Решающий шаг

Иногда Колька ждал его у главного выхода — на границе парка и стадиона.

Но мальчика не было и там.

Вернувшись домой, Валера выяснил, что сын не показывался.

Маша недоумевающе уставилась на мужа: совместное возвращение тоже стало традицией.

Тут Валера встревожился не на шутку.

Человек он был, можно сказать, самый обыкновенный.

Жизнь принимал такой, как она есть, и ни разу еще не задумался над тем, какой его жизнь  м о г л а  б ы  б ы т ь.

Судьба спортивного лидера, любимца публики его вполне устраивала; все приходило к нему своевременно — достаток, награды, спортивные звания, никаких специальных усилий от него пока не требовалось. Собственная внешность — рослый, плечистый, густые волосы, улыбка киногероя — тоже устраивала Валеру как нельзя больше; правда, волосы стали редеть.

И семья устраивала — жена, сын…

С недавнего времени он заподозрил, что сын — не такой, как он сам, но, в чем именно, пока не знал.

Подозрения возникли в тот день, когда Валерий Федорович, впервые за четыре года, отправился на родительское собрание.

Там ему через полчаса сделалось смертельно скучно, и, когда наставница его сына, словно магнитофонная лента, принялась в третий раз повторять сидевшим перед нею взрослым, уставшим после рабочего дня людям одно и то же, — два раза он выдержал! — Валера непроизвольно поднял вверх указательный палец правой руки и описал им окружность довольно солидного диаметра.

Сев за парту, он немедленно сам превратился в школьника.

Наставница не поняла этого и обиделась.

На заданный ею повышенно строгим тоном вопрос, что товарищ Фролов имеет в виду, Валера, очаровательно улыбаясь, беззаботно спросил, не пора ли закругляться.

Тогда его выгнали из класса.

Не буквально, конечно. Выдержав полную укоризны, почти трагическую паузу, учительница заявила, что если товарищ Фролов так торопится, то может идти; претензий к его сыну Николаю у нее нет.

Валера встал, элегантно раскланялся и вышел.

Спускаясь по лестнице, он неожиданно сообразил, что слава популярнейшего в области человека, так часто выручавшая его в других обстоятельствах, в этом рядовом классе рядовой школы не сработала и отпустили его с миром вовсе не ради звонкого имени или каких-то особых заслуг; окажись у такой занудливой дамочки малейшее основание придраться к Кольке, она выместила бы на папаше всю горечь, все извечное раздражение одинокой женщины, отчаявшейся уже изменить свою судьбу.

Почему он решил, что она — одинока?..

Факт: он отделался дешево исключительно потому, что у него подрос, оказывается, заслуживающий уважения сын.

Эта мысль обрадовала Валеру — и поразила его, но уже наутро он позабыл о ней, как привык забывать разные другие значительные мысли, время от времени забредавшие ему в голову: слишком уж они были угловаты, таскать с собой такие кирпичи спортсмену решительно не с руки, сковывают они, мешают дело делать…

Вернувшись в тот день из школы, Колька, смеясь, сообщил: часть родителей была шокирована вчерашним поведением отца, другие же, напротив, завидовали тому, что Фролову удалось вырваться так рано.

Валера на миг встревожился: не осуждает ли его сын? Но Колька отнесся к происшествию с тем же юмором, с каким, кажется, относился к учительнице: он попросил отца больше на родительские собрания не ходить. Маша присоединилась к просьбе сына.

Фролов-старший кивнул и успокоился окончательно.

Но сегодня… Сегодня Валера прекрасно понимал, что исчез парень после матча не случайно.

Он хорошо запомнил посланный ему Колькой взгляд-предостережение — или все-таки это была мольба?

От чего сын хотел предостеречь его? О чем умолял?

Кое о чем Валера догадывался, но ему страшно не хотелось, чтобы это оказалось правдой.

Сын его остался после матча в парке, бродил по самым глухим дорожкам; башка раскалывалась на мелкие кусочки.

