В Речи Посполитой

В сельской местности крупная еврейская аренда, случавшаяся в старые «допотопные» времена, теперь почти совершенно исчезает[51]. Евреи уже почти не арендуют имений. Этим теперь занимаются небогатые шляхтичи, беря в аренду у магнатов села. Это уже и называется не аренда, а по-благородному — «посессия» или «державица». Слово «аренда» сохраняется для обозначения мелкой аренды: кабака, рыбного пруда и т. д. Этим евреи и занимаются, арендуя это уже у посессоров или у владельцев имений. Нелегко живется этим мелким арендаторам-евреям. Уплатить в срок оговоренную в контракте сумму очень нелегко, а когда это не удается, еврея ждут большие неприятности. Правда, обычно не выгоняют — «хазака»! (см. главу VIII). Но могут выдрать — ищи управу на пана. Могут арестовать (это обычно предусматривалось условиями контракта) и держать в очень скверных условиях, пока долг не будет выплачен. На практике, обычно, жида арестовывали, если были взрослые дети, которые могли заменить отца — чтобы простоя в корчме (или еще где-то) не было. А если дети были еще маленькие, то их и хватали. Но кажется, арендаторам жилось все-таки сытнее, чем несчастным ремесленникам[52].

Любопытно и вот что. В хозяйственной жизни того времени евреи все чаще выступают не как заимодавцы, а как должники. И чем дальше, тем больше растет задолженность евреев христианам. Может, тут сказывалось и то, что евреям в той обстановке было труднее взыскать деньги с должника, и они предпочитали уже их не ссужать. Но главное — это была прогрессировавшая бедность евреев.

Это явление — еврейские долги христианам — было известно издавна и отнюдь не специфично для Польши. Христиане, в частности, охотно подключались таким образом к еврейскому ростовщичеству. Напрямую заниматься этим делом среди своих единоверцев им часто было неудобно из-за церковных запретов и морального осуждения. На западе это приводило, между прочим, к тому, что всякого рода погромы и изгнания евреев били и по христианским предпринимателям: «мертвец не платит процентов». Все же в былые времена, как правило, христиане были много больше должны евреям, чем евреи христианам. В Речи Посполитой в XVIII веке это положение переменилось.

В то «послепотопное» время уже началась эмиграция евреев из Польши. Но Америка в «допароходное» время была еще бесконечно далека, страны Востока явно шли к упадку, а в Европе евреев не жаловали. Так что эмиграция тогда была «капельной».

Глава XXIX

Кто виноват?

Евреи или все-таки не они?

Польская интеллигенция (происходившая в основном, как я уже говорил, из шляхты) не могла не видеть упадка страны. С Польшей в мире считались все меньше. Прошли времена, когда от позиции Речи Посполитой зависело, падет ли Вена. Теперь Польша, все еще обширная, была слабым государством, в дела которого все чаще и все грубее вмешивались соседи. Слабость эта происходила, среди прочего, и от военно-технической отсталости. В XVII веке на полях сражений господствовала конница. В XVIII веке царицей полей стала пехота. Ружья стали лучше, дальнобойнее, скорострельнее, к ним прикрепляли штыки, и пехота стала главной силой армии. А Польша все еще надеялась на конницу — шляхтичи и слышать не хотели о пехоте как главном роде войск. И не было сильной центральной власти, которая реформировала бы отсталую польскую армию.

Усовершенствование ружья в начале нового времени вызвало; тогда не меньшую революцию, чем изобретение танка в XX веке. Началось с постепенной замены ружейного фитильного замка кремневым во второй половине XVII века. Это увеличило и скорострельность, и надежность — ружье теперь меньше боялось сырой погоды. К началу XVIII века замена завершилась. Не меньшее значение имело изобретение в конце XVII века штыка (приписывается выдающемуся французскому военному инженеру Вобану). Штык был вещью заметной и легко изготовляемой, так что уже в начале XVIII века он широко распространился в европейских армиях. Получив штыки, пехота стала гораздо энергичнее ходить в атаку. В Западной Европе сторонником штыковой атаки был прусский король Фридрих Великий, а в России — Суворов. Известно его изречение: «Пуля — дура, а штык — молодец». Военное значение казаков стало падать с начала XVIII века. Казаки, как и вообще кавалерия, употреблялись теперь больше как вспомогательная сила — для разведки, преследования разбитого врага и т. д. «Самодержавной царицей полей» на века стала регулярная вымуштрованная пехота, то есть хорошо обученная маневру, частой стрельбе залпами и штыковому бою. Этой-то пехоты и не хватало больше всего в XVIII веке армиям отсталых стран, продолжавшим воевать по-средневековому. Турки, еще в XVII веке столь грозные, теперь были вечно биты — ни дикая степная конница, ни янычары, когда-то непобедимые, не могли противостоять по-европейски обученному войску. В других странах разница была еще разительнее. В Индии, например, давно знали огнестрельное оружие и еще в конце XVII века успешно противостояли европейцам в случае войны. Но в XVIII веке армии местных князей бежали от европейских войск, в десять раз уступавших им по численности.

