Решающий шаг

В полутьме стало еще уютнее.

Оркестр заиграл бравурную увертюру, и Федор Иванович обратил внимание на то, как хитроумно вмонтированы в оформление сценической площадки медальоны с популярными видами их родного города; теперь медальоны высветили все, до единого, и они сразу стали заметнее. Потом вышел ведущий, и в его скромном тексте тоже оказались остроумные намеки в адрес неповторимых уголков городского пейзажа. Появилась сильно декольтированная певица, и в спетой ею милой песенке было немало взволнованных слов о беломраморных колоннах, узорных решетках и белых ночах.

Федор Иванович почувствовал себя привычнее, можно сказать, оказался окончательно в своей тарелке, и тогда он отметил, что люди вокруг вели себя как-то особенно степенно; те же кавказцы и их белокурые подруги тихонько ужинали, и разговаривали вполголоса, и деликатно отпивали из бокалов, рюмок и фужеров разных оттенков и разной величины — в соответствии с этикетом, очевидно, — и все это, вместе взятое, привело Рябова в еще более благодушное расположение.

Потом и они с Людой стали пить шампанское, если и не замороженное, то охлажденное, и уж ни в коем случае не теплое, и стали есть икру из металлических вазочек, и заедать икру несколькими сортами салатов, поданных в миниатюрных салатничках с миниатюрным же медным всадничком на каждом из них, и еще маслинами, а также другими вкусными вкусностями. И все это время исполнители в ярких костюмах сменяли на эстраде друг дружку, и музыка гремела не переставая, и все было как в театре и в то же время вроде бы и по-домашнему: зрители не сидели сложа руки, а были заняты самым привычным домашним делом — едой.

«Как при телевизоре» — пришло в голову Федору Ивановичу. Люде он своего наблюдения сообщать не стал, предположив, что та его не поймет, а если поймет — не одобрит.

С начала представления прошло немало времени, прежде чем Федор Иванович понял, что гвоздем программы были вовсе не солисты, а восемь молодых женщин; то и дело выбегая на публику, они исполняли разные замысловатые танцы, лихо сочетая привычные эстрадные и опереточные па с изящными спортивными телодвижениями. За вечер у восьмерки было девять или даже десять выходов, и каждый раз на исполнительницах были другие костюмы: то закрытые — то весьма откровенные, то романтические — то эксцентрические, то они изображали гусар — то резвых лошадок…

Никак не ожидавший, что «герлс» будут так прилично сложены, а их танцы с таким вкусом поставлены, что все вместе и каждая в отдельности они так ему понравятся и подействуют на него так… чарующе и бодряще, что им удастся без видимых усилий создать в огромном зале особую атмосферу интимности, Федор Иванович не без удовольствия наблюдал за движениями гибких тел, едва прикрытых лоскутами недорогой материи, и аплодировал вместе со всеми, и даже провожал особо пристальным взглядом одну из девушек — уходя со сцены, они гуськом пробегали метрах в четырех-пяти от столика, за которым сидели Рябовы.

Во время первого выхода лица восьмерки слились в одно; во время второго эта танцовщица ему смутно кого-то напомнила. Он не собирался вдумываться и выяснять, кого именно, — ему так легко дышалось, так смертельно не хотелось вновь вникать во что-то обыденное, бытовое, конкретное. Но имя, отчество и фамилия женщины были тут же услужливо вынесены на поверхность каким-то его десятым чувством. И тогда Рябов вздрогнул, стиснул салфетку и стал вглядываться в уходившую за кулисы артистку варьете, с каждым разом все более пристально: решал — она это или не она?

Условия задачи были столь невероятны, столь чудовищно бессмысленны, что и решать-то ее не имело вроде бы никакого смысла.

