Страница 7 из 13
— Мать, не выросли ли у тебя еще одни руки?
— У меня крылья выросли.
Пришел месяц Телят[15] — самое тревожное время для эвенков. Сколько новых оленят подарят важенки? Хлопотно стало. За каждой важенкой надо присмотреть, не проглядеть, чтобы новорожденный не на снегу родился, иначе он будет не жилец на этом свете. Лучше жену потерять, чем оленя, говорили в старину. Но, видно, весна решила подарить Хэйкогирам еще одну радость. Все два десятка важенок принесли тонконогих, черноглазых оленят. Повеселел Колокон, сложил песню:
В тот год на Суринне была ранняя весна. С шумом, с грохотом пронесла свои льды река, открыли свои глазницы озера. Хэйкогиры были первыми на старинной стоянке. На прежнем месте поставили чум, огляделись. Рановато. Ну да не беда. Можно порыбачить, поохотиться на уток, отдохнуть…
Потом зазвенели гугары на оленях Чемда, Ушкагиров, Анкоулей, Кондогиров, Бирагиров. Шумно стало на стойбище. Никогда еще Суринне, наверное, не видел столько чумов, никогда еще не пылало столько костров.
Каждый вечер на поляне, в стороне от стойбища, молодые заводили ехорье, и до утра слышались песни, смех. Не могли удержаться и пожилые, и старики.
А потом, когда уже расходились по своим чумам, кто-нибудь напоминал:
— Когда же приедут русские? Вон комар уже ударил, а мы все ждем суглан. Когда же Кинкэ покажется? Наверное, он совсем стал, как русские.
…Мада проснулся от сильного толчка в бок.
— Скоро солнце с другой стороны будет заглядывать в чум, а ты все валяешься! Нет ли пролежней? Сколько тебя можно будить! О, леший, наградил же меня таким муженьком. Другие давно наелись рыбы, мяса, а у меня вечно котлы чистые!..
— Вставай! — Кирэктэ еще раз ткнула Маду в бок и вышла из чума. Оттуда продолжали слышаться проклятия. Она и вправду оправдывала свое имя — Кедровка. Будет долбить, не отступится.
«Вот поганая птица, — зло подумал о жене Мада, — не дает выспаться». Он лег поздно, и был любителем поспать. Это тоже было давно замечено людьми. Вслух ему не говорили, но уши у Мады были: Амэ — на ходу спящий — это про него. Но руки его ценили — умел он лучше всех делать берестяные лодки. Легкие, удобные получались они у него.
Одевшись, Мада набил трубку мхом, прикурил и откинул дверь.
А солнце и впрямь было уже высоко. Слегка палило. Около чумов разведены дымокуры, к ним жмутся олени, копошатся женщины, кричат около речки ребятишки.
«Славный будет день, — отметил про себя Мада, — ни облачка на небе. Скоро паут ударит?»
Мада, не торопясь, спустился вниз к реке, перевернул берестянку и осторожно опустил на воду. Ладная вышла лодчонка»— ни капли не пропускает. Поудобнее усевшись, он стал весёлить к курье, где вчера закинул сеть. На реке было спокойно. Со свистом пролетели утки, со стойбища слышался привычный шум…
Возвращался он повеселевшим. Попалось штук пять щук, несколько окунишек. Уха.
Успокоится моя Кедровка, решил он, работу ей дам.
— Кирэк… Кирэк… — Мада весело передразнил птицу.
И тут он застыл, перестал грести. До слуха донесся какой-то гул.
«Откуда гром? Небо-то чистое! Верно ли слышат мои уши? Хэвэки! Что это такое! — с ужасом он огляделся по сторонам, потом пощупал себя. Нет, с ним вроде бы ничего не происходит. — Откуда гром?! Не конец ли света, о котором ходили слухи?»
Ошалелыми глазами он глянул на стойбище. Там тоже происходило что-то невообразимое. Неистово, захлебываясь, лаяли собаки, кричали люди, бегали олени.
— Амарча! Пэргичок! Эки! — крики сливались, кто-то уже плакал, кто-то молился.
