Страница 89 из 96
И вдруг до слуха его донесся призывный лебединый клик. Он поднял голову и увидел над вершиной могучей ели пару гордых неразлучных птиц. Медленно взмахивая мощными белоснежными крыльями, они величественно проплыли над ними, оглашая окрестность своим кликом. «Хо-танг, хо-танг», — перекликались лебеди. — «Где ты? Где ты?»
И Карыкур, провожая их: взглядом, невольно вспомнил старинную легенду об этих птицах, что не могут они жить друг без друга, вспомнил и то, как, до беспамятства влюбленный, несколько лет назад, под этой самой елью, рассказывал легенду ей, Айнэ, и лебеди где-то рядом, на соседнем озере, всю ночь оглашали округу своими любовными песнями. Вспомнил он и клятву, которую они тогда дали друг другу…
«Может, это как раз та самая пара и есть? — подумалось ему. — Ведь лебеди до конца своих дней остаются верны друг другу. Да, скорее всего, это они, до сих пор вместе…»
Пролетевшие лебеди вывели Карыкура из его странного оцепенения. С усилием освободившись от ее рук, он сказал, с трудом выговаривая слова:
— Уходи, Айнэ… Иди к своему Кулику, коли тебе лебеди не по нраву… — И, не замечая ее насмешливо-изумленного взгляда, он быстро зашагал той же дорогой, по которой пришел сюда, разбрызгивая воду болотниками.
«Неужели это та самая Айнэ? — все задавал и задавал он себе один и тот же вопрос, шлепая по бесконечно разлившимся весенним лужам. — Та самая Айнэ, которая сидела когда-то со мной под высокой елью и клялась в вечной, как у белоснежных лебедей, любви…» Словно бы раньше, до армии, была одна Айнэ, а теперь — совсем другая. Никак не мог Карыкур понять, как это могло случиться… «Выходит, слова ее шли не от сердца, — неотвязно думал он. — Просто так, как вылетают изо рта слюни… А может, этот самый Кулик во всем виноват? Перевернул ей мозги, переворошил, как сухую траву? — От этой неожиданной мысли Карыкур даже остановился у куста тала. — Да, да, это он виноват, Кулик. Он сделал Айнэ такой. Он же привык перебирать женщин… У, болотная птица, перелетает с одной кочки на другую… И Айнэ такой же с ним стала… Ох, Кулик, собачий ты узел! — процедил он сквозь зубы. — Ну аукнется тебе все это. Сполна свое получишь… За Айнэ я, конечно, ничего не смогу тебе сделать, — пожалел он. — Тут тебя не взять, вывернешься… А вот за погибших оленей… Здесь-то ты от меня не ускользнешь… Да, да, собачий узел! Заарканю… крепко заарканю тебя… За самые рога, чтоб вырваться не смог…»
В дом к Нятаме вернулся он поздно, хозяева уже легли спать, и друг, чуткая душа, заметив, что Карыкур расстроен, не стал будоражить его вопросами, а Карыкур за это был ему благодарен — ему так надо было сейчас остаться наедине со своими впечатлениями, своими мыслями…
Там, у ели, ему казалось, что уж теперь-то все, теперь можно ставить последнюю точку в их отношениях, а сейчас, как ни странно, мыслями он опять и опять возвращался к ней. Прежняя Айнэ, его первая любовь, никак не хотела покидать сердце, и будет — он это ясно понимал сейчас — занимать в нем свое место до тех пор, пока не войдет в его жизнь другая, не уступающая ей по силе любовь.
