Страница 52 из 96
Окончательно стряхнув сон, Опунь спустил ноги на пол. Обулся в кисы и вышел на улицу.
Ночь стояла светлая. Ярко горела, похожая на медную сковороду, луна. Ветер почти утих, лишь отдельные резкие порывы заставляли вдруг шептаться деревья, и лес наполнялся протяжным стоном. Ансема на дворе не было.
«Кой! — удивился Опунь. — Куда же он так внезапно исчез? Недавно вроде бы был в избе… Или это спросонья так кажется?!»
— Ансем аки! — крикнул, приставив ладони к губам, Опунь. — Ансем ак-и-и!
Никто не отзывался.
Опунь вернулся в дом, оделся потеплее. Потом снова обошел вокруг избушки… Вон оно что — здесь побывал гость! На примятом снегу, в лунном свете отчетливо видны были оленьи следы и отпечатки полозьев большой нарты. Они вели в лес, на ту дорогу, по которой они обычно ходили к озеру.
Опять Ольсан? Или еще кто-то из оленеводов? И почему хоров четверо? Обычно ездят на двух, реже — на трех оленях. Четвертого добавляют, если нарта сильно нагружена. Отчего Ансем ему ничего не сказал? Ведь он, похоже, знал что кто-то приедет… Потому, наверное, так быстро исчез… Куда они поехали?
Опуня опять терзали ревнивые подозрения. Может, Ансем, желая от него отделаться, надавал ему обманных обещаний, а сам продолжает подыскивать дочери жениха? И нарочно отъехал с незнакомцем подальше от зимовья, чтобы никто не мешал им вести переговоры?
Недолго думая, Опунь схватил ружье и, надев лыжи, устремился по следу. Луна четко высвечивала углубления в снегу, оставленные оленьими копытами. Упряжка двигалась легко, нарта явно была пустой: хоры не «зарывались» в снег, их следы темнели ровной аккуратной цепочкой.
Цепочка прямехонько вела к озеру, где стыли под луной большие рыбные кучи.
На открытом месте, у речки, порыв ветра принес снежный заряд. Словно стаи белокрылых чаек замельтешили вдруг в переливах лунного света. Видимость пропала, и дальше Опунь двигался наугад. Впрочем, тропа в озеру была ему хорошо знакома. По ней он прошел бы и с закрытыми глазами!
Вскоре ветер донес чьи-то голоса, поскрипывание льда, какие-то глухие удары.
Опунь нащупал камусом лыжи русло, по которому они перетаскивали колданку. Еще с десяток шагов — и будет озеро.
Утих ветер. Снежинки, словно белые куропатки, распластав крылья, прильнули к земле. На льду озера Опунь различил два темных силуэта.
Ансем и Ольсан?
Один орудовал лопатой, другой загружал колхозной рыбой объемистые мешки. Три мешка уже лежали на стоявшей неподалеку нарте.
Опунь остолбенел. Он не верил собственным глазам. Да, бригада брала здесь рыбину-другую для общего котла, что было естественно. Да немножко щекуров дали недавно Ольсану в дорогу. Так принято в их краях, это тоже естественно. Но ведь сейчас исчезали десятки, сотни килограммов улова! Улова, который взят такой ценой. Государственного улова… Предназначенного для фронта! Опунь словно воочию увидел, как они месили сбитыми в кровь ногами холодную глину, как пытались растереть друг другу занемевшие руки и спины, как падали вечером на нары от свинцовой усталости. Вспомнилось суровое лицо председателя Ай-Вани и его слова: «Наша рыба фронту нужна, ребята. Такая вот штука!» Острой болью пронзила мысль о пропавшем без вести отце, которого они с матерью все еще ждали… Кого решил обмануть Ансем? Ради чего?!
Опунь подошел поближе.
В ночной морозной тиши отчетливо слышались голоса:
— Еще один наберу — и хватит. Больше мои олени не довезут.
— Раз, два, три, четыре… — пересчитал мешки с рыбой Ансем. — Ты только своих обещаний, Ольсан, не забудь.
— Не забуду, Лучшую важенку для тебя выберу. Сюда приводить или в поселок?
Ансем на минуту задумался.
— В поселок веди. Скажешь, давно мне оленя должен.
— Ладно… Возьму еще несколько нельм. Уж больно жирны!
— Бери, бери. Жалко, что ли? Ведь не свое отдаю! — и Ансем засмеялся тем дробным хриплым смешком, который так раздражал Опуня.
Ольсан арканом привязывал мешки к нарте.
— Слушай, я где твои пацаны? — вдруг спросил он.
