Страница 77 из 96
Карыкур следовал за бригадиром, который, несмотря на последние слова, ехал не торопясь, не погоняя оленей. Старик сидел на нарте неподвижно, видно было, что он сейчас весь ушел в свои мысли, словно уже вел разговор с родственниками, обитающими в его представлении, как теперь понимал Карыкур, не в нижнем мире, как все обычные покойники, а в верхнем, предназначенном для святых духов. Конечно же, отец и мать Лозара только потому и наказали хоронить их здесь, вдали от людских селений, чтобы вслед за дедом уйти душой в верхний мир.
«А вот интересно, — подумал Карыкур, размышляя обо всем этом, — ведь Лозар, поди, и сам перед смертью пожелает, чтобы его здесь похоронили. Спросить, что ли?» Но едва он представил себе лицо старика, которому он задает этот кощунственный вопрос о смерти, как тут же крепко выругал себя. Мыслимое ли дело, спрашивать у человека о т а к о м!
Решив больше не отвлекаться от дороги, Карыкур начал внимательно приглядываться к местности. Они теперь ехали по длинной прогалине в тайге, тянувшейся, пожалуй, с десяток верст с юга на север. Вне всяких сомнении, этот природный коридор весной и летом становился излюбленным путем для перелетов гусиных стай — немудрено, что как раз здесь-то и совершал свои охотничьи подвиги бригадиров дед… На всем этом голом пространстве встречались только большие кусты багульника, бесчисленное множество кочек, там и сям виднелись куртинки карликовой березки, верхние ветки которой уже начали выглядывать из-под проседавшего снега. И на всем их пути, пока они добирались до невысокого холма, видны были бесчисленные колеи от пригнанной сюда геологами техники. Пока строили вышку, бурили и проводили испытания скважины, колесные и гусеничные машины так изгваздали землю, что даже снег не мог скрыть этих глубоких шрамов…
«Кой! — горько воскликнул про себя Карыкур. — Ведь на этих пастбищах наше стадо должно было нынешней зимой выпасаться. А какой уж тут ягель, если так все перепахано. Правильно Лозар аки говорит: накладно для нас, оленеводов, работают буровики, ох накладно. Нас в техникуме учили: ягель, он двадцать пять лет растет. Сколько же теперь ждать-то придется, чтобы сюда опять олешков пригнать можно было! Верно старик говорит: не жалеют, совсем не жалеют геологи оленьи пастбища…»
Кажется, о том же самом думал и бригадир, потому что, не доехав до холма с полверсты, он вдруг остановился, я когда Карыкур поравнялся с ним, сердито закричал:
— Убили нас эти люди из экспедиции, просто убили! Нет больше пастбища. Туго, туго! Неужто опять здесь погуляли работнички того начальника, тьфу ты! Фамилию снова забыл… Ну, болотной птицей еще называют…
— Кулик? — мрачно напомнил Карыкур, останавливая свою упряжку рядом.
— Во-во. Неужто и здесь его люди хозяйничали? А ведь сильно похоже на то — все как у озера Енгта Тув. Тьфу, что за плохие люди! Можно подумать, у них глаз нет! Слепой, и то старается одной дорогой ходить. А эти? Так будут хозяйничать — скоро совсем оленей выпасать негде станет. Туго, туго…
— Верно, Лозар аки! Похоже, собачий узел, дело к этому движется.
— Кой, кой! Как им, бессовестным, земли-то не жалко?! Предки ее священной издавна звали, матерью нарекли, а эти… Нет, сынок, в моей голове работа их никак не укладывается. Так прикидываю, сяк прикидываю, с того конца, с этого — ничего не выходит. Туго, туго! — Лозар встал на свои нарты, долго смотрел на сплошь израненное оленье пастбище, наконец, недоуменно покачивая головой, медленно опустился. — А видно, ничего не поделать, сынок. Нет у нас на них силы — нефть дело важное, они теперь вроде как хозяевами тут заделались… Разве ж так хорошие хозяева себя ведут? Э, растревожили душу… Ладно, поехали дальше…
Подъехав к холму с южной стороны, Лозар остановился, привязал ременные вожжи к нарте — словно подчеркивая важность наступающего момента, старик делал все собранно, основательно. Прежде всего отвесил поклоны вершине холма, снег с которой был согнан пронесшейся вьюгой, а потом круто запрокинул голову, обратился к небу:
— О, Пал Турам — Высокое Небо! Не имей зла на меня, грязного человека грязной земли. С чистыми мыслями пришел я к тебе. И мой напарник тоже. Гляди — я преграждаю дорогу черному злу. — И Лозар, сняв с себя широкий кожаный ремень с медвежьими клыками, бросил его поперек нарты. — Все. Видишь, закрыл я дорогу злу и недобрым духам…
Карыкур, с любопытством наблюдавший за ним, вспомнил, что, по повериям ханты, злые духи не могут подходить туда, где лежат медвежьи клыки — символ сверхчеловеческой, сверхъестественной силы. Он увидел, что после этой молитвы Лозар, не торопясь, взял с нарты свой кожаный мешок и стал медленно подниматься по склону холма, туда, где на самой вершине едва виднелись три невысоких сруба — место захоронения его родителей и деда.