«Но будет ли у меня такая любовь? Такая же горячая и самозабвенная, как первая? — спрашивал он себя. — И почему только так бывает? Ведь теперь-то я хорошо знаю, что она совсем не та, какой ее себе представлял… Просто легкомысленная вертушка, как сказал бы Нятама. Я же хорошо понимаю, что она недостойна была моей любви, моих чувств, над которыми надругалась, которые растоптала… — Карыкур тяжело вздохнул и перевернулся на другой бок на отведенной ему гостевой раскладушке. — Вот черт, как все это устроено… Я же ненавижу Айнэ, проклинаю ее… А все равно и сейчас — тянет к ней, только к ней… Не могу забыть… Да и забуду ли когда? Вряд ли…»
Судьба Айнэ, подстерегающие ее семейный очаг беды (а то, что они начнутся не сегодня-завтра, Карыкур теперь нисколько не сомневался) как-то исподволь навели на размышления о молодых его сверстницах вообще. «И что за мода у них пошла? — с какой-то саднящей обидой ругался он. — Как увидели приезжего парня — сразу без ума от него… Кто бы он ни был — лишь бы приезжий. Покрутятся с неделю — и тут же замуж. Да еще хорошо, если замуж. О, собачий узел! Как увидела — так сразу и все, что у нее есть, отдает. А потом кукует с ребенком одна, мучается… Да и замуж если выйдет — тоже не всегда складно. Кой! И ведь детей все они не ханты записывают, другими национальностями, по мужу… Так дело пойдет — нашей маленькой народности, глядишь, совсем не станет…»
Конечно, думая так, Карыкур в первую очередь размышлял о судьбе своей Айнэ — разве не подтверждала она его невеселые мысли? А потом, не без глаз же он. Видел сам, от других слышал, как вели себя с местными девушками мужчины, что понаехали в последние годы сюда, на север, с Большой Земли. Всякая вольность в общении с женским полом почиталась у них за геройство, а местные девушки, воспитанные в старых обычаях, платили искалеченными судьбами за такое приобщение к цивилизации. Они, дурочки, еще не хватили ее как следует…
«Да-а, — осенило вдруг Карыкура, — не все, конечно, из тех, что приезжают, но есть такие — поступают с нашими девушками так же, как с природой… Безо всякой жалости уничтожить лес, перебить зверей а птиц, испортить ягельные пастбища, отравить воду в реках и озерах… Словом, напакостить, а потом убраться. Не свое — оно и есть не свое. А вы там, местные, коренные, как хотите — так и живите… Наверняка такие вот и на людей свое браконьерство бездумное переносят… Да, пожалуй, и это, — сказал он себе, поразмыслив. — Взять хоть того же Кулика — точно так себя и ведет. А ведь он начальник, завтра его еще выше поднимут. Ну если уж начальнику так можно, те, пониже которые, — ну не все, конечно, некоторые, — обязательно с него пример брать станут…
Разные мысли приходили Карыкуру в голову этой короткой весенней ночью, и порой ему казалось, что мозг его подобен сейчас плавно́й трехстенной сети, в которую наячеилось столько скользких вертких налимов и зубастых щук, что ее и распутать-то невозможно. Были вопросы, много вопросов, и до самого утра не мог Карыкур найти на многие из них убедительные ответы…
А с улицы через открытую форточку доносились до него крики прилетающих в родные гнездовья звонкокрылых уток, гогочущих гусей, звонкотрубных лебедей…
И только прислушавшись к голосам милых сердцу перелетных птиц, неудержимо влекомых сюда мощно пробуждающейся природой, сумел наконец Карыкур успокоить душу…
Уснул он далеко за полночь.
Когда Карыкур, наскоро позавтракав, пришел с самого утра в аэропорт — встретить директора совхоза Мудрецкого, он с огорчением узнал, что Иван Дмитриевич прилетит нескоро. Из-за резкого потепления аэродром не принимал самолеты в лыжном варианте — на взлетных полосах снег уже почти сошел. Как объяснила ему в отделе перевозок знакомая Нятамы Лида, симпатичная курносая девушка, вместо снятого с трассы Ан-2 прилетит вертолет, но будет он только к обеду, не раньше.
У Карыкура вдруг появилась масса свободного времени, и он подумал, что надо употребить его с пользой для дела. Поразмыслив, решил, что можно, например, сходить в экспедицию, увидеть там Кулика, Якова Порфирьевича, как называли его шоферы, поговорить обо всем начистоту, но тут же побоялся, что может ненароком все испортить — тут лучше всего было все же дождаться Ивана Дмитриевича. Потом он вспомнил о заявлении Лозара. Да, именно это он и должен сделать — сходить в прокуратуру и узнать, что предпринимается по жалобе старого бригадира.
В приемной прокуратуры его остановила секретарша, сразу не понравившаяся Карыкуру: в годах, а размалевана так, что на ней, кажется, не осталось живого места. Однако эта секретарша, узнав, зачем он пришел, тут же проводила его к Николаю Альбертовичу Михайлику — молодому следователю, исполняющему, как пояснила женщина, обязанности прокурора.
Следователь, действительно молодой, произвел на Карыкура хорошее впечатление: мужественное лицо, могучая шея — это почему-то больше всего бросилось Карыкуру в глаза — казалось, будто у следователя голова срослась с плечами. «Хороший, наверное, парень», — подумал Карыкур и обрадовался, когда Николай Альбертович с первых же слов понял его: