Синее око

Паша Францев близко подошел к газете, читает не спеша.

«...Неудачным было выступление Романа Широкова... Очевидно, сказалась недостаточная подготовка спортивных судов к этим ответственным соревнованиям...»

— Ну да, — говорит Паша, — ему нужно моторчик в скиф ставить, тогда он будет выигрывать. — Соседи понимающе глядят на Пашу...

Францев идет к обочине панели. Там стоит мотороллер с железным ящиком. На ящике написано: «рыба».

Майка идет по Невскому. Остановилась и смотрит на Пашу. Она хорошо загорела летом. Кажется, похудела.

Францев тоже глядит на нее. Они еще молчат, еще не знают ничего о том, что будет с ними через минуту. Только бы наглядеться...

— Здравствуй, — говорит Майка.

Даже такое простое слово разрушает радость незнания.

— Привет, — твердо говорит Паша.

— А я всё лето в Братске была, — говорит Майка, — столько там всякого нарисовала — прелесть. Мы туда пятеро девчонок из Академии ездили.

— Ты что, о Широкове хочешь прочесть? — говорит Паша. — Там о нем всё сказано. Добавить нечего.

— Паша, — говорит Майка, — я хочу с тобой еще раз покататься на спунинге. Можно, Паша, я с тобой покатаюсь?

Францев силится устоять, не поддаться этой женской обворожительной агрессии. Но он так стосковался по Майке и так он молод, что скрыть ничего не может. Лицо его выдает. Он еще пытается сопротивляться, еще презрительно выпячивает губу...

— Я тоже в газету попал. Не хуже Широкова. Есть такая газета: «Они нам мешают жить». Я вам мешаю жить... — Паша наконец не стерпел, улыбнулся...

— Я знаю, — говорит Майка, — я про тебя всё-всё знаю.

— А что ты знаешь? — Францев — настороженный человек.

— Я знаю, что тебя любит девушка, которая таким страшным голосом кричит: «Хуп-па! — Майка складывает ладошки рупором, изображает, как кричит Оля — рулевой.

— Эта девочка, — говорит Францев, — учится грести сама, без помощи олимпийских чемпионов. Она всему в жизни сама учится. И никому не позволяет трогать себя руками в учебном ящике.

Паша идет к своему рыбному фургону. И Майка следом за ним.

— Паша, — говорит она, — ты подожди, не уезжай, не протухнет твоя рыба. Мне всё время кажется, что мы не то говорим. Не так. Не правду...

Паша оседлал мотороллер.

Утро ветреное и с дождем. Листья на кленах еще могли бы пожить, накалились бы до прозрачности, но их кидает ветер на черную воду Крестовки. Листья парусят, ходят галсами по реке.

Бон отмытый и пустой. Ворота эллинга заперты. Пусто. Конец гребному сезону. Последнюю афишу сорвали со стенки гребного клуба, но можно еще прочесть: «Осенний приз».

Широков приехал в клуб. Он идет к эллингу медленно и, будто в первый раз, всё оглядывает. На нем синий плащ, а под плащом тренировочный костюм. Он не задерживает глаз ни на одном из предметов. Глядит, но будто и не видит вовсе ничего в отдельности.

Промокший весь, в свитере и трусах, подчалил одиночник. Паша Францев. Широков, не говоря ни слова, принял весло, бережно подвел лодку к бону.

Францев тоже молчит. Вылез из лодки, стал заглушки на вертлюге отворачивать...

— Слушай, — говорит Широков, — боцмана не видал?

— Боцмана нет.

— А ключ от эллинга у тебя?

Паша не торопится отвечать. Свитер на нем черный, обтянут, будто трикотаж заодно с телом. Поднял весла, стал меж ними, как в рамке, стоит. Ноги сухие, сильные, мышцы напряжены.

— От твоего мастерского отделения у меня ключа нет. Мы — кустари-одиночки.

Широков смотрит на Францева. Знать он его не знает. Не так уж часто говорят юнцы олимпийскому чемпиону: ты. Пусть даже экс-чемпиону. Раздумывает, как поступить: цыкнуть на мальчика или не надо... Не сто́ит.

— А я думал, в залив схожу. Я, еще когда учился гресть, до самого льда в заливе тренировался. Каждый день километров по двадцать мотал. Там как-то ме́ста больше...

