Полюби меня заново

Я пытаюсь проснуться, пытаюсь потянуться на кровати, но мне что-то словно мешает. В секунду меня окатывает сумасшедшей паникой, а во вторую я начинаю паниковать еще сильнее.

Потому что я всё вспоминаю.

Вообще всё.

Неожиданное появление Демида у меня на пороге, его сумасшедшие поцелуи и лишающий дара речи секс. Я вспоминаю, что мы ушли в мою комнату и сразу же уснули, и отдаю себе отчет в том, что если открою сейчас глаза — увижу его.

Поэтому не открываю. Мне страшно, черт возьми! Потому что я переспала со своим бывшим! Более того, я отчетливо крутила в голове мысли, что до сих пор его люблю.

Я его люблю? Сейчас не знаю… То, что я скучала — отрицать глупо. Но любовь, это что-то гораздо серьезнее. На эмоциях признаться в этом самой себе было гораздо проще.

Пытаюсь подвинуться немного, потому что Демид всем собой огромным меня так сильно к кровати придавливает, что дышать тяжело. Аккуратно выползаю из-под него, но не успеваю отодвинуться даже на пару сантиметров, как сильные и поистине огромные руки оплетают меня вокруг талии и притягивают обратно, придавливая еще сильнее.

Демид так громко дышит мне в ухо, что я почти уверена — даже не проснулся.

— Вот же зараза, — бормочу еле слышно, пытаясь расцепить его руки и всё-таки вылезти отсюда.

— Сама такая, — звучит сзади сонным и до мурашек хриплым голосом, и я замираю, наконец-то открывая глаза.

Темно еще, ночь на дворе. Мы рано совсем отрубились, понятно, почему я проснулась посреди ночи. Веду глазами по комнате и щурусь от слишком яркого электронного будильника на прикроватной тумбе. Четыре утра. Боже…

Почему-то от этого мурашки бегут. Кажется, что проснись мы утром, было бы проще. А так ночь, темнота кромешная практически, жарко невыносимо просто. А еще дыхание на ухо тяжелое, и… и мы всё еще голые.

Мамочки, ну почему я по-жизни такая невезучая, а?

— Доброе утро, — снова хрипло, я едва сдерживаю стон восхищения от этого звука.

— Сейчас ночь, спи.

— Не могу, ты же не спишь.

— Ты просто очень тяжелый, мне дышать сложно.

— Отпустить тебя? — спрашивает тихонько. Мычу согласно, надеясь, что правда отпустит, и снова двигаюсь от него подальше. Пытаюсь двигаться. — А как мне тебя отпустить, Есь? Я отпустил уже однажды, еле нашел, полжизни прошло. Нельзя тебя отпускать, ты очень далеко убегаешь.

И мне так сильно от этих слов расплакаться хочется. Даже не знаю, почему именно. Просто слезы под веками собираются и дышать становится тяжело.

То ли кричать ему, чтобы не отпускал никогда больше, то ли поссориться, потому что однажды и правда уже отпустил.

Задерживаю дыхание. Не хочу, чтобы он слышал, что я расплакалась от этих слов. Не нужно. Он может воспринять не так как-то, да и… Ещё вчера мы были вновь чужими людьми, а это слишком личное, слишком интимное.

— Есь, почему ты плачешь?

От него невозможно скрыть что-то. Он словно чувствует, что со мной что-то не так, потому что я не произношу ни единого звука, чтобы он мог услышать, что я плачу.

— Всё хорошо, — вру и пытаюсь выбраться уже более агрессивно. Нужно умыться и обязательно подышать свежим воздухом, потому что в комнате всё пропахло Демидом, это действует на меня как-то странно.

— Ты маленькая врушка, Есения Андреевна, — говорит негромко, а потом так резко переворачивает меня на спину и оказывается сверху, держа мои запястья по бокам от головы, что я задыхаюсь на пару секунд, не успевая понять, что происходит.

Он полулежит сверху, фиксируя ноги и держа мои руки, обездвиживая. Я почти его не вижу, в комнате слишком темно, но глаза даже в таком мраке сияют и словно дыры во мне сверлят.

— Ты — маленькая врушка, — он наклоняется и целует меня в нос. Я ничего не понимаю! Я вообще ничего не понимаю! Что случилось за один день? Что могло произойти, что всё изменилось настолько быстро?

— Неправда, — пытаюсь возразить.

