Страница 23 из 44
Из-за кулис слышались голоса других актеров.
— Да не стой ты, как ишак… Расскажи-ка что-нибудь смешное! — кричали они ей, дабы подбодрить.
Увидев, что от Гюльсум толку не будет, другие дети высыпали на сцену кто в чем: один с бородой, вырезанной из матраса няньки, другой в наряде девушки, надев на себя старую мамину блузку с укороченными рукавами. Игра вроде бы пошла на лад. Но дети обступали Гюльсум, которая так и стояла на сцене, не в силах произнести хоть слово, все более плотным кольцом. С разных сторон она слышала:
— Дурочка, делай же хоть что-нибудь…
Гюльсум, которая не умела отличить смешное от пошлого, наконец оживилась.
Актеры спрашивали ее:
— Ибиш, который час?
Гюльсум, стараясь придумать что-то смешное, отвечала:
— Ты что, ослеп? У нас всего одни часы.
Если говорилось, что звонят в дверь, девочка, немного подумав, возражала:
— Вы дураки, идиоты, скоты, разве можно звонить в главную дверь?
Даже если подобные грубости и были частью спектакля, то детям все равно не разрешали их произносить. Хозяйка дома начала возмущаться:
— Невоспитанный медведь… Вы только посмотрите, разве есть в этом создании хоть капля человеческого ума?
Если так пойдет и дальше, она решила непременно вмешаться в игру. Однако шутка кормилицы с карамусала распространилась среди окружающих, вызвав всеобщее веселье. Она сказала тихо, но так, чтобы все слышали:
— Если театр в Диреклерарасы называется «Театр Лысого Хасана», то наш должен называться «Театр Слепой Гюльсум».
Ханым-эфенди, хлопая себя по коленям, смеялась до слез:
— Ай да чертовка! Смотри сама не ослепни!
Шутка передавалась из уст в уста и в конце концов вызвала громкий хохот в зрительном зале.
Актеры, приняв этот смех на свой счет, раззадорились еще больше.
Немного погодя с Гюльсум вновь случился конфуз. Актеры спросили Ибиша:
— Стол уже накрыт? Что у нас на обед?
Девочка долго думала и в итоге выдала невероятно остроумный, по ее мнению, ответ:
— Я приготовил превосходный суп из мух и голубцы из мышей.
Если прежние гадкие слова еще сходили ей с рук, то эти и впрямь невозможно было вытерпеть. В зрительном зале раздались негодующие крики, изнеженные барышни начали кривиться и издавать такие звуки, словно их сейчас вырвет.
— Ой, не могу, тошнит, — сказала Сенийе-ханым и убежала. Вернулась она только к началу второго акта.
Во втором акте были песни и танцы. Если в первом акте Гюльсум играла Ибиша, то во втором она перевоплотилась в Перуз-ханым.
На девочке было платье шансонье с глубоким декольте, сделанное из бледно-желтой марли, а на ногах красовались старые блестящие туфли, которые выбросила Сенийе-ханым.
Чернильные пятна, оставшиеся от нарисованных усов Гюльсум, полностью смыть не удалось. Эти пятна немного закрасили красным, поэтому лоб, щеки и подбородок казались усеянными оспинами величиной с чечевичное зерно. Как бы там ни было, но Гюльсум снова опозорилась.
Звенели колокольчики, бубны, барабаны, соседская девушка играла на уде, а Гюльсум, жестикулируя, пела песню:
На этот раз дети снова не выдержали и закричали ей из-за кулис:
— Дуреха, танцуй танец живота…
Когда зрители заметили, что вот уже второй акт уд играет в одной тональности, а Гюльсум совершенно не в такт что-то поет, зал снова взорвался от смеха.
Кормилица с Карамусала наконец поняла, что это за маскарад. Она ритмично хлопала в ладоши и корчилась от смеха:
— Долгих лет тебе, дочь моя… живи, не умирай…
Впрочем, хозяйка дома уже не могла смеяться, а только злорадно ухмылялась, заламывая руки и притопывая ногами.
