Страница 24 из 44
Да, у Гюльсум не было определенной работы по дому, кроме как сорок-пятьдесят раз на дню спуститься со второго или третьего этажа, чтобы открыть дверь, да двадцать-тридцать раз сбегать в лавку или бакалею.
Хозяйка дома никак не могла научить Гюльсум возвращаться вовремя. Бакалея находилась в двух минутах ходьбы от дома. Случалось, что девочка не приходила и через пятнадцать минут. Падая на колени перед ханым-эфенди, она придумывала сотню отговорок: «Клянусь Аллахом, любимая ханым-эфенди, в бакалее было много народу, пришлось стоять в очереди», или: «Пришел товар, бакалейщик распаковывал коробки» — говорила она, растерянно и глупо озираясь по сторонам. А на самом деле она бродила по базару и заигрывала с парнями. Здешние дети были довольно странными. В то время как городские домашние дети до четырнадцати-пятнадцати лет жили, будто отрезанные от внешнего мира, эти уже в семь-восемь лет чувствовали себя уже взрослыми мужчинами и женщинами.
Хоть Гюльсум умела выдумывать множество отговорок, она никак не могла научиться обращаться с деньгами. Как только она приходила из лавки или бакалеи, то в сдаче обязательно не хватало двадцати или сорока копеек.
Так как у Гюльсум не было обязанностей по дому, зачастую она помогала прислуге. Она перебирала рис и овощи для повара, если у него было много дел, помогала ему мыть посуду. Или же носила воду, переставляла что-нибудь с места на место, выбрасывала мусор.
Поскольку кормилица была очень занята с Бюлентом, Гюльсум выполняла также и часть ее работы. Из-за того, что прачка не могла приходить каждый день, она стирала детские пеленки. В те дни, когда затевали общую стирку, девочка отдельно полоскала мелкие вещи вроде чулок или носовых платков.
Как было издавна заведено в доме, у каждого из детей был свой горшок. Они до двенадцатилетнего возраста использовали их при совершении омовения со взрослыми, чтобы не поскользнуться на мокром мраморном полу. Следить за состоянием этих горшков и мыть их обязали Гюльсум.
Барышни были очень щепетильными и аккуратными. Они старались своими руками наводить чистоту и украшать собственные комнаты. Каждое утро Гюльсум им немного помогала.
В чем же заключалась ее помощь? Убрать кровати, взбить постели, повесить одеяла на окно, вынести в сад и вытряхнуть овчины и небольшие коврики, почистить печку, раздуть сырые дрова, пока они не начнут тлеть… Но так как ее мысли находились совсем в другом месте, когда она занималась этими делами, то она допускала массу оплошностей. Однажды Гюльсум задела кроватью письменный стол, отчего упал и разбился портсигар. В другой раз, гоняясь за пауком и пытаясь достать веником до потолка, она уронила и разбила портрет покойного паши.
Если в умывальниках на верхнем этаже заканчивалась вода, наполнить их также входило в обязанности Гюльсум. Так как ей было тяжело, она волокла ведра по ступенькам лестницы, отчего они начинали протекать, а пролитая вода смешивалась с грязью от обуви и развозилась грязь!
Поскольку в дом приходило много гостей, прислуга не всегда поспевала обслуживать их, и тогда Гюльсум варила и подносила кофе. Однако ее кофе походил на помои. Если не было огня, девочка жгла бумагу и ставила на нее джезвы, чтоб приготовить кофе. При этом разлетающийся бумажный пепел попадал ей на лицо, на чашки, на поднос, на ее засаленное энтари, похожее на передник бакалейщика, и в результате она приносила поднос с кофе в гостиную в таком виде, что дурашливый клоун, который подавал кофе в театре в Диреклерарасы, с ней и рядом не стоял. Хозяйка дома была готова провалиться сквозь землю от стыда перед гостями и делала ей знаки глазами: «Девочка, что это за вид? Ведь только что на тебе было все чистое». Гюльсум отвечала не моргнув глазом: «Только что убрали в кладовой». Ах, эта девичья ложь… В кладовых было убрано еще полчаса назад. Ее энтари находилось в таком виде уже третий день. Хотя слова ханым-эфенди «только что на тебе было все чистое» также являлись ложью, она должна была так сказать, чтобы не позориться перед гостями.
