Тьма знает

Мало кто называл Конрауда по уменьшительному имени. Он встал и поздоровался с тем, кто обратился к нему.

– Мне же сказали, что ты вроде на это собрание пошел? – ответил он.

– На все собрания не находишься, – ответил собеседник. Его звали Хоульмстейтн. Он занимал начальственную должность в скаутском движении и имел какие-то чины и звания, в которых Конрауд ни капельки не разбирался. Он был родственник Эртны – импозантный мужчина, высокий и красивый, возраст не портил его внешность. В скаутском движении он достиг многого и на своем веку старался спать с открытым окном, – если верить шуткам, которыми они с Конраудом перебрасывались при встречах. Это было единственное, что Конрауд знал из правил скаутов, и поэтому порой спрашивал того родственника, когда они виделись на семейных встречах, не надо ли открыть для него окошко.

– Это называется «натягивать лук братства», – сказал Хоульмтсейтн, когда они сели в конторе скаутского клуба: его слова относились к собранию, которое все еще шло. Нежданный визит удивил его. Конрауд никогда не приходил к нему сюда, – но сейчас он объяснил, что хочет расспросить о Сигюрвине, который ведь когда-то был скаутом. От этого удивление Хоульмстейтна не стало меньше.

– На самом деле сейчас я расследую гибель другого человека, – пояснил Конрауд, разглядывая фотографии старых скаутских вожатых, улыбающихся ему со стен. – Ко мне обратилась одна женщина, которой захотелось узнать, связаны ли эти два дела между собой. Вот я и начал это рассматривать. На днях сестра Сигюрвина рассказала мне кое-что, чего я не знал: что он пошел было в скауты, но потом все бросил.

– Сигюрвин?

– Да.

Старый вожатый скаутов повернулся к компьютеру на столе перед собой.

– Я его не помню, – сказал он. – Но это не важно. Посмотрим-ка… Пару лет назад мы все архивы перевели в цифровую форму. Наверное, мне что-нибудь удастся отыскать про него здесь.

Конрауд посмотрел на свои часы. Других занятий для него все равно не было, тем более что общаться с вожатым скаутов ему было приятно.

Хоульмстейтн посерьезнел и пустился в рассуждения о том, как скаутская работа полезна в качестве подготовки к настоящей жизни – словно Конрауд был мальчиком, желающим записаться в отряд скаутов. Конрауд кивал головой. Он не стал говорить, что самому ему быть скаутом никогда не хотелось.

– Вот оно, – Хоульмстейтн наклонился ближе к экрану. – Конечно, я тогда был в Норвегии, – задумчиво проговорил он, – где провел три скучных года. Вы с Эртной ко мне туда никогда не ездили? Я там постоянно скучал.

– Ты видишь имя Сигюрвина? – спросил Конрауд.

– Да: вот он поступает к нам, и ему одиннадцать лет. Для большинства – это самое интересное время в скаутской организации, – сказал Хоульмстейтн, – но, по-моему, в данном случае это оказалось, что называется, «не его». Через два года он отвалился.

– А о нем есть какие-нибудь особые отметки?

– Нет, только это.

– А остальные, значит, продолжили? – спросил Конрауд. – Те, кто начал одновременно с ним? Стали вожатыми отрядов или как там это называется?

– Да, в то время пришла большая группа, и в ней было много способных ребят. Один из них, по-моему, был у нас в правлении. Лукас. Отличный парень. Не знаю, говорил ли ты с ним. Он переехал на восток страны. По-моему, он в Сельфоссе жил, не знаю, живет ли он там до сих пор. Он этого мальчишку может помнить. Я тебе распечатаю списки тех лет. Так пойдет?

– А с мальчиками в таком нежном возрасте поднимались на ледники? – спросил Конрауд. – В программе было предусмотрено что-то такое?

– Нет, – сказал Хоульмстейтн, потянулся к принтеру и включил его. – Ты спрашиваешь из-за Сигюрвина?

Конрауд кивнул.

– Нет, – повторил Хоульмстейтн. – Мы никаких походов на ледник не организовывали. Во всяком случае, я не припомню.

– Ладно, я только это, собственно, и хотел спросить.

– А как ты сам-то вообще, дружочек? – спросил Хоульмстейтн.

– Сам-то я отлично.

