Решающий шаг

Сперва я скачу рядом с родителями, потом отбегаю в сторонку за откатившимся мячиком и вдруг обнаруживаю под ногами целое стадо божьих коровок. Малютки сидят на траве, на песке, на кустах — повсюду, а по ним, безжалостно давя хрупкие тельца и не замечая этого, шествуют празднично разодетые люди.

Родители спокойно уходят вперед, а я мечусь среди взрослых и детей, пытаюсь отвести в сторону их поток, умоляю свернуть на другую дорожку. Кое-кто, вслушавшись, соглашается выполнить мою просьбу, но, пока я уговариваю одних, подходят все новые ряды, компании, группы, пары — не разорваться же мне… Я рыдаю, падаю на траву, чтобы своим телом прикрыть хоть часть беззащитных созданий.

Прибегает встревоженная мать, тащит меня в сторону, чистит платье, утирает слезы:

— Ай, ай, ай, Танечка, как же это ты так, на людях надо сдерживаться… засмеют…

— Мамочка… коровки… — всхлипывая, бормочу я, а мама, крепко взяв меня за руку и виновато улыбаясь окружающим, уводит меня прочь.

Она выговаривает, поучает, требует заверений в том, что я больше не буду, но не задает ни одного вопроса. Ее словно бы не интересует, почему дочка принимает так близко к сердцу гибель каких-то козявок, до которых нормальным людям и дела нет…

Понимаете? Все как будто правильно, а ведь какая страшненькая по сути заповедь: засмеют! Неужели и я стану когда-нибудь учить своего ребенка носить маску благопристойности, вместо того чтобы кинуться спасать от гибели живое существо?

Своего ребенка?!.

Лицо Тани искажает гримаса, полная горечи, она вдруг резко отворачивается к окну; я боюсь, не разрыдается ли она снова, но она жестом просит не прерывать ее и, помолчав, продолжает.

…Опять не знаю, как объяснить, но с животными мне всегда было покойно и просто… Вот уж кого я не избегала — напротив! Как ласково мычала в деревне, летом, пасущаяся на привязи телочка и как любила она облизывать мои руки; как дружно стрекотали аисты на трубе соседнего дома, словно ночные сторожа запускали свои трещотки; как забавно прыгали лягушата у пруда… А в школе? Не было лучше места, чем уголок живой природы. Тихо, покойно… Никто не мешал мне возиться с ежами, черепахами, морскими свинками…

И в той же школе мне за десять лет так и не захотелось никому излить душу. Хотя это, в общем, нормально, вероятно… Один только раз… В шестом, кажется, классе появился у нас молодой, веселый физик. Резковат был немного и на уроках требовал дай боже — но разве в этом дело? И когда только педагоги усвоят, что дети любят строгость тех, кого уважают? Зато физик никогда не придирался по мелочам.

Он начал свой первый урок с того, что сказал нам: «Дети, я хочу, чтобы вы не просто зазубривали отдельные законы, формулы и страницы учебника, но уже сейчас, хоть вы еще невелики, стремились разобраться во взаимосвязях явлений природы». И мы все этого захотели и полюбили его уроки…

Таня провела рукой по лицу и отбросила назад волосы, по-видимому копируя запомнившийся ей жест этого человека, и я на миг увидел ее девочкой в школьной форме и подумал, что она, вероятно, действительно стоящая актриса.

…Весна идет, кончается учебный год, я — дежурная, убираю кабинет физики после занятий. Учитель роется в шкафу и вдруг поворачивается:

— Послушай, Залыгина, я все хотел спросить: у тебя не бывает ощущения, будто ты жила уже когда-то?

Отлично помню эту сцену, вижу ее зрительно, слышу его слова, но напрочь позабыла, что отвечала ему я.

— Понимаешь, какое дело, я внимательно наблюдал за тобой, и мне показалось, что ты реагируешь на происходящее вокруг, не исключая и моих слов на уроках, так, словно все это тебе давно и хорошо известно или хотя бы знакомо, словно ты это однажды уже пережила и испытала. Верно, нет ли, не знаю…

Почти десять лет прошло, а я еще сегодня чувствую всю прелесть глубочайшего взаимопонимания, хотя слова учителя мне толком ничего не объяснили. Пригляделся, прислушался ко мне человек — и угадал что-то такое, чего я сама ни сформулировать, ни угадать еще не могла.