— Правда. Говоришь, что не плачешь, а у самой глаза на мокром месте, — он наклоняется снова и целует меня в закрытые веки. Мне хочется умереть от этой нежности и заботы. Нас словно перенесло на шесть лет назад. Мы встречались всего год и это было лучше время в моей жизни. Еще не слишком долго вместе, чтобы нас мог сожрать быт или что-то такое, и не слишком мало, чтобы стесняться проявлять какую-то близость. Демид всегда был заботливым, но в то время — особенно. И сейчас я словно снова там…

Он касается губами совсем нежно, век, бровей, щек, а потом едва ощутимо губ. И снова как током бьет, больно и до дрожи. Я не знаю, стоит ли ответить ему. Я — не знаю, но мое тело не думает совершенно.

Я прихожу в себя когда мы уже целуемся. Горячо и страстно.

Демид — на мне, мои ноги вокруг его талии, а пальцы рук царапают спину.

Это невозможно. Моё тело точно лучше знает, чего я хочу. Кого я хочу.

— Я никогда не отпущу тебя больше, слышишь?

Вскрикиваю, когда он оказывается внутри. У меня давно никого не было, и все его вторжения довольно шокирующие.

Но он тормозит немного. Замедляется и снова включает нежность. Это несравнимо с тем разом у стены в прихожей. Это что-то совершенно иное. С другой энергетикой, но всё еще такое же сладкое.

Он медленный, но резкий. Настолько, что каждый толчок заставляет задыхаться. Из груди рвутся задушенные стоны, глаза закатываются, а руки дрожат.

— Хочешь немножко покомандовать? — спрашивает, и в голосе слышу хитрую улыбку. — Или всё еще стесняешься?

Я стесняюсь. Это очень странно, наверное, в двадцать семь, но я ничего не могу с собой поделать.

И Демид помнит, видимо, что и раньше я очень стеснялась. Но его ехидная усмешка… Она не дает мне отступить. Мне отчаянно не хочется показывать ему, что за пять лет я осталась всё той же закомплексованной девчонкой, которая краснеет от одних поцелуев.

Несмотря на то, что краснею.

На наглые ответы меня не хватает, конечно, но на то, чтобы пихнуть Демида в плечо и намекнуть ему перевернуться — вполне.

В животе табун бабочек и мурашек, когда я слышу, как тяжело он дышит. Это придает мне уверенности и надежды на то, что затея не окажется провальной.

Перекидываю ногу через Демида и сажусь сверху. Сердце колотится как сумасшедшее, это так… Это так горячо и близко!

— Мне срочно нужен свет, — бормочет Демид, сжимая руками мои бедра. — Я очень хочу видеть тебя.

Я не даю ему дотянуться до выключателя — направляю член в себя и плавно опускаюсь, прекращая все дурацкие разговоры.

А дальше только стоны. Тихие и громкие, бессвязные и с именами друг друга.

Я наклоняюсь и целую Демида, а он держит меня за ягодицы и ускоряется, напоминая еще раз, как с ним может быть хорошо.

Целует, кусает, и трогает-трогает-трогает. И даже в темноте я чувствую, как смотрит на меня.

Голодный и сумасшедший он не собирается меня отпускать, переворачивая нас на бок и заканчивая в этой позе и с громкими криками и шлепками.

Ноги дрожат, во рту пересохло, а дыхание Дёмы на ухо слишком горячее.

Мы, кажется, снова отключаемся, но в шесть утра нас будит мой слишком громкий будильник, вырывая из прекрасного царства нежности.

— Чёрт, почему так рано? — стонет Демид, накрывая глаза рукой. — Выключи его и давай еще поспим.

— Не могу, мне нужно собираться на работу, — говорю, прерываясь на зевок и медленно поднимаясь с кровати. — Ты можешь еще спать, я тебя не выгоняю.

Полусонный Демид не успевает утащить меня обратно в постель и я успеваю соскользнуть с кровати и забрать одно из одеял, которое лежало на полу после сумасшедшей ночи, чтобы прикрыть им свою наготу.

— Так, стоп, — говорит уже почти бодро, когда я только подхожу к двери комнаты, — на какую еще работу? У тебя больничный. И, кажется, тебя уволили.

— Я нашла новую, — пожимаю плечами. — Договорилась с сегодняшнего дня. Мирослав предложил мне должность, я не стала отказываться.

— Кто предложил? — он вскакивает с кровати и не прикрываясь ничем подходит ко мне, смущая так сильно, что щеки тут же вспыхивают огнем.