Каждый вечер Гюльсум чистила лампы и наполняла их. Однако она ленилась протереть их сухой тряпкой после того, как вымоет. От этого они иногда лопались. Одному Аллаху известно, сколько она пролила керосина, когда наполняла лампы.
Под вечер, когда дети вставали из-за стола, она затевала игру. Дети же, наоборот, требовали рассказать им сказку. Нелепые сказки Гюльсум, которая не могла связать и двух слов, невозможно было бы слушать даже за деньги. Невозможно, но что тут скажешь?.. Это ведь ребенок… Однако она, дабы позлить детей, начинала капризничать или же назло им рассказывала те сказки, которые они уже и так знали наизусть. Причина тому оказалась банальной. Как только кто-нибудь из взрослых был вынужден рассказывать детям сказку, Гюльсум тоже усаживалась рядышком послушать. Но ее тотчас куда-нибудь отправляли со словами: «Ты просто влюблена в сказки. Чем думать о сказках, лучше бы заштопала рваные чулки. Смотри, пришло время кормить Бюлента, а его соска до сих пор грязная».
Бюлент засыпал глубокой ночью. Перед сном его приучили к укачиванию.
А если его просто клали в постель, он мог среди ночи поднять на ноги весь дом. Гюльсум вменили в обязанность каждую ночь за полчаса-час перед сном качать запеленатого ребенка на руках, а потом колыбель с ним. Если она не годилась ни для какой другой работы, пусть выполняет хотя бы эту!
Иногда Гюльсум поручали сделать что-нибудь после того, как она уже легла. Но подобное случалось не каждую ночь, а лишь изредка. Таково было ее положение в доме… Иногда после полуночи у кого-нибудь из барышень начинались острые боли, или неожиданно заболевал кто-нибудь из детей.
Тут тоже нужна была Гюльсум. И ее снова отправляли спать после того, как она закончит работу. Однако выдавались такие ночи, что болезнь продолжалась до утра. Пока она возилась с больным, уже рассветало, начинали просыпаться дети, крича звонкими, словно петушиными, голосами; пробуждались, покашливая, старики. Было уже не время ложиться спать.
И Гюльсум, немного бледная после бессонной ночи, задувала светильники и со своим обычным озорством начинала новый день.
Глава двадцатая
Большим недостатком Гюльсум были ее странные привычки. Конечно, у каждого ребенка они есть. Но девочка переплюнула в этом всех. Ей не доставляли удовольствия просто игры, она обязательно должна была вымазаться в грязи; так же как ей казалось безвкусным то, что она ела, если предварительно это повалять.
И случилось так, что эта особенность Гюльсум, вместо того, чтобы со временем пройти, напротив, начала принимать немыслимые масштабы.
В доме ее заставляли делать самую грязную работу, которой брезговали все остальные. Кроме детских горшков, она следила также и за мышеловками. Стирать, помимо детских пеленок, вещи, использованные либо испачканные больными, до того, как их отправят к прачке, тоже поручали Гюльсум.
В доме было множество кошек. Несмотря на то что Гюльсум с хозяйской заботливостью выделила каждой из них отдельное место в саду, все равно иногда они гадили под диванами или за дверью, и, если это обнаруживалось, убирать приходилось, конечно же, девочке.
Однажды к Феридун-бею приехал гость из Гебзы и, напившись, уронил свои часы в туалет. Часы были хорошо видны, но он не смел их достать. Тогда ханым-эфенди погладила Гюльсум по спине и засмеялась.
— А ну-ка, девочка моя. Есть для тебя работенка. Уж что-то, а это ты умеешь, — сказала она.
Девочка закатила рукава энтари по самые плечи и принялась за работу. Домочадцы толпились и толкали друг друга, чтобы понаблюдать за ней, некоторые не выдерживали и убегали с рвотными позывами. Наконец Гюльсум, с раскрасневшимся от усердия лицом, вытащила часы, издав радостный победный крик. Вытащить-то вытащила, но она сама вся перепачкалась. Барышни с воплями прибежали к самой опытной в доме в таких делах кормилице из Карамусала.