Избранное

Повесть «Петр и Павел» начинается вроде бы бесстрастно-повествовательно:

«Старинные приятели Петр Карнаухов и Павел Томшин возвращались из дальней тайги, где искали каменный зверобой — невзрачную, мелкую травку, известную еще под именем папоротника душистого».

Но почему не «друзья», а «приятели», если старинные?

Зная главное направление нравственных исканий В. Шугаева, сразу же настораживаешься в ожидании какого-то резкого конфликта между людьми, осторожно названными автором «старинными приятелями». Сначала случилось так, что Павел спасает от гибели Петра, потом роли переменились, и теперь уже Павел обязан своим спасением Петру. Казалось бы, теперь их старинное приятельство выдержало строгий экзамен на верность и впредь имеет полное право именоваться дружбой. Но вот Петр и Павел, выбравшись из тайги, расходятся в разные стороны. И по всему видно — расходятся навсегда.

Когда-то Шугаев и сам полагал, будто дружба проверяется по-настоящему только каким-то «крайним случаем», и потому стремился так выстроить сюжет, чтобы герои в конце концов подошли к «крайнему случаю». Однако этот литературный прием скоро стал не удовлетворять писателя, потому что он сужал художественное исследование важнейшей нравственной проблемы. И уже в повести «Петр и Павел» Шугаев вроде бы не придает особого значения возможным, хотя и не всегда обязательным, в жизни «крайним случаям». Не придают им особого значения и сами герои повести, потому как понимают, что куда труднее сохранить нравственную требовательность к себе и строгий нравственный самоконтроль в обыденной, повседневной жизни, нежели в том или другом «крайнем случае».

И теперь «крайний случай» потребовался писателю не для того, чтобы проверить им крепость отношений героев, а для того, чтобы побудить одного из них (Петра) к покаянному признанию.

«Веришь, Паша, давно уже душа не отмывалась, как нынче, — начал вскоре Петр доверительно-размягченным голосом, — Да, да! Не улыбайся, потянуло меня, повело, изъясниться хочу, сердце открыть. Внемли, а?»

Когда-то вместе учились в институте, потом вместе работали, затем вместе встретили нового начальника Семена Аркадьевича Златова. Многое в жизни было вместе. Даже когда-то вместе дружили с Варюхой. Но замуж она вышла за Петра. А новый начальник Златов оказался непростым человеком: начал подбирать ключики к своим подчиненным. Павел на компромиссы со Златовым не пошел, а вот Петр оказался не столь щепетильным. Тут приятели пошли каждый своим путем. Но вот Златов сумел их пути свести — столкнул интересы Петра и Павла на квартирном вопросе. Павел стоял на очереди первым, но Златов теперь «покровительствовал» Петру, а этого было достаточно, чтобы скорое новоселье справил Петр.

«Нет, Петя. Помощь за помощь — вот идеальная формула. С твоего позволения, расшифрую ее: ты мне помогаешь строить загородный терем, я — изо всех сил стараюсь добыть тебе двухкомнатный терем в городе. Подчеркиваю: изо всех сил. По-моему, справедливо говорю».

И Петр согласился, что златовская формула справедлива.

Петра не назовешь человеком безнравственным, к нему, пожалуй, больше подходит определение нравственно неустойчивого человека. По собственной инициативе ему трудно совершить безнравственный поступок, но если есть на то авторитетная для него санкция, то он его совершить может. Варенька санкционировала компромиссы со Златовым, Варенька санкционировала и златовское предложение по квартирно-строительному вопросу. После всего этого Петру стало как-то неловко в обществе Павла. Но и тут всепонимающая Варенька пришла на помощь:

«Ой, все-таки какой ты у меня несамостоятельный. Павлик, наверно, устал от твоей привязанности. Вообще, Петенька, пока вы рядом, Павлик будет заслонять тебя. Ты очень добрый, мягкий, не умеешь отстаивать свои интересы. И боюсь, все время будешь в тени».

