Страница 127 из 127
«Темный ум»…
«Трем людям я особенно благодарна за свое детство:
Отцу, руководившему нашей жизнью и поставившему нас в те условия, в которых мы выросли.
Матери, в этих условиях украсившей нам жизнь всеми теми способами, которые были ей доступны, и —
Ханне, нашей английской воспитательнице, прожившей в нашей семье шесть лет и давшей нам столько любви, заботы и твердых нравственных основ… Ханна уехала из нашего дома, когда мне пошел девятый год. И с ее отъездом кончилось мое детство и кончилось то безоблачное счастье, которым я жила до тех пор».
Знаете, кто этот отец, к которому приравнена, и даже более чем приравнена, воспитательница — по сути, по функциям своим няня — Ханна? Лев Толстой…
Кстати, о воспитательницах и нянях-англичанках. Известны слова молодого Р. Л. Стивенсона, в искренности которых не приходится сомневаться:
«Если я действительно художник и мне суждено оставить след в литературе, то этим я обязан моей нянюшке».
Известна и фотография его няни Алисы Каннигхэм — Камми, как нежно называл ее Стивенсон, — лицо интеллигентной женщины глядит с нее.
«И вот я в Москве… — вспоминает в своих «Записках» Ю. М. Юрьев. — Устроивши всех нас в учебное заведение, родители наши вернулись в деревню, оставив нас на попечение няньки Прасковьи Ивановны… Прасковья Ивановна посвящала нам всю свою жизнь. Заботы ее распространялись и на наши уроки. Она была не только в курсе наших занятий, но вечером всегда проверяла заданные нам уроки, заменяя репетитора, а в праздничные дни старалась доставить нам удовольствие и в награду за успехи доставала нам билеты в Малый театр на галерку. Она сама была страстной театралкой, увлекалась больше драмой и поклонялась Ермоловой и Ленскому. И вот мы вчетвером (она, обе сестры и я) шли в театр. Ее интерес к театру несомненно способствовал моему влечению к сцене и явился как бы первым камнем фундамента, на котором впоследствии созрело мое решение посвятить свою жизнь сценическому искусству. Мое крещение в «театральную веру» относится к 1880 году, когда Прасковья Ивановна повела нас в Малый театр смотреть «Светит, да не греет» и «Льва Гурыча Синичкина».
«Темный ум»…
Статья Анненского была включена во «Вторую книгу отражений», увидевшую свет года за полтора до смерти няни Танеева Пелагеи Васильевны.
Ефросинья Францевна тоже была уже в это время взрослой женщиной — пройдет десяток лет с небольшим, и она впервые возьмет на руки своего Васеньку. А уж в том, что ум Ефросиньи Францевны нельзя назвать «темным», читатель должен был убедиться.
В послереволюционные годы вхождение няни в городскую семью продолжало оставаться явлением распространенным; союз неродных людей зачастую оказывался еще более прочным, чем раньше, — теперь и «наниматели», и няни обладали равными возможностями, равными гражданскими правами. Прочность такого союза с «чужим» человеком сама по себе прекрасный воспитательный момент.
Няни воспринимали жизнь семьи в совершенно ином ракурсе, чем видели ее — со своего рабочего места — отец или мать. Мягко принимая на себя горячечное стремление ребенка к чему-то неизъяснимому, не осаживая его нервным окриком, не карая бездумно за то, что он где-то там не удержался и, охваченный азартом, перехлестнул установленные границы, она направляла поток эмоций своего воспитанника — никак не соответствующий его возрасту, как правило, у рано все постигающих городских детей — в самое, по ее мнению, спокойное русло. Иными словами, няня, не имея научной подготовки, инстинктивно снимала агрессивность ребенка, превращающуюся в последнее время в явление социально значимое.
Что и говорить, попадались и не очень удачные няни, пусть даже и «няньки», пусть с «темным умом» (без обобщений!), но они не задерживались, членами семьи не становились..
А с расселением горожан по квартирам-клетушкам, с распадом больших семей няни стали исчезать.
Мы наблюдаем за этим процессом, завершающимся у нас на глазах, с завидным хладнокровием.
Нас словно не волнует, что, отнимая у детей дорогого и доброго друга — няню — и зачеркивая тем самым самые светлые, быть может, их воспоминания, мы ничего не даем им взамен.
Возродить институт нянь трудно, скорее всего — невозможно.
Что же — призывать к утопии?
Нет.
Надо искать: кем? чем? как? — заменить няню Игорю или Маше, Ване или Васе.
Ибо с каждым следующим ребенком, которого мы оставляем без пристального, доброго внимания, направленного н а н е г о о д н о г о, с каждым малышом, остающимся чуждым необходимой людям, как воздух, связи с природой, мы не только тормозим развитие человечества, но и лишаем его еще одного шанса на бессмертие.
Какой из этих шансов окажется решающим, мы не знаем.