«Конец света!» — мелькнуло опять в голове Мады, но, схватив весло, он сильными гребками направил лодку к берегу.
Грохот, похожий на гром, нарастал. Становился отчетливее. Затем вдруг из-за хребта над лесом выплыла какая-то огромная, сверкающая на солнце птица. Она изрыгала страшный грохот.
— Не посланцы ли Эксэри — Бога?! — Мада выпрыгнул из лодки прямо в воду и, бухая ногами, весь в брызгах, побежал к берегу.
В это-то время и увидел его старичок Куйка. Он один был спокоен, сидел на бережку и смолил лодку. Куйка был глухим.
«Эх, откуда у Мады ноги взялись? — удивленно подумал старик. — Уж не медведь ли его малость попугал? Надо его так. Порезвее будет, они еще по-настоящему друг с другом не встречались…»
Через некоторое время грохот послышался на реке, а потом затих вовсе. В лесу еще слышались крики, причитания, детский плач, затем все тоже выжидающе успокоилось. От тишины у Мады зазвенело в ушах. Зажал уши, но звон не проходил. Разжал руки — тишина… Слышно стало, как ни в чем не бывало залилась в песне птичка-чичаку, а в траве стрекотал кузнечик.
— Кинкэ выходит первым, иди на берег, а мы пока подождем, не дай бог, увидя нас, испугаются еще больше, — сказал представитель Комитета Севера Иван Петрович Петров, высокий молодой мужчина. — Покричите по-своему.
Летчик сдвинул дверцу стальной птицы, и Кинкэ выбрался на берег. Обернулся — гидросамолет «Комсеверпуть-2» гигантской птицей распластался на воде, жаром пахнуло от моторов, сверкнули на солнце стекла пилотской кабины. Такого чудища не диво испугаться! Кинкэ, уже повидавшему немало русских чудес, и то было боязно садиться в него. А тут — виданное ли дело — грохочущая гигантская птица в воздухе…
Стойбище выглядело пустым. Одни чумы, костры, собак и тех не видно. Лишь олени удивленно смотрели на самолет.
«Все попрятались, — с улыбкой подумал Кинкэ, — надо искать людей».
— Люди! Люди, выходите, не бойтесь! Это я, Кинкэ Хэйкогир, сын Колокона! — закричал он. — Это я, Кинкэ. Прилетел домой на железной птице русских! Выходите!
Лес молчал.
— Иван Петрович, я найду, найду кого-нибудь одного, а там…
— Хорошо, — понял его Петров и, улыбаясь, ткнул летчика. — Надо же, а? Ведь слухи-то о железных птицах давно у них ходят, а встреча-то, видишь, какая вышла?
— Я уже насмотрелся. Да и у нас в русских деревнях так было. Привыкнут.
— Не сомневаюсь.
Кинкэ поднялся к стойбищу, прошел мимо распахнутого чума, заглянул — никого.
— Люди! Это я, Кинкэ, сын Колокона, прилетел на железной птице русских! Не бойтесь, выходите!
Лес молчал.
Кинкэ постоял, а потом решительно зашагал. Крича, посматривая по сторонам, он дошел до обгорелой коряжины и хотел было идти дальше, но увидел чьи-то» ноги, обутые в летние суконные унты.
— Гирки[16], вылазь!
Человек зашевелился, втискиваясь под колодину. Кинкэ потянул за ногу, тот дико закричал.
— Мада! Мада! Это я, Кинкэ.
Мада силой заставил себя поднять глаза:
— Откуда ты? — губы его тряслись. Смешно дергалась бородавка на щеке.
— Я прилетел на железной птице русских. Пойдем к берегу. Людей надо кликать… — Кинкэ не смог удержать улыбки.
— Голос вроде бы твой. Лицо будто твое. Не привидение ли ты?
— Нет, я Кинкэ! Пойдем… — он потащил упирающегося Маду.
Потом из лесу показался Амарча Чемда. Опираясь на пальму, как на посох, он неуверенно, осторожно шагал к самолету.
— Люди, выходите, — крикнул он, — Кинкэ прилетел!
Держа за руки детей, стали выходить люди.
15
Месяц телят соответствует маю.
16
Гирки — друг.