Страница 8 из 13
Вышла Эки. Нет, глаза ее не обманывали — это был ее сын, Кинкэ. Она бросилась к нему:
— Хутэ! Откуда ты взялся, с неба?
Кинкэ прижался к матери. Пойманной птичкой запрыгало сердце Эки. Поцеловать бы сына, но она сдержалась, лишь понюхала его лицо — запах был родной. Не выветрился еще, отметила она. Краем глаза видела, что и сыну хотелось поцеловать мать, но тоже хватило сил на виду у всех не слишком расчувствоваться.
Излишества вредны и здесь. Эки чуть заметно повернула сына к людям — отдай знаки внимания и им. Все тебе рады, все ждали.
Кинкэ понял и, улыбаясь, повернулся к людям:
— Пойдемте!
— Эбэй! Не пойдем, — снова заупирались люди.
— Пойдемте! — Кинкэ потянул брата Кумонду и Амарчу Чемда. Те боязливо топтались, но все же первыми насмелились приблизиться к гидросамолету.
— Он живой, слышите: дышит! — прислушался кто-то.
— Э, э — да… — подтвердили другие.
— А где у железной птицы сердце? Здесь? — Мада показал на один из моторов.
— Да, — с улыбкой подтвердил Кинкэ.
Ожили языки и у других. У железной птицы нашли все внутренности. В отличие от обычных птиц у нее было два сердца — моторы, два живота — кабины, несколько клювов — лопасти, кишки — провода. Все было — значит, это живое существо, тем более его надо кормить очень пахучей жидкостью.
— Люди, сумевшие обуздать эту огромную Гагару, наверное, великие шаманы! Они всюду могут ходить! На солнце могут сходить! К лунным людям могут слетать! С богом и духами могут встречаться! О, это великие шаманы! У нас таких нет, — за всех высказался Мада. Это была его большая и знаменитая говорка, которая запомнилась людям.
Летчик, бортмеханик и Петров с достоинством выслушали эти слова, переведенные Кинкэ, и Петров сказал свою первую речь:
— Мы люди простые. Нас направила к вам партия большевиков, партия коммунистов. У нас уже давно прогнали своих богачей, установили власть бедняков. Мы хотим провести ваш первый суглан и организовать простейшие производственные объединения, Чтобы и у вас не было ни богатых, ни бедных, чтобы вы жили одной-единой семьей. Подробно говорить будем завтра, а сейчас помогите выгрузить товары.
— Хо! — опять началось удивление. — Вот так птица. Она и муку, и сахар привезла. Кинкэ! Кинкэ! Это ты позвал этих людей — летчиков? Они как будго знали, что у нас кончаются продукты. Молодцы! Кинкэ — ты тоже летчик. Ты первый из нас поднялся к солнцу, отныне тебе имя будет Кинкэ-летчик!
Эки не могла наглядеться на своего сына. Он вырос, стал стройнее, красивее и, самое основное, отметила мать, почему-то стал похожим на русских. Может, это одежда его делала таким? На нем были темные брюки, сапоги, гимнастерка, и фуражка. На гимнастерке был прикреплен какой-то блестящий значок. Не медаль ли это новых властей? У Майгунчи есть царская медаль, похожая на солнце. Всех людей в трепет бросало, когда Майгунчи вешал ее на шею.
А Кинкэ все отвечал и отвечал на вопросы окруживших его людей, улыбался, смеялся. Этот заразительный смех эхом отзывался в сердце матери, и она смутно, каким-то глубинным чутьем угадала, что сын стал на голову выше всех их. Очевидно, ему довелось видеть и узнать там, в далеком Ленинграде, такое, чего никогда им не узнать. Она гордо подняла голову — пусть видят люди, каким стал ее сын. С теплотой она взглянула и на стоящего рядом с сыном высокого русского мужчину, представителя новых властей. «Они хотят эвенкам добра. С худыми людьми разве был бы таким счастливым Кинкэ?»
— Чего же вы нас чукином — костяным мозгом не угощаете?
— Хэ, а мы совсем забыли! — засмеялись кругом. — Думали, разговором будете сыты.
В окружении братьев, своих погодков, Кинкэ вместе с русскими направился к чумам. Он обернулся:
— Эни, ама!
Колокон и Эки, счастливые, заспешили к нему…
Суглан назначили на утро. Молодые парни топорами расчистили поляну, раскололи сосновую плаху для стола, подровняли два пня. Все честь по чести, даже чуточку на русский лад. А сидеть люди будут на траве, по-эвенкийски, так привычно.