— Ну, ну, не ломай голову — а как он улыбался, наш физик! — Да… много в природе дивных сил, сказал когда-то Софокл, очень великий древний грек… Но ты вот что, Залыгина, не воображай, что ты феномен, исключение… Это свойственно многим людям, но не у всех так остро выражено. Нос не задирай, главное, не относись к жизни так… так снисходительно, что ли. Нужно хоть внешне выказывать почтение, а то неприятностей не оберешься… Старайся быть как все. Кое для кого это опасно, для тебя — полезно. Как все, понимаешь?

Я умчалась домой радостная, окрыленная, потом все собиралась расспросить учителя поподробнее о чем-то важном, до чего мы могли добраться только вместе, но не знала, о чем. Потом физика перевели в другую школу, и он, скорее всего, позабыл обо мне.

Не правда ли, какой странный совет — быть как все? Дать такой совет ребенку? Педагогично ли это… Или он тогда уже понимал, во что превратится гадкий утенок? Скорее всего… Значит, это был — учитель.

…А я его не забыла. Стала приглядываться к детям, ближе сошлась с некоторыми, хоть это было нелегко. Подумайте, мне даже влюбиться в школе ни разу не удалось, мальчишки казались мне такими цыплятами…

Впрочем, принять всерьез мудрый совет быть как все я тогда не могла. Загордилась — как же: было такое, о чем мы с учителем говорили только вдвоем… Заважничала, соплячка, возомнила, что могу помочь другим глубже взглянуть на жизнь… Помогла, да еще как! Лильке Романовой в особенности.

Самая близкая подружка была — не наперсница, подружка. В девятом классе уехала в командировку Лилькина мать, месяца на два или около того, сама Лилька торчала у нас целыми днями, я заразила ее своим интересом к литературе, театру, кино, да так основательно, что она запустила занятия. Двоек, правда, у Лильки не было, но едва Маргарита Семеновна заглянула в дневник, разразился скандал:

— Ма-ам, ты пойми, я же хочу поглубже изучить то, что мне по душе, чему я собираюсь посвятить жизнь!

— Литературе? Это что-то новенькое… А другие предметы? А надежда на медаль? Нос вытащишь — хвост увязнет?! А если тебя не допустят до литературы, тогда как? Нет, ты эти штучки брось, дорогая моя!

— Но все девочки… драмкружок…

— Это Танька Залыгина, твоя разлюбезная, — вот и все девочки! И в кружок ты записалась из-за нее, когда времени и так в обрез! И по театрам вы вместе шастаете… Если Танька чокнутая и учится кое-как, я не позволю, чтобы моя дочь…

Чокнутая… Маргарита Сергеевна говорила бы, конечно, иначе, если бы знала, что упомянутая Танька сидит в соседней комнате…

Но разве в словах дело?..

…Кино — особь статья. Кино для меня сперва было великой иллюзией. Оно захватило меня, как паводок, я бегала на каждый новый фильм — все ждала, что уж эта-то картина наверняка истолкует мои сновидения и я познаю людей со счастливой судьбой, созвучной и моим грезам. Такие грандиозные ожидания почти никогда не оправдываются, но почему-то именно здесь, в кино, надежда не покидала меня.

В Дом кино меня водил мой одноклассник Володька Сапунов, увалень с вечно потными ладонями; я терпела его, разрешила даже несколько раз поцеловать себя, и все потому, что Володькин папаша регулярно получал билеты на просмотры, а сам кино не любил. Конечно, тот же фильм можно было посмотреть несколько дней спустя в обычном кинотеатре, но здесь фильмы шли нулевым экраном, я первая в школе смотрела их и знала что-то, чего пока не знали другие, и в вопросах кино была непререкаемым авторитетом. Кроме того, здесь царила особая атмосфера, настраивавшая, как мне казалось, на более точное восприятие искусства, здесь представляли создателей картин — режиссеров, операторов, актеров.

Как много ждем мы в таком возрасте от простых лицедеев, играющих заданную роль! Конечно, я и тогда понимала, что есть актеры талантливые, есть и не очень. Но тогда меня это не волновало. Сидишь в зале — и веришь безгранично. А как не поверить? На экране — богатыри, благородные, умные, настоящие мужчины, вокруг таких только бы плющом обвиться и уверенность обрести…