В тогдашней Польше дело обстояло немногим лучше, чем в странах Востока. Нужна была, как сейчас бы сказали, перестройка. Но даже понять это в таких странах оказывалось непросто, а тем более — осуществить.

Об экономике мы уже говорили — Польша превратилась в аграрно-сырьевой придаток Европы и почти совершенно не развивалась, в то время как остальные европейские страны шли вперед. Дефицит торгового баланса стал в Польше хроническим явлением при том, что импорт носил исключительно потребительский характер — это были предметы дворянского обихода. В Европе в середине XVIII века относились к Польше как к какому-то анахронизму вроде Крыма.

С середины 60-х годов XVIII века в Речи Посполитой имели место попытки экономических реформ петровского типа. Они, по большому счету, не удались. «Голландию в Гродно» не построили. Не хватило ни лично Петра, ни абсолютизма как такового, ни времени. Провалилась и попытка либеральных реформ. Проекты эти, направленные на частичное улучшение положения крестьян путем ограждения их от произвола помещиков, были раздавлены шляхетским горлопанством на сеймиках и Сейме 1780 года. Некоторые, хотя и довольно скромные, успехи были достигнуты в области образования — на дворе все-таки стояла эпоха Просвещения.

Кто же был виноват в упадке страны? Для очень многих ответ сомнений не вызывал — евреи. Ибо еще раз повторяю: чем хуже шли дела у Польши, тем сильнее становился польский антисемитизм.

Наступление на евреев шло с двух сторон. Во-первых, традиционные ритуальные обвинения в употреблении христианской крови для выпечки мацы, в осквернении гостии. Это все было известно со средних веков. Такие обвинения временами выдвигались против евреев и в дни величия Речи Посполитой. Но тогда власти это пресекали. А теперь и антисемитизм рос, и власти почти исчезли. Так что антисемитски настроенная часть духовенства смогла действовать. И вот за 25 лет (с 1736 по 1761 год) пять раз возникали дела о ритуальных убийствах, причем в четырех случаях обвиняемые евреи были казнены. Евреи обратились за помощью в Рим и получили помощь — от Папы пришло не только послание, оправдывающее евреев, но и указ нунцию (папскому послу) противодействовать этим обвинениям[53]. Если бы не это…[54]

А вот из-за папской защиты, да и из-за сменившейся моды, пришлось антисемитам искать другие пути. Тут надо кое-что пояснить.

