Страница 7 из 96
— А что это такое? — недоуменно спросила Таясь. — Я, наверно, никогда такой штуки и не видела…
— Конечно, не видела, — улыбнулся Арсин. — Каскан — это ведь занятие мужчин. Ну что, попробуем?
Таясь кивнула а ответ. Арен и тут же подбежал к стоявшему неподалеку раскидистому кедру, снял с сучка под кроной брезентовый мешок, вытащил из него сеть, аккуратно разложил ее на поляне, между двумя высокими шестами. Таясь с интересом смотрела, как привязывает он сеть к шестам… Когда все было готово, он обернулся к ней:
— Вот, смотри, как им пользуются, капканом. — Он взялся рукой за тот шест, что был ближе к ним — шест стоял внаклонку, сеть лежала на земле. Но стоило Арсину потянуть шест на себя, как вся сеть тут же поднялась над землей метра на три-четыре. — Видишь, вот по этой просеке в тальнике утки летят на поляну, а мы их раз! И в сеть. Просека специально прорублена. — Арсин снова продемонстрировал, как пользоваться старинным орудием лова.
— Ой, как интересно! — простодушно всплеснула она руками. — Давай посидим, и вправду попытаем счастья…
Они уселись на поперечной слеге, прибитой к двум стоящим рядом деревьям, прижались друг к другу, дожидаясь, когда полетят просекой птицы.
Понемногу спускались на землю слабые весенние сумерки, и когда солнце едва коснулось дальних, слегка заснеженных отрогов Полярного Урала, воздух стал наполняться шумной разноголосицей птичьих стай. Трубя летели на ночлег гуси, спешили куда-то свиязи и шилохвости, белобокие касатки и хохлатые чернети…
А вдоль узкой просеки, перегороженной лежащей наготове сетью, то и дело низко проносились с резким характерным криком чирки.
— Ну давай же, давай! — нетерпеливо подсказывал девушке Арсин, но Таясь никак не могла сосредоточиться и вовремя вздернуть сеть перед летящей дичью. Да и как ей было сосредоточиться, если левая рука Арсина гуляла по ее плечу, а другой он крепко сжимал ее правую руку, держащую шест… Наконец, не забывая шутливо отбиваться от него, Таясь изловчилась и вздернула ловушку — правда, с трудом, невысоко. И тут же в ней запутались два чирка-трескунца, вытянули сеть небольшим мешком. Таясь испуганно опустила шест, и сеть легла на землю, надежно накрыв запутавшихся птиц. Забыв обо всем, они побежали смотреть добычу; перепуганные чирки лежали среди желтом травы и не шевелились. Арсин, показывая девушке свое умение, тут же сунул руку под сеть, вытащил из нее краснобрового чирка-самца и уже хотел было свернуть ему шею — так обычно убивают уток, добытых живьем, — но Таясь вдруг жалобно крикнула:
— Что ты делаешь, Арсин! Не надо! Не надо их убивать, давай лучше выпустим! Пусть живут…
Арсин на минуту задумался — жалко было добычу, потом махнул рукой.
— Главное, что мы их поймали, верно, Таясь? Значит, счастье нас с тобой не обошло стороной!.. Теперь, конечно, можно и выпустить.
Он осторожно передал краснобрового красавца Таясь, вытащил из сети самку. Поглаживая чирка, который царапался, рвался на свободу, Таясь снова сказала:
— Пусть живут! Пусть любят друг друга, пусть принесут нам счастье за то, что мы сохранили им жизнь… Ты согласен, Арсин?
— Еще бы! Какая же ты умница, Таясь! — Он обнял ее свободной рукой. — Пусть радуются, что попались в руки влюбленным, и несут эту радость по всей земле… Так я говорю, Таясь?