— Я вокруг Петроградской хожу. Всё равно одни и те же километры.

— Это конечно... Только в заливе как болтанет иногда, ведро воды в лодке привозишь.

Францев поднял лодку. Из нее хлынула вода. Широков помог ему снести лодку в эллинг.

Опять спустился на плот.

— Ты что, здесь свидание назначил? — говорит Паша.

— Я после первенства Европы ни разу весла в руки не брал. Думал, вообще не возьму. А вот потянуло...

Паша удивился таким словам чемпиона. И вроде обрадовался:

— Может, на двойке пройдемся? Тут есть одно такое корыто...

— Давай. Только ты уже выходился. Заметно. Зачем тебе сейчас большая нагрузка? Сезон кончился. Над техникой работай понемножку.

— Ладно... Надо и о судьбах советского спорта подумать. Широков не тянет, а смены ему нет. Вот и вкалываем как можем.

— Ну тогда давай вкалывай. А весла для меня найдутся?

— Иди, посмотри в эллинге. — Паша кидает Широкову ключ.

Они несут вдвоем парную двойку. Обшарпана лодочка. Видала виды.

Пустили ее на воду. Сели.

— Фалышборт вон весь распорот, — говорит Широков.

— Ладно. Не на парад идем.

Гребут. Лопатки весел сшибают брызги с остроголовых маленьких волн. Свежо на воде. Рябь. Идут по Крестовке. Внизу черным-черно. Потемки.

— Вальки, вальки не задерживай! — командует Паша. — Живее выбрасывай. — Он глядит на чемпионскую спину. Очень еще сильная спина. И руки, и шея... Всё работает ровно, и, кажется, никогда не кончиться этой работе. Станок.

Загляделся. Ритм потерял. Широков отъехал на сляйде, ткнулся в Пашины весла.

— Аккуратнее работай! Первый раз в лодку сел? — Что бы ни было, Широков серьезно относится к спорту.

Дальше идут. Францев хоть злится, а старается. Он тоже спортсмен.

— Да я что, новичок, — говорит Францев, — вот схвачу рака, перевернется лодка, а водичка, наверное, плюс десять...

— Я полста раз переворачивался, пока научился гресть. В заливе в ноябре купался.

Пошли под Елагин мост.

На пляже, конечно, пенсионер в плавках... Ему необходимо поддержать в себе затухающий тонус. Он верит в свое омоложение с помощью холодной воды.

— Упорный папаша, — говорит Францев, — его тут можно на должность статуи взять. Будет изображать какого-нибудь Зевса. Погода на него всё равно не действует.

— У статуи должна быть мускулатура как следует. А так — что это? Человек должен до старости сохранять спортивную форму.

— А он, может быть, доктор технических наук. Или просто работяга был, за станком лет тридцать подряд... О форме не позаботился.

— Это ничего не значит, что доктор. Ботвинник тоже доктор...

Приноровились друг к другу. Славно гребут. В лад. Огибают парк культуры. На стрелке каменный лев носом к морю.

Положили весла на воду. С моря гонит в устье острую рябь.

— А ты институт-то свой закончил? — спросил Паша. — Я читаю в газетах, про тебя всё пишут: студент да студент...

— Два экзамена нужно досдать и три зачета. Тогда можно диплом защищать. Не от меня же зависит. Как раз всегда совпадает: как сессия — мне на сбор ехать.

— Ну, это хорошо в институте, а если бы ты работать стал? Ты бы ведь дисквалифицировался...

Паша выспрашивает Широкова пристрастно и требовательно.

Широкова не смутишь таким допросом:

— Я добыл золотишка. Олимпийскую медаль привез. Ты что думаешь, это так просто? Команде, знаешь, как были нужны очки! И вообще, для всего государства...

— Да нет. Я не о том тебя спрашиваю. Я вот думаю, может хватить этого для человека, если он только и умеет в жизни, что веслами махать?

— Почему это махать? Если махать будет, он в сборную Союза не попадет.

Паша глядит на берег и на воду, будто прикидывает расстояние.

— Будешь выступать в гонках? — спрашивает Францев.

Широков отвечает неуверенно:

— Не знаю... Это не от меня одного зависит...

Паша вдруг давнул на валёк, лодка сыграла набок.