Страница 28 из 96
Делая свои обход, он обнаружил еще трех важенок, телята которых не могли сами выбраться из глубоких ям. Но детеныши стояли на ногах, сосали материнское вымя. Арсин, чтобы не спугнуть важенок, не стал вызволять оленят из ловушек, а сходил, нарубил тонкого тала, положил каждой ее порцию и даже, от нечего делать, наскоблил им ножом коры — пусть едят мамаши, не тратя лишних усилий.
Как и в прошлый раз, Арсин навалил тонкого тала с таким расчетом, чтобы хватило на всех важенок. А взглянув на свои труды, подивился: если вначале тальниковый мыс казался ему сплошным непролазным массивом, то теперь он так поредел, что начал то там, то тут просвечивать насквозь. Практически, не было уже такого места на мысу, где бы он не прошелся со своим топором. Нетронутыми оставались пока отдельные большие кусты многолетних, начинающих уже засыхать талов. Их он оставил про запас, на самый крайний случай.
…Так же утомительно и медленно, как длинная неуклюжая вереница связанных друг с другом лодок, прошли еще три дня.
Все эти три дня природа на его глазах бурно оживала. Заполнилась наконец водой та узкая протока, по которой он когда-то впервые привез сюда Таясь; надуло свои щеки и озеро, а сегодня оно даже соединилось с водами реки. Остров понемногу заливало. Ушла под воду низкая часть тальникового мыса, где росли молодые и сочные деревья, и теперь Арсину, чтобы заготовить корм, приходилось бродить меж кустов по колено в воде. Она была холодная, как лед, ноги в болотниках стыли, и он часто выскакивал на сухое, чтобы отогреться у специально разведенного костра.
Там, где из-за большой глубины высоты болотников не хватало, Арсин использовал колданку, нагружая ее до самых бортов срубленными жердями — отвозил, разбрасывая по берегу…
Стадо у него за эти три дня заметно прибавилось. С наступлением устойчивого тепла массовый отел пошел полным ходом, и хорканье оленят раздавалось теперь по всему острову, смешиваясь с перезвоном бубенцов.
Снег, став тяжелым и мокрым, резко осел, и важенки с телятами могли безбоязненно передвигаться по сухой части острова. Животные с необыкновенным старанием обнюхивали каждый клочок земли, щипали едва проклюнувшиеся листья карликовых берез, в который уже раз ворошили оставшийся снег. Но, конечно, вся надежда по-прежнему была на таловую кору, которой, увы, тоже стал виден конец… И это сразу сказалось на поведении животных. Все чаще важенки поглядывали на разлившуюся реку, и если бы не телята — давно бы уже рискнули преодолеть препятствие.
И еще одно сильно беспокоило Арсина: вода поднялась так высоко, что грозила совсем затопить его небольшой остров, а ведь не было еще даже подвижки льда…
«Что случилось с небом Семи Богов, — думал Арсин, чаевничая ввечеру. — Прямо-таки навечно лед задержался. Отел еще не закончился, важенки на глазах слабеть начали. Кой, как бы, не приведи господь, до падежа дело не дошло. Кой!.. Тогда оленей начнет валить, как траву косой».
И ему вспомнилась одна отелившаяся сегодня важенка — она настолько уже ослабела, что ее аж зашатало, когда начала кормить детеныша. Арсин тут же наскоблил ей побольше коры, принес даже охапку сена, урвав ее от и без того скудного пая Бурана. А потом еще отлил важенке половину березового сока, которого припас перед этим большую кастрюлю… Но ведь сколько важенок он мог бы поддержать вот так? Одну-двух, ну самое большое — десяток. А остальные?..
Да и его собственные силы были уже на исходе — сказывалось постоянное недоедание. Он осунулся, оброс колючей щетиной. У него уже временами кружилась от слабости голова, но к оставленному в снегу олененку он, следуя своей клятве, ни разу не прикоснулся, забыл о том, что он есть… Еды у него — если это только можно было назвать едой, оставалось с сегодняшнего утра одна-единственная сушка. Теперь вся его надежда была только на ледоход, только на ледоход…
С тревогой думая обо всем этом, Арсин вдруг услышал через открытые двери донесшийся откуда-то издалека протяжный крик. Он отставил в сторону недопитую кружку с чаговым настоем и поспешил на улицу. Наконец-то пришли к острову люди! Акар, тоже изрядно ослабевший, пытался скулить, вертел хвостом, то и дело возбужденно вскакивая, глядел в сторону реки, опять ложился — словно предчувствовал встречу с хорошо знакомым, лаже обожаемым человеком.