– На пенсии не скучаешь?

– Бывает иногда, – ответил Конрауд.

– Но ты ведь по-прежнему работаешь?

– Есть такое дело.

– Приходи как-нибудь к нам в скауты, – улыбнулся Хоульмстейтн. – У нас всегда найдется куча дел.

– Спасибо, не надо, – сказал Конрауд.

Сначала Конрауда позабавило, что метеоролог, с которым у него была назначена встреча позже в тот же день, носит имя Фрости[24]. Но веселье улетучилось, когда тот оказался неприветливым, чванливым и крайне заносчивым юнцом. К немалому облегчению Конрауда, этот метеоролог раньше не видел его в полиции и начал расспрашивать его о том, что его не касалось: кто послал Конрауда да зачем ему нужны сведения.

– Кто послал? – удивился Конрауд. – Я сам по себе пришел. Этого не достаточно?

– И что вы собираетесь делать с предоставленными сведениями?

– Да ничего особенного. Мне нужны старые сводки погоды, я же не знал, что они у нас, оказывается, государственная тайна. Наверное, я лучше кого-нибудь другого побеспокою ради этой мелочи.

– Старые сводки погоды, – как эхо повторил Фрости. – А в Интернете смотреть не пробовали? Там можно найти погоду за любой месяц, начиная с тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Или у вас Интернета нет?

– Мне нужен более ранний год.

– Более ранний?

– Вы хотите, чтоб я вам за это заплатил? Это не проблема.

– Нет, – вздохнул Фрости, сидящий в тесном и душном кабинете, и начал ворчать, что, мол, нельзя просто так прийти с улицы и получить все, что хочется. – Безвозмездно. О каком периоде у вас идет речь? – спросил он.

Конрауд уже готов был велеть собеседнику проваливать туда, где солнце не светит, – но все же не смог не улыбнуться такой неприветливости. Не каждый день он разговаривал с человеком, которому абсолютно наплевать, как он выглядит в глазах других, и который ведет себя, как ему заблагорассудится.

Конрауд назвал дату исчезновения Сигюрвина, а Фрости ввел ее в компьютер.

– Я, конечно, мог бы полистать наши справочники, но их явно уже оцифровали, – сказал Фрости, больше обращаясь к самому себе, чем к Конрауду. – У вас речь о Рейкьявике, да?

– Да, – ответил Конрауд. – для начала.

– А вы еще что-нибудь ищете?

– А вы уже нашли, что я просил?

– Хорошая погода для февраля, – сказал Фрости. – Минус три градуса, слабый ветер, собственно, почти штиль, видимость очень хорошая, без осадков. Просто отличная зимняя погодка. Вам этого достаточно?

– А около ледника Лаунгйёкютль посмотреть можете?

– Лаунгйёкютль?

– Да, на тот же день и следующие два-три.

– Какие у них там станции? – пробормотал себе под нос Фрости, вспоминая метеорологические станции возле ледника.

И снова он ввел данные в компьютер.

– Ума не приложу, зачем они силу ветра перевели в метрическую систему, – проговорил он ни с того ни с сего. – Вот зачем было все менять?

Конрауд не нашелся, что ответить. С тех пор, как поменяли систему измерения, минуло уже очень много лет, и он лишь смутно помнил, как это критиковали, но не считал, что способен высказаться на эту тему. Поэтому он просто промолчал.

– Так… не… погода, – сказал Фрости.

– Не погода? А я же про погоду спрашивал?

– Вот я и говорю: непогода.

– Если не погода, то о чем же мы говорим? – не понял Конрауд.

Фрости посмотрел на Конрауда с глубоким отчаянием во взгляде.

– На леднике бушевала непогода, – медленно и четко произнес он, чтоб до Конрауда уж точно дошло, что он хотел сказать: погода на леднике была ужасная.

Возвратившись домой со встречи с метеорологом, Конрауд приготовил простой ужин и открыл бутылку хорошего тосканского кьянти – одного из любимых вин Эртны. Он поставил на кухонный стол свадебную фотографию, на которой они целуются, и зажег рядом с ней огарок свечи. Затем он отпил вина и включил диск с исландской поп-музыкой тысяча девятьсот семидесятого года. Воздух наполнили тихие мелодичные звуки.

24

Это имя означает «мороз».