Быстро по горизонту горячим яичным желтком прокатилось незакатное солнце и опять полезло вверх. Не успев выспаться, птицы начали извещать о наступлении нового дня, зашевелились и люди. Чуток сон у стариков и пожилых. Молодые еще могут баловаться этой сладостью, а старикам это излишне. Да разве уснешь после вчерашнего события! Только и разговоров было о самолете да о суглане.
Придя в себя, люди смеялись: трусливее зайцев разбежались по лесу, как мыши, хотели спрятаться в норах под колодинами… Вот времена-то!
Вскоре проснулось все стойбище. Торопясь, похватали зубами мясо, опрокинули кружки чая. И мужчины, парни потянулись к поляне.
Одежда человека может сказать больше, чем лицо. По ней можно узнать о каждом роде. В нарядных нагрудниках, украшенных бисером и разноцветными материями, в праздничных унтах пришли Кондогиры и Бирагиры. У Майгунчи Большого, главы Кондогиров, наряд был разукрашен как радуга. Он не побоялся нацепить себе на грудь сияющую бляху, подарок церковного попа за богатые пушные подарки. Нарядили даже тех, у кого век не бывало нагрудников, — своих пасху-хов. Многочисленной толпой они пришли на поляну и опустились поближе к месту русского начальника.
Люди из других родов не могли похвастать такими нарядами. Не многие Чемды, Хэйкогиры, Ушкагиры, Анкоули в новых обновках, но на всех была старая, заплатанная одежда. Стесняясь своей бедности, некоторые так и замерли в стороне.
— Я вам говорил — женщины не придут, — тихо по-русски шепнул Кинкэ Петрову.
— Поближе, товарищи, — словно не обратив внимания на слова Кинкэ, заговорил Петров. — А почему нет женщин?
— Бабам в чуме место. У них длинные волосы, а ум короткий, совсем ума нету! — ответили мужчины.
— Нет, это не дело. Женщина такой же человек, как мужчина, имеет равные права, и они должны принять участие в суглане.
— Это у вас, у русских… У нас другая вера, — это сказал свое слово Майгунча Большей. — Может, с нашими бабами будешь говорить? Мы уйдем…
Майгунча Большой поднялся и за ним стали подниматься остальные. Загалдели:
— Зачем звали на суглан?
— Разве баба может понять умную речь?..
— У бабы ум короткий — дым!
— Вот, братец, задачка-то, — только и сказал Петров. — Ладно, Кинкэ, попробуем так: женщины присутствуют с совещательным голосом. У кого нет кормильца — решающий.
— Правильно.
Начались переговоры. Да, уши у женщины есть, пусть сидит и слушает — согласились, эвенки-вдовы ладно, пусть решают.
Суглан продолжили.
— Надо объединяться. Только так эвенки могут выйти из нужды.
— Разве мы живем не вместе, не в одной тайге? — это опять повел разговор в сторону Майгунча Большой. — В одном месте трудно найти корм оленям, меньше зверя. Зачем нам объединяться? Эвенки все родня. Век друг другу помогаем. Наши предки завещали: делиться добычей со всеми, и в первую очередь кусок мяса тем, у кого нет кормильца. Это наш закон. Мы простые люди. Разве я неправду говорю?
— Правильно держит дорогу Майгунча, у нас свои законы, — зашумели люди.
— Переводи хорошо мои слова, Кинкэ, — глава представителя Комитета Севера заблестели, он поднял руку.
— Вы думаете, все эвенки равны? Разве у всех поровну олени? Почему же, Майгунча, у тебя их сотни, а у другого нет ни одного? Ты сидишь в нарядной одежде, а вон красивый мужчина Амарча Чемда стесняется даже поближе подойти. Почему?
Опять поднялся одобрительный гул. Неожиданно встал с места Амарча Чемда и подошел к столу.
— Правду говорит русский. Посмотрите, разве все мы живем одинаково? Придет зима — опять будем умирать с голоду, болезни нас одолевают. Правильные слова у русских. Они хотят нам добра. Вспомните последние покруты. Как вздохнули люди, олени не могли поднять муку. Долгов никаких не стало. Их врачи сильнее наших шаманов! Железные птицы у них! Я думаю, не надо слушать Майгунчу. У него оленей — как комаров в тайге. Надо объединяться. Ставь, Кинкэ, мою тамгу[17]!
17
Тамга — клеймо.