Страница 38 из 48
Помню, как на мой первый запрос о том, что военкомату известно о капитане Двужильном, я когда-то получил такой ответ:
«При проверке на месте и в результате опроса жителей деревни Хорошки, Чаусского района, подтверждающих данных о месте захоронения Двужильного Юрия Михайловича не установлено, так как жители этой деревни были угнаны немцами и вернулись назад через 2—3 дня после освобождения Хорошек».
И вот я везу в военкомат «подтверждающие данные» — извещение о гибели Юрия, в котором указано, где он похоронен, список всех солдат, сержантов и офицеров, погибших в Хорошках, и копию наградного листа о представлении капитана Двужильного к званию Героя Советского Союза посмертно…
Шофером сельповского грузовика оказался молодой, общительный парень. Он только что демобилизовался из армии, служил где-то в Германии, в Группе советских войск. Водил там бронетранспортер и, может быть, поэтому не испытывал особой нежности к своей полуторке, изрядно потрепанной на здешнем бездорожье. «Вот бы сюда мой вездеход», — говорил он всякий раз, подъезжая к размытым осенними дождями участкам пути. Но надо отдать ему должное — свое дело парень знал хорошо, да и дорогу уже успел изучить. Разбрызгивая грязь, машина без особых приключений выбиралась из колдобин. Правда, в одном месте, при спуске с горы, нас было здорово занесло, но парень не растерялся, все обошлось.
Наконец бездорожье окончилось, мы выбрались на шоссейку. Дела пошли веселее, да и разговор наш теперь ничто не прерывало. Николай, так звали шофера, вспоминал о своей службе в армии и тут же, правда осторожно, словно боясь показаться навязчивым, полюбопытствовал, какие дела привели меня к ним в район. Я рассказал о своем поиске, о братской могиле в Хорошках. Вижу, парень о чем-то задумался, какая-то тень пробежала по его лицу… Хотел спросить, в чем дело, но сдержался — если надо, сам скажет. Молча закурили.
— Мой отец ведь тоже погиб, — прервал молчание Николай, — где-то под Белой Церковью. Был шофером. — На лице Николая промелькнула улыбка, задумчивая и почему-то немного виноватая. — Возил к фронту снаряды. Убило прямо за баранкой. Осколком. Не помню его. Когда погиб, мне и двух лет не было. Все собирался съездить на могилу, да так и не удалось…
Помолчали. Советы и пожелания тут ни к чему.
А тем временем наша потрепанная полуторка выбежала из леса и стала бойко взбираться на пригорок, с которого наконец я увидел Чаусы. Через несколько минут мы уже катили по тихим улицам городка. Обычный районный центр, каких много в Белоруссии. Тенистые улицы, сады, одноэтажные домики с антеннами, и только в центре несколько двухэтажных зданий — райком, гостиница, универмаг.
Подъехали к военкомату. Николай молча подал мой вещмешок, сдержанно попрощались. Как-то привыкаешь в пути к человеку, жаль расставаться, но почему-то стараешься скрыть это…
Когда я повернулся, чтобы идти к военкомату, он тихо, словно для себя, сказал:
— Скоро из отпуска вернется мой сменщик, и я поеду к отцу. Обязательно!
Мне осталось только пожелать доброго пути этому хорошему парню. Каюсь, в эту минуту я даже позавидовал ему — вернется сменщик, Николай возьмет отпуск, купит билет до Белой Церкви и поедет на могилу своего отца. Я же пока не могу этого сделать…
Подполковник Александр Романович Полторак встретил меня радушно, как старого знакомого. Это был крепкий, средних лет офицер с хорошей выправкой и добродушным, улыбчивым лицом. Я показал документы военного архива. Договорились, что военкомат официально запросит Подольск выслать копию списка воинов, похороненных в Хорошках. На могиле весной будет установлен памятник, и на нем напишут фамилии и воинские звания всех погибших. Со временем так будет сделано и на других безыменных братских могилах.
А вечером я снова был в Хорошках. Перед возвращением в Москву захотелось еще раз побывать на братской могиле.
Солнце уже было над горизонтом, и его красный диск медленно опускался за крутые холмы правобережья Ресты, чуть левее Сухарей. Я стоял лицом к солнцу. Его темно-красный свет пронизывал деревья, делая их тоньше, трепетнее, тревожнее. Казалось, что там, на Западе, так и не догорело пожарище давнего боя, и в его багровом свете мне видится теперь все вокруг: и притихшие березы, и подернутый туманом луг, и деревня, сбегавшая с косогора двумя рядами как-то сразу потемневших изб.