Вот это покаянное признание Петра и развело навсегда «старинных приятелей», несмотря на то, что в «крайних случаях» каждый из них проявил себя с лучшей стороны. Как мы уже сказали, Петр не был нравственно устойчивым человеком, а с тех пор, как он «размягчительно и нежно решил слушаться только жену», он утратил всякий интерес к нравственному самоконтролю. И тут В. Шугаев подошел к очень сложной проблеме, к проблеме сохранения самостоятельности, нравственного поиска в дружбе, в любви, в рабочем коллективе, то есть, короче говоря, в совокупности всех явлений повседневной жизни.

Один из исследователей творчества Льва Толстого, анализируя его драму «Живой труп», писал, что «семья порой становится замкнутым оборонительным и наступательным союзом против всех, и в ней, как в военном лагере, вводится жестокая дисциплина, устанавливается строгий и постоянный взаимный контроль — и в результате семейная жизнь превращается в ту пресную обыденщину, от которой даже издали, со стороны веет холодом и скукой».

Вот в такой «оборонительный и наступательный союз против всех» и превратила Варенька свою семью, точно так же, как и героиня повести «Забытый сон» жена Трофима Пермякова — Нина.

Смелый и сильный мужик был Трофим Пермяков. Задел его чувство к Маше зловредный Иван Фарков и сразу же:

«— Вставай, Ваня, — ласково попросил Трофим. — Вставай, пришло время.

Фарков вскочил, деловито, тоже ласково, поинтересовался:

— На улицу выйдем или здесь места хватит?

— Нет, Ваня. Драки нам маловато будет. Ружье бери…»

«И началась старинная таежная забава, почти забытая, вспоминаемая разве что по пьяному делу да по такой же вот непереносимой ненависти».

Лесная дуэль закончилась ничем. Видимо, не хватило все же взаимной ненависти.

Но вот любовь к Маше настолько осложнила семейную и прочую жизнь Трофиму, что он не нашел ничего лучшего, как сказать жене (Нине), что он боится Машу. А Нине только этого и нужно было, она быстро собрала «женсовет», теперь уже Нина от обороны перешла в наступление. Вот он «оборонительный и наступательный союз против всех», и в этом союзе Трофим нашел защиту от собственного же чувства. Маша в конце концов уехала.

Высота нравственных требований — вот постоянный и неизменный предмет художественного исследования Вячеслава Шугаева, и пусть чувство писательского пути не равновелико и не равнозначно совокупному нравственному поиску нашего современника, однако бесспорно, что оно пролегает в русле этого нравственного поиска, черпает в нем свое содержание и обогащает его своим ответным содержанием, преломленным через художественное восприятие действительности. Поначалу Шугаев как-то меньше щадил своих героев и меньше щадил читателя, отсюда и шли категоричность нравственных требований героев, жесткость авторской позиции и сюжетная завершенность конфликтов. Постепенно максимализм внешних требований уступает место в его произведениях максимализму требований внутренних, и нравственный поиск героев при всей кажущейся его незавершенности обретает все более глубокое содержание, размыкаясь на широкий диапазон нравственных исканий нашего современника.

Дружба, если это не просто приятельство или сообщничество, любовь, если это не просто «оборонительный и наступательный союз против всех», есть чувства, предполагающие предельную требовательность к себе и друг к другу.

Мы порой слишком фетишизируем коллектив. Да, безусловно, коллектив помогает личности реализовать себя, но коллектив — всего лишь хранитель нравственных норм и жизненных обычаев, и если человек опускается ниже этих норм или если внешне проявляет себя так, что окружающим кажется, будто он опустился ниже этих норм, то в этом случае и возникает конфликт между коллективом и одним из его членов. Нет, коллектив вовсе не нивелирует личность, в своих требованиях он как бы учитывает потенциальные возможности каждого, но… только учитывает. Так, к примеру, Лев Толстой, опубликовав первые произведения, обнажил свои потенциальные творческие возможности и взял своего рода моральные обязательства перед широкими читательскими и литературными кругами и поэтому в дальнейшем без урона для собственного престижа писать хуже уже не мог, вернее, не имел морального права.