— Двоих я в поселок услал, ты же знаешь… Только завтра, наверное, объявятся, а третий — дрыхнет. Десятый сон, поди, видит. Весь день по тайге болтался, умаялся — пушкой не разбудить.
— Как думаешь, не заметит никто, что рыбки тут поубавилось?
— Не твоя забота, — усмехнулся Ансем. — Ты давай уезжай быстрее. Дело сделано — нечего время попусту тратить.
Услышав это, Опунь насторожился.
— А вдруг этот, третий, — как его, — который спит здесь, завтра что-нибудь заподозрит?
— Не заподозрит. Ветром и снегом все заметет. А если чего и увидит — уж мне-то его бояться нечего!
— Это почему же — нечего?
— А он в зятья ко мне метит! — хихикнул Ансем.
— Ну тогда, конечно… Родственник родственника всегда прикроет. На том свет держится! — заявил Ольсан.
— Табачку на дорогу? — Ансем предложил гостю свою табакерку.
Оба натолкали за нижние губы табачного крошева. Послышалось посасывание и почмокивание — старики, свершив сделку, наслаждались любимым занятием. Олени нетерпеливо топтались на озерном льду. Их ветвистые рога отбрасывали на снег причудливые тени.
Опуня било, как в лихорадке. Он до крови прикусил губу. Надо, надо на что-то решиться!
Один его шаг — и дорога к дому Ансема навсегда будет закрыта! Дочери на Севере все еще покорны своим отцам. Тутье запретят и глядеть в его сторону, не то что разговаривать с ним! Не спросив ее согласия, выдадут замуж, уведут на нарте в неведомые края. И прощай любовь, прощай мечта — ни на каких оленях ее не догонишь!..
«Никто меня не видел, — мелькнуло в голове. — Тихо отползти в сторону. Если поторопиться, можно опередить Ансема, забраться на нары и притвориться спящим…»
Но руки сами потянулись к ружью.
Подняв двустволку, Опунь выстрелил в воздух.
Ольсан с Ансемом, как пораженные громом, мгновенно вздрогнули и обернулись…
— Стоять! Стоять на месте!
Опунь вышел на лед и решительно направился к нарте Ольсана…
Перевод Э. Фоняковой.
ПО СЛЕДУ
Пиляп и Мартин разложили на прошлогодней сухой траве дымящееся жаркое — двух жирных самцов-шилохвостей, добытых сегодня утром. Вкусный запах возбуждал аппетит и обещал хороший обед.
Устроившись поудобнее возле костра, охотники принялись за еду. Мартин первый с хрустом переломил жареное утиное крылышко:
— Вкусно, — сказал он, облизывая губы. — Первая удача на весенней охоте!
— Да-а, — ответил Пиляп. — Щедра природа дарами. Не забыл нас Вой Шавиты Ики.
— Это кто такой? — спросил не слишком искушенный в старых хантыйских поверьях Мартин.
— Идол, охраняющий дичь. — Пиляп почему-то медлил с едой, подозрительно поглядывал по сторонам и вдруг тревожно завертел головой. — Тихо! Подожди! Слышишь?
Мартин насторожился. В прибрежном тальнике что-то колыхнулось, раздался треск сухих сучьев.
Охотники переглянулись: что за зверь?!
Треск за протокой усилился. Потом над крутолобым, просевшим с южной стороны сугробом, вдруг резко обозначился в слепящем солнечном свете силуэт огромного косматого зверя.
— Старик! — сдавленно прошептал Пиляп. — Он! Поставь кружку, не время языки мочить.
Медведь зашевелился и, мотая головой, медленно двинулся вдоль протоки Ай-Варов. Полоса серебряной талой воды шириной метров в двести отделяла его от охотников.
— Что будем делать? — спросил Мартин и потянулся к ружью.
— С ума сошел? Утиной дробью по Старику палить вздумал? Постой, я с ним поговорю.
— Поговоришь?! — удивился Мартин. И усмехнулся: — Ну поговори, поговори, а я послушаю, что он тебе ответит…
Но Пиляп на эти слова не обратил никакого внимания. Прикрыв глаза и обернувшись лицом к медведю, забормотал:
— Кой, Старик! Зачем ты вышел из лесу к нам на луга? Разве здесь есть для тебя пища? И мыши сейчас не найдешь! А найдешь — удастся ли тебе ее сцапать? Ведь ты ослаб в своей зимней берлоге, обленился. Возвращайся в тайгу! Вон она, синеет у тебя за спиной. Там ты все найдешь, что тебе нужно! Прошу тебя, Старик, уходи!