И, глядя на все это, мне почему-то вспомнилась родная деревня, последний день перед освобождением. Фронт был уже совсем рядом, и мы, спасаясь от немцев, ушли в лес, начинавшийся сразу же за деревней.
Вечерело. Солнце вот так же клонилось к закату, заливая все вокруг багровым светом. Говорят, что такие закаты обычно предвещают хорошую погоду…
Заря уже почти догорела и вдруг почему-то начала заниматься снова и вскоре охватила полнеба. Это горела наша деревня, все триста сорок дворов… И если бы не дым, от которого в лесу скоро стало трудно дышать, можно было подумать, что это все та же вечерняя заря, только почему-то тревожная и трепетная. Она то разливалась по небу багровым дрожащим светом, то угасала, чтобы через минуту снова взметнуться ввысь кровавым сполохом.
Деревня горела всю ночь, и на рассвете, когда мы вышли из леса, от нее ничего не осталось. Даже знаменитых печных труб на пожарище, которые так часто показывают в фильмах о войне. У нас все было гораздо проще и не так картинно — на том месте, где еще вчера стояла наша хата, дымилась груда кирпича и догорали головешки. Их раздувал холодный осенний ветер. А печь развалилась — ведь у нас в Белоруссии основания для печей обычно рубят из дерева.
Очевидно, так было и в Хорошках в ночь на 25 июня 1944 года. Так же, как и у нас, тихую вечернюю зарю, предвещавшую хорошую погоду, сменило тревожное, трепетное зарево пожара. А утром, когда солнце снова взошло, деревни не было.
Кто-то тронул меня сзади. От неожиданности я вздрогнул. Смотрю — Василь Чамров, мой самый большой приятель в Хорошках. Ему двенадцать лет, учится в пятом классе. Живой, беспокойный мальчишка из племени забияк, непосед и мечтателей. Видать, пришел давно, замерз даже, но стоял молча. Не хотел мешать, а может, тоже залюбовался закатом…
— Мамка зовет вечерять, — объяснил он свое неожиданное появление. — Да и холодно уже. Ведь сентябрь кончается.
А утром Василь провожал меня к автобусу на Могилев. Мы еще раз зашли на братскую могилу. Кто-то, видимо на рассвете, уже побывал здесь — бурьян старательно выполот, насыпан могильный холм и на нем лежат осенние полевые цветы. Я хотел у Василя спросить, кто убрал могилу — он наверняка знал. Но не стал спрашивать. Разве так уж необходимо допытываться, кто сделал доброе дело?
Мысленно прощаюсь с воинами. Они еще безыменны в этом краю, но скоро люди узнают о каждом и будут приходить, приезжать отовсюду к их когда-то безыменной братской могиле.
ИХ БЫЛО ТРИДЦАТЬ ДВА…
Вспомним всех
поименно,
горем
вспомним
своим…
Это нужно —
не мертвым!
Это надо —
живым!
Снова Подольск, Архив Министерства обороны.
После поездки в Белоруссию многое нужно уточнить, проверить, перечитать снова. Ведь я сейчас хорошо знаю те места, где в июне 1944 года наступали батальоны 878-го стрелкового полка, и документы архива теперь читаются совершенно иначе. Если хотите, как интересная, захватывающая книга.
Но у меня была еще одна задача — уточнить список солдат, сержантов и офицеров, похороненных в Хорошках. Вот их имена: Арапов Александр, Ассо Акоп, Бессараб Петр, Баратов Абдулла, Блинов Константин, Вагин Николай, Вязьмин Василий, Григорьев Михаил, Горбунов Василий, Губайдуллин Камиль, Двужильный Юрий, Зименков Иван, Казанцев Леонид, Кучин Иван, Кондаранцев Александр, Кулагин Николай, Кондаков Петр, Ковалев Иван, Лаврентьев Семен, Липин Василий, Марюткин Степан, Муравьев Валентин, Махно Андрей, Муравкин Василий, Окуловский Филипп, Осенников Степан, Пищулин Дмитрий, Саманов Петр, Уткин Сергей, Циренков Борис, Чудов Алексей…