Барышни закрывали лицо руками:
— О Аллах, как она действует на нервы… как она опостылела… мне теперь противна эта девчонка. Я больше не смогу смотреть на нее. — Впрочем, несмотря ни на что, приемыш здорово повеселился вместе со своими братьями, и тот день прошел замечательно.
Однако делу — время, а потехе — час, человек не должен веселиться все время!
С тех пор, если Гюльсум допускала какую-нибудь оплошность или шалила, хозяйка дома начинала припоминать ей тот спектакль:
— Тебе бы все играть, а как возьмешь веник да подметешь вон в той комнате, так все перевернешь вверх дном!
Или:
— Ты только и знаешь, что играть, ухмыляться и наряжаться в блестки… А вот как просят тебя помыть стакан, так ты его непременно разобьешь! — А потом начинала повторять песню, которую тогда пела Гюльсум, и нещадно била девочку.
Глава девятнадцатая
С тех пор, как Гюльсум появилась в этом доме, минуло ни много ни мало полтора года. Исмаил наконец совсем забылся. Гюльсум больше не чувствовала обиду в сердце, когда время от времени вспоминала о нем. Даже его лицо настолько стерлось из ее памяти, что она сомневалась, узнает ли его сразу, если случайно где-то встретит.
Слова кормилицы из Карамусала оказались пророческими. Однако от Гюльсум требовалось не только забыть Исмаила, но и переключить свою любовь на Бюлента, стать для него настоящей старшей сестрой. В противном случае передать ребенка на ее попечение со спокойной душой было бы невозможно.
Чего только не делала ханым-эфенди, чтобы растопить сердце девочки по отношению к ребенку, но все напрасно. Бюлент уже подрос. Любимый ребенок в семье, который уже начал морщить носик и ротик, лепетать и улыбаться, показывая единственный зуб всем вокруг, кто подходил к нему, не делал исключения и для Гюльсум. Однако эта предательница относилась к ангелочку бесчувственно и равнодушно, а на его нежные улыбки отвечала холодным и враждебным взглядом.
Впрочем, уже не оставалось сомнений, что эта девочка не способна не то что на нежность, а вообще на какие-либо прекрасные человеческие чувства. Этот последний опыт ханым-эфенди оказался тоже неудачным. Гюльсум не станет порядочным человеком. Разве пойдет впрок воспитание испорченному человеку? В этом мире с плохими людьми не могут справиться даже пророки. Что же тогда может сделать женщина с душой ангела?
Конечно же, совесть не позволяла ханым-эфенди выбросить девочку на улицу, она собиралась терпеть до последнего.
Да, Гюльсум не подавала надежд встать на путь истинный. Девочка смело расхаживала по дому, играла, болтала с прислугой о том, о сем и передавала сплетни. Но, как только ее вдруг просили сделать хоть какую-нибудь, даже пустяковую работу, она делала кислую мину…
У нее не было никаких обязанностей по дому.
Целыми днями ее работа состояла исключительно из игр и забав. Когда дети играли в извозчика, она всегда была лошадью, тянула телеги. Когда они хотели есть, она взбиралась на деревья собрать плоды и рвала энтари и прочую одежду, не обращая на это внимания. Ведь она не шила ее сама и не давала своих денег на материю.
Она говорила, что копает для детей бассейн, и непременно ломала лопату.
Когда ее просили развесить белье или хотели послать в лавку, дети кричали в один голос: «Гюльсум играет с нами, мы не хотим отпускать ее». Она начинала ныть: «Не надо, а то меня опять побьют. Считается, что побои меня учат». Она думала, что такими словами сможет обмануть взрослых.
Разве не знает ханым-эфенди, что дети учатся шалостям от Гюльсум? Она была в этом уверена. Гюльсум учила детей не только играм и забавам, но и как выпрашивать желаемое, изводить кого-нибудь. Словом, что-либо плохое в доме исходило от нее. С того дня, как это несчастье переступило порог дома, в нем не прекращался беспорядок.