всех знакомых и незнакомых военных настойчиво выпытывала, что означают эти три слова «пропала без вести». А те не скупились на рассказы о том, как часто на войне пропавшие без вести, бывает, спустя много месяцев и лет возвращались к своим…
Надежда помогает жить людям. И Клавдия Лукьяновна ждала, надеялась, верила.
По ночам часто просыпалась. До рассвета лежала с раскрытыми глазами и, всматриваясь в темноту, думала, вспоминала. Так день за днем и прошла перед ней вся жизнь, с ее радостями и печалями.
ДОМ НА ИНДУСТРИАЛЬНОЙ
Сейчас там, где до войны жили Волошины, раскинулись корпуса завода «Карболит». А раньше на этом месте были небольшие улочки, утопавшие летом в пышной зелени. И среди них бежавшая к Томи Индустриальная. Здесь и прошли детство и юность Веры.
Возвращаясь из школы, она обычно стучала в окно. Если получала оценку «отлично», то пять раз, а если «хорошо», то четыре. Бывали и короткие сигналы, и вслед за ними на пороге появлялась Вера, грустная и молчаливая, казалось, равнодушная ко всему. Но это длилось недолго. Вскоре она, прижавшись к матери а виновато заглядывая ей в глаза, рассказывала все, что случилось на уроке.
— Я, мама, сегодня не пойду на каток, — говорила Вера, упрямо тряхнув белокурой головкой. — Завтра обязательно исправлю. Вот увидишь!
И весь вечер сидела над книжками и тетрадями, шептала что-то, смешно хмуря лоб.
Первым не выдерживал отец, мастеривший в своем углу.