— Ар-си-ин!.. Где ты-ы? — уже явственно расслышал он.
— О, семь богов счастья! Это же Таясь! — шлепнув себя от радости по бедрам, воскликнул Арсин. — Как только она здесь оказалась, да еще в такую пору?!
И вдруг, испугавшись почему-то, что Таясь не дождется его ответа, повернет обратно, закричал что было силы:
— Э-э-эй! Я здесь, зде-есь, Таясь!
Взобравшись по своей дозорной лестнице к вершинам лиственниц, он разглядел, что Таясь стоит на льду, у самого края заберегов.
— Таясь! — закричал он сильнее прежнего. — Подожди, не ходи по льду! Я сейчас за тобой приеду!
Он торопливо спустился вниз и, подбежав к колданке, столкнул ее одной ногой на воду, впрыгнул сам и погнал лодку по протоке.
Таясь — с большим узелком в руке, в легкой своей ягушке — терпеливо поджидала его все там же, у кромки льда, поднятого водой.
Арсин начал было сразу объяснять ей причину столь долгой своей задержки на острове, но Таясь, похоже, совсем не слушая его, развязала свой узелок и достала оттуда кусок жирного вареного мяса, Арсин, конечно, с жадностью накинулся на угощение. И только уж потом, на обратной дороге к избушке, Таясь стала отвечать на его вопросы и задавать свои… Как могла, описала ему дорожные приключения.
— Выходит дело, ты меня искать пустилась?
— Да ты сам подумай, Арсин: отправился на два дня, а самого нету и нету. Забеспокоишься тут, особенно после такой пурги. Сколько людей в такую погоду сгинуло!
— Какая же ты у меня умница! Я ведь совсем без еды уж сидел. О, семь богов счастья, какой же ты молодец!
— Как это без еды? А олени-то на что? Неужели сам бы с голода помер, а оленей так и не тронул?
— О, глаза семи богов на небе! Не мог я их трогать, Таясь, клятву дал, что сохраню хотя бы до прихода людей. На пастухов-то у меня надежда плохая — им, конечно, и в голову не придет здесь искать, где-нибудь, наверно, в другом месте рыщут…
— Постой, постой, Арсин. Пастухи значит, да? А ты клейма в ушах не смотрел? Ну, из какого они стада?
— О, семь мудрецов старины! Как же не смотрел, смотрел. Это Юхура стадо. И белолобая важенка там, которая наша была…
— Юхура? — Она вдруг ухватилась за ручки гребей. — А ну, погоди-ка, Арсин. Значит, Юхурово стадо?
— Что такое. Таясь? Что-нибудь случилось? Ты вся бледная вдруг стала, как березовая кора…
— И, значит, ради него ты так старался? Голодный сидел? Он мою жизнь исковеркал, твою… Столько зла причинил. А ты… Ты что, забыл уже обо всем?!
— Ничего я не забыл, Таясь. Только, семь мудрецов старины, совсем я не ради него возился с оленями! Олени-то ведь совхозные, Таясь, государственные. Стало быть, наши с тобой — тоже… Ну, не мог я иначе, пойми…
— Не мог, не мог, — все так же сердито повторила Таясь. — А он почему мог? Забыл, как он тебе всю жизнь мстил? А уж когда председателем-то был — так и вспомнить тошно, что делал! Рыбачить — худшие плавные пески тебе отводил. В самую горячую пору охоты, когда люди пушнину голыми руками гребут — он тебя на какой-нибудь другой работе задержит. Что? Не так разве? Специально назло делал! А ты для него вон как стараешься…
— Но Таясь… столько лет уж прошло… А самое главное — не его это стадо. Совхозное.
— Раз совхозное — значит, сам теперь помирай, да? Ладно, — махнула она рукой. — Делай, как знаешь. Умом я, конечно, понимаю тебя, но как вспомню о Юхуре… Ох!.. У меня в груди сейчас, наверное, огнем все горит… — Таясь покусывала губы, не пытаясь даже скрыть захлестывавшую ее злость. — Ну вот ты объясни мне: почему ты должен с голоду помирать, оленей его спасать, а он — мало того, что стадо отельное не укараулил — так еще и вино сейчас хлещет!