Таясь стояла, потупившись, смущенно молчала. Он уже готов был расстроиться, как вдруг она сама припала к нему губами, и этот счастливый ее поцелуй сказал Арсину все… Они и не заметили, как взлетели с их разжатых ладоней вольные птицы…
— Да-а, — тихо вздохнул Арсин, лежа на своем излюбленном месте, на комле толстой ели. — Ах, какое было время! Какое время!.. Узнать бы — летают ли еще те чирки, птицы нашей любви? Хотя где там, столько лет прошло. У них и так век недлинный, а тут еще охотничья дробь или когти хищного коршуна… Тропа жизни темна, кто ведает, где она оборвется…
Воспоминания о той оставшейся в памяти, самой радостной ночи взволновали Арсина, и вот, через четыре с лишним десятка лет, его вновь, словно молодого, тогдашнего, потянуло к тому месту, где под старым раскидистым кедром просидели они всю ночь… Здесь, под этим кедром на берегу озера, они тогда поклялись, что осенью соединят свои судьбы навечно, и что клятву эту может нарушить лишь случайная смерть…
Им и в голову не приходило подумать, как к этому отнесутся родители, им казалось, все будет так, как они решили. Ведь в молодости всем влюбленным кажется, что все в жизни просто, что весь мир существует только для них…
Вдев ноги в кожаные крепления, Арсин направился на лыжах к берегу озера, к старому раскидистому кедру.
Сразу же за избушкой, метрах в ста от нее, паслись наголодавшиеся, истосковавшиеся по ягелю важенки. Они легко расправлялись с потерявшим утреннюю свежесть настом, и комья снега из-под им копыт, словно перепуганные куропатки, отлетали далеко в сторону.
Проходя мимо кормившихся оленей, Арсин на всякий случай время от времени негромко покашливал — давал животным заранее знать о своем приближении.
Но оленям сейчас было не до него. Важенки лишь ненадолго поднимали головы, смотрели на человека, втягивали своими чуткими ноздрями, покрытыми налипшим зернистым снегом, воздух, снова начинали разгребать снег луновидными острыми копытами. Только у нескольких важенок его появление вызвало беспокойство — эти нежно облизывали только что родившихся на свет беспомощных оленят.
«Вот и отел начался, — тревожно подумал Арсин. — Хотя как же иначе? Есть корм, нет корма, раз время приспело — никакой силой его не оттянешь…»
Он шел и лишний раз убеждался, что стадо успело совсем освоиться на его острове. Надо было на всякий случай обойти его еще раз — удостовериться, что все олени на месте. Дойдя до того ложка, за которым хвойный лес сменялся рябиной и талом, Арсин увидел, что олени пока вполне довольствуются ягельным пастбищем, что они даже и не собираются пробовать траву муксутун, стоящую в тальниках, или мелкий трубчатый хвощ на берегу озера.
— Пока ничего, пока терпимо, — разговаривал он сам с собой вслух. — Еще на денек, пожалуй, ягеля хватит. А вот что дальше будет…
Эта мысль — «что дальше»? — тревожила старика, давила на него черной тяжестью. «Где же, черт их задери, хозяева стада? Почему не являются? Времени ведь порядком прошло. Пора бы им и подъехать…»
Поднявшись на прибрежный взгорок, омываемый уже Горной Обью, Арсин долго смотрел на синевший в полутора верстах от него левый коренной берег, по которому проходили маршруты касланий оленьих стал в сторону Полярного Урала. Он вглядывался в черневшие там, вдали, отдельные тальниковые кусты, а особенно пристально — в вывороченные рекой корни деревьев: не обнаружится ли чего похожего на оленью упряжку: но там не было видно ни бегущих оленей, ни другого какого живого существа. Вздохнув, Арсин перевел взгляд ближе к своему острову, внимательно вгляделся в узкие забереги, прикидывая глубину свинцовой воды. Получалось, по его соображениям, что глубина тут, в заберегах, стала уже порядочной — ноги важенок, пожалуй, дна уже не достанут…
«Вот и хорошо, — подумал он. — Глубоко — значит, олени только вплавь смогут переправиться, а вплавь сейчас, да с детенышами — они вряд ли полезут… Да-а. Хотя, конечно, если приспичит — полоска воды в бросок аркана для них не преграда…»
Арсин стащил с головы капюшон малицы, откинул его назад, чувствуя, как приятно холодит вспотевший лоб свежий ветерок, прошелся цепким изучающим взглядом по тальниковому мысу, вытянувшемуся вниз по течению реки, по его совсем пологим на оголовке берегам.
«Кой, кой! Шибко опасное место, — тревожно думал он. — Олени переправиться могут…»
Опыт старого таежного охотника подсказывал ему, что олени вряд ли без особой необходимости будут спускаться к реке с обрыва, на котором он сейчас стоял; а вот с лежащего в воде тальникового мыса, где забереги совсем еще слабые, переправиться на другой берег им вряд ли что помешает… И исход тогда только один: окончательная потеря стада…