Карыкур медленно последовал за ним, временами, как и бригадир, проваливаясь в снег чуть ли не по пояс.
Дойдя до вершины, Лозар снял мешок с плеча и, переходя от сруба к срубу, легонько, как полагается, постучал в каждый со стороны головы покойника, приговаривая при этом:
— Просыпайтесь, просыпайтесь. Вновь к вам явился. Хоть и нет дорогих угощений, но кое-что на стол поставить найдется. — И, взглянув на Карыкура, сказал: — Ты тоже, сынок, вековой обычай блюди. Постукай слегка, как я, в крышу. Чтоб знали они, что я не один пришел.
Карыкур послушно исполнил его просьбу, правда, ничего не говоря при этом. Дойдя до последнего сруба, он спросил, показывая рукой:
— Вот в этом кто покоится, Лозар аки?
— Кой, сынок! Что с тобой? Нельзя так, нехорошо. — Он опасливо покосился на срубы и повторил вполголоса: — Нельзя рукой показывать, новое несчастье накличешь. Я и так все скажу. — И, останавливаясь взглядом на каждой могиле, пояснил шепотом, где похоронен отец, где мать, где дед.
Степенно подходя к каждому срубу, Лозар поочередно убирал дощечки, прикрывавшие небольшие отверстия, куда при поминании клали покойнику папиросы, кусочки еды, а иногда и одежду или даже ценные меха.
Потом он вытащил из своего бездонного мешка три кружки, приготовленные, очевидно, еще в поселке, положил туда по кусочку сушеного мяса, спинного оленьего жира и по одной баранке и поставил кружки у самых окошечек. Покончив с этим важным делом, тут же взялся за следующее: безошибочно отыскал занесенное снегом кострище, откинул ногой верхушку сугроба, и из-под него проглянули две рогатулины для поперечного шеста, на котором подвешивается чайник или котел; тут же оказалась и приготовленная в прошлое посещение небольшая кучка дров.
Пока Карыкур расчищал ногами кострище, Лозар выбрав полено посуше, настрогал стружек и разжег огонь.
— Сразу загорелось! — обрадованно сказал он Карыкуру вполголоса. — Видать, ни на меня, ни на тебя родители мои зла не имеют. Хорошо, хорошо!
Карыкур понял, что маленькое это событие подняло бригадиру настроение, основательно сегодня испорченное зрелищем погубленных геологами пастбищ.
Когда костер разгорелся как следует, Лозар повесил над огнем пузатый походный чайник, наполненный снегом, и сказал:
— Ну ты, сынок, занимайся потихоньку костром. А я малость снег со срубов счищу. Скоро таять вовсю начнет — надо маленько снежок откинуть. И покрышки берестяные спасем — гнить меньше станут, воду меньше пропускать… Кому приятно, когда вода сверху на голову капает? — И Лозар, взяв свою деревянную лопаточку, которую и сюда не забыл прихватить, принялся неспешно счищать снег с покрытия срубов.
Время от времени с интересом поглядывая на него, Карыкур занялся чаем: то добавлял деревянным черпаком — лыем снега, то подкладывал дрова в костер. И вдруг он услышал отчаянный, какой-то страдальческий крик Лозара:
— Я-а! Кой, кой, убили! Убили!
Забыв о чае, Карыкур повернулся к бригадиру и увидел его неподвижно застывшим в горестном недоумении. Наконец Лозар, словно очнувшись, сказал, чуть не плача:
— Я-а, горе! Кто-то сруб вскрывал. Подойди, сынок, посмотри своими молодыми глазами, может, ошибся я… По-моему, вскрывали его…