Несправедливость Катеньки Седовой, любимого дружка и соседки по парте, так мучавшая его последние два дня, внезапно съежилась, показалась Кольке вовсе не такой уж и страшной, отползла на задний план.

Таскать за пазухой  т а к о е  горе — вот это была ноша так ноша…

Колька без конца проверял себя.

Видел он или не видел?

Видел.

Что он видел?

Он видел совершенно отчетливо, как его отец наступил на мяч — нога скользнула, и отец упал.

Ни один защитник противника к нему не прикоснулся.

Мог отец не знать, почему упал?

Может человек не знать, почему падает?

Колька шагнул на траву, несколько раз упал сам, по-разному переплетая ноги — то так, то этак, — цепляя ступнями за корни деревьев, за кусты, за пенечки…

Каждый раз он четко знал, отчего падал.

Валера, отличный спортсмен, не мог этого не знать.

Никак не мог!

Кольке смертельно хотелось выгородить отца, — не выходило.

Почему же отец не сказал правду?

Почему согласился с несправедливым решением судьи?

(О том, почему сам судья принял необоснованное решение, Колька в тот момент не думал; судья был закрыт от него все теми же игроками, и Колька его не видел. Совершая распространенную ошибку, он отделял решение от живого человека, его принявшего и не посмевшего потом от него отказаться…)

Из-за гола?

Будь на месте Валерия Фролова кто-нибудь из Колькиных одноклассников, Колька только усмехнулся бы презрительно. Но когда в роли жалкого лгунишки, присваивающего то, чего он не мог добиться в честном состязании, выступает его отец — воплощение надежности и мужской силы?!.

Перед Колькой вновь встало злое, измученное лицо рвавшегося к воротам отца. Кому нужна эта вечная  и г р а? И почему надо обязательно выиграть? Какая такая надобность? Какой смысл? Почему нельзя играть просто так?

Кольке было, разумеется, прекрасно известно, что существует календарь и нарушать его никак нельзя: десятки команд из разных городов, полные трибуны болельщиков, — проигрыш любимчиков для них петля на шею… И все же сегодня он впервые засомневался: а стоит ли всю жизнь только и делать что играть в футбол, стремясь занять местечко повыше? Подумаешь — диаграмма, таблица, график! Неужели возникшая из графика, из бумажки, из  н и ч е г о  необходимость получить два очка может служить оправданием бесчестному поступку? Чего же тогда стоят все заповеди?

Он не знал, к какому решению прийти. Негодование зрело в душе; Колька его боялся.

Негодовать — на родного отца?

А пошептаться было не с кем — ребятам такого не расскажешь. Одной Катеньке мог он доверить любую тайну, она всегда умела посоветовать. Но с Катенькой его угораздило поссориться…

От молчания Кольке становилось только хуже.

Нет, как ни верти, оправдать такой поступок невозможно. Вдобавок ко всему, отец обманывал не кого-то там, а своих же товарищей-футболистов, хоть они, на этот раз, и назывались противниками. И они знали, что отец их обманывает, а поделать ничего не могли…

Кольке очень не хотелось идти домой.

Когда стемнело, пришлось все же.

Только отворил входную дверь — мать.

— Можно я сразу лягу? — спросил Колька.

— Ты не заболел?

— Нет.

— Где путался, горюшко мое? Отец уже два часа ищет тебя повсюду.

Колька вздохнул с облегчением: встреча откладывалась.

— Я лягу, мам, хорошо?

— А поесть? — только и спросила мудрая женщина.

— Неохота… Мама, — спросил Колька уже с порога своей комнатенки, — папа обманывал тебя когда-нибудь?

— То есть как — обманывал? — переспросила мать. — В каком смысле?

— Ну, как обманывают… Говорит он тебе неправду?

— Вообще?

— Ну — вообще… А как же? — Колька начинал терять терпение.

— Нет, — сказала мать. — Неправду отец мне не говорит.

— Никогда?

— Никогда… Отчего ты спрашиваешь?

— Надо, — отрезал Колька. — А судья, например?

— Что судья?

— Судья может обмануть?

— Н-не знаю… Не должен бы…