И все-таки…

При видимой простоватости, Федор Иванович был вовсе не простой человек. Он легко мог допустить, к примеру, что не знает чего-то такого, что человеку его положения знать безусловно следовало, — прошляпил, не изучил вовремя приказ, инструкцию, циркуляр; в этих случаях он без звука признавал свою недоработку, оплошность. Но никогда в жизни не позволил бы себе Рябов унизиться до того, чтобы усомниться в правильности своих ощущений. Инстинкт подвести его не мог, это он знал твердо еще со школы. В шестом классе он пересел на парту к девочке, которой всей душой симпатизировал, пересел в тот самый день, когда ей, под давлением классной руководительницы, было за «безнравственность» объявлено что-то вроде бойкота. У Феди не было никаких особенных причин для такого вызывающего поступка — просто он был уверен в том, что девочка стала жертвой недоразумения или наговора; он не размышлял на эту тему — он это почему-то твердо знал.

А потом? Сколько малодоступных перевалов покорилось Рябову вовсе не в силу его исключительных способностей, а потому лишь, что он был твердо уверен в безошибочности своего восприятия… Скольким подчиненным помог он уже как директор, ибо стойко верил тем, в ком не сомневался, и с принципиальным недоверием изучал порочившие людей бумажки.

Вот и эту очередную задачу из раздела «человек» он решал с привычным упорством, хотя, надо признать, задачка обрушилась на Федора Ивановича в самый неподходящий момент; решал «между делом» — Людмила ничего не должна была заметить. Вспотел, правда, немного.

И было отчего. Удостоверившись визуально в том, что эта девушка, эта танцовщица в так называемом варьете несомненно была главным бухгалтером вверенной ему фабрики Вероникой Анатольевной З., Федор Иванович был вынужден мгновенно перестраиваться, едва только «кордебалет» скрывался из виду, ибо и ребенку было ясно, что это создание с распущенными волосами никоим образом не могло быть Вероникой Анатольевной.

Наваждение да и только. «В черном лесу черная речка течет, по черной реке черный пень плывет, на черном пне черный черт сидит, черными глазами на черный свет глядит, черные слова говорит…» — лезла в голову запомнившаяся с детства ворожба.

«Сестра-близнец? Двойник?» — морщил лоб Федор Иванович. Нет, нутром чуял — она!

И все же это никак не могла быть З. — скромная, подтянутая, педантичная даже сотрудница. Чуть ли не на каждой оперативке, где речь заходила о трудовой дисциплине, Веронику Анатольевну ставили в пример, и вполне заслуженно.

Не красавица, конечно, далеко не красавица, лицо слишком уж строгое, «святое», глаза небольшие, нос курносый, но что это, собственно, решает? Зато какие волосы! Зато сложена, как богиня, — сейчас Федор Иванович имел возможность досконально в этом убедиться, и, никуда не денешься, фигура женщины потрясла его, хотя вообще-то они виделись почти ежедневно; на днях З. лично, заменяя ушедшего в отпуск кассира, принесла ему в кабинет прогрессивку.

Правда, Рябов и раньше не уставал восхищаться тем, с каким вкусом она одевается, — никаких финтифлюшек, ничего лишнего и в то же время… Но это совсем другое дело. По сути, он впервые разглядел в Веронике Анатольевне не сотрудницу — женщину.

А что означает для мужчины неожиданно увидеть в товарище по работе или по учебе женщину? Это означает — заинтересоваться ею.

Понимают ли женщины, исступленно утверждающие себя профессионально, что с каждой ступенькой служебной лестницы они теряют частицу своего обаяния? Отдают ли себе отчет те, кто замужем, что, благополучно утвердившись на ответственной должности, они сами подчас невольно подталкивают своих мужей к существам более субтильным, по старинке делающим ставку на то, что теперь принято называть «личной жизнью»?

Яснее ясного: если женщина ведет большое собрание или делает на нем основной доклад, она удовлетворяет этим свое честолюбие — в зале сидят другие женщины, неспособные подняться на такую высоту. Только — не слишком ли дорогой ценой? И — то ли это дело, каким женщина должна гордиться? Руководить почетно, спору нет, но ведь этим могут заниматься и мужчины. А что делается у вечно председательствующей в семье? Кто воспитывает ее детей? Как часто, размышляя высокопарно о судьбе следующего поколения, мы предаем забвению ту простую истину, что в жизни нашей существуют позиции, где матери — незаменимы.