В Европе в XVIII веке наступила эпоха Просвещения. Коротко говоря, это значит, что средневековое мракобесие из моды вышло. А в моду вошли науки и разговоры о них. При этом люди были настроены оптимистически, наивно полагая, что рост образования и культуры искоренит жестокость, улучшит нравы и т. д. Хотя были отдельные умники, которые в этом сомневались, но в целом европейское общество верило в пользу научных знаний и приветствовало рост светского образования. Сторонником просвещения был и защитивший евреев папа Бенедикт XIV. Ритуальные наветы казались культурным людям таким же анахронизмом, как и вся Польша. Евреи живут не в вакууме. Их захватывают те же идеи, что и прочих. В XVIII веке берлинский еврей Мендельсон (дед композитора) считался признанным главой еврейского Просвещения[55]. Он полагал, что о ритуальных наветах нечего и говорить — они уходят в прошлое. И если где еще и случаются, то только в такой варварской стране, как Польша (Мендельсон был наивно оптимистичен, как и все просветители). Что же нуждалось в разъяснении, как он считал — это экономическая роль евреев. Ибо поговорить о том, что «евреи хлеба не сеют», любили уже тогда, притом по всей Европе. В конце концов привилась эта мода и в Польше. На евреев и там стали нападать за их экономическую вредность. Но, по крайней мере, выглядело это современнее, чем кровавый навет. И что бы ни делал еврей, все оказывалось плохо для Польши. Хлеба не сеет — плохо. Ремеслом занят — еще хуже: от конкуренции с ним разоряются польские ремесленники. И евреи же виноваты в технической отсталости Польши (похожее говорили и в других странах, где возникали трудности у ремесленников). То же и о торговле. Все в Польше были уверены, что еврейский купец просто обязан довольствоваться меньшей прибылью, чем христианский. Но так как в силу этого людям именно с евреем было выгодно вести дела, подымался крик, что христианских купцов душит еврейская конкуренция. Но уж кому доставалось больше всех — это корчмарю-еврею. Его обвиняли во всех смертных грехах. И люд он споил, и зерно на алкоголь переводит, что в неурожайные годы очень ухудшает положение (а бывали такие годы нередко, ибо при тогдашней примитивной агротехнике малейшие природные отклонения вызывали беду), и паразит он, и т. д., и т. п. До совершенства этот образ позднее доведен Гоголем — бессмертный Янкель в «Тарасе Бульбе». И не вспоминали люди, что там, где евреев нет, пьют не меньше. Что до 30–40 % дохода с имения приносило пану именно «право пропинаций», то есть, проще говоря, ему платил еврей, арендовавший шинок. И никто из шляхты этими деньгами не брезговал. Я осмелюсь отослать читателя в связи с дальнейшим развитием этой темы к моей книге «Беспокойные герои».

51

Редчайший для XVIII века случай очень крупной еврейской аренды описывают в связи с биографией основателя хасидизма Баала Шем Това (Бешта). В рассказе этом много фольклорных элементов, но в основе его лежит исторический факт. Два брата, богатые галицийские евреи, взяли в аренду все имения литовского магната князя Радзивилла. «Столицей» этих «державцев» (крупные арендаторы) стал город Слуцк. Братья энергично взялись за дело, приводя в порядок запущенные имения и не забывая, разумеется, свои интересы. При этом они круто, совсем по-пански, обходились и с мелким еврейским людом — своими субарендаторами, чем заслужили ненависть к себе со стороны бедных евреев. Но им на это было наплевать. Бешт напророчил им, что через 22 года (как видим, аренда длительная) их успехи кончатся. Они не обратили на это внимания, но ровно через 22 года они рассорились с магнатом, а времена были не прежние, когда закон в Польше еще защищал еврея (см. главу IX, случай с Курбским). Короче говоря, худо пришлось слуцким «державцам» — оказались они на старости лет в тюрьме у Радзивилла. К радости еврейской мелкоты. Тут вспомнили братья о Беште и обратились к нему из темницы с просьбой помолиться за них. Но весь тамошний еврейский люд требовал не делать этого — Бешт был уже знаменитым чудотворцем, в результате его молитвы братья, чего доброго, могли и восстановить свое положение. Бешт внял гласу народному. Легенда эта содержит совсем не легендарные подробности — даже богатый еврей в Польше XVIII века мог стать жертвой панского произвола.

52

О жизни евреев XVIII века см. Приложение 2.

53

Интересно отметить, что в польских еврейских сказках и легендах высказывается большое почтение к Папе Римскому. Он всегда изображается добрым и справедливым.

54

Конечно, дело на этом не закончилось. Ритуальные процессы даже папские послания могли прекратить лишь на время. Следующая волна таких обвинений обрушилась на польских евреев в посленаполеоновские времена (за хронологическими рамками моего рассказа).

55

Во второй половине XVIII века (в эпоху Фридриха Великого) Берлин был уже действительно большим городом, одной из блестящих европейских столиц. Фридрих Великий, «король-философ», создатель прусского великодержавия, евреев не слишком жаловал, но понимал их экономическую полезность. И Берлин стал столицей еврейского Просвещения («хаскалы»). Первых сторонников этого течения в Восточной Европе даже называли «берлинеры». А языком еврейского Просвещения более чем на век стал немецкий язык. Он использовался даже в казенных еврейских училищах в Российской империи при Николае I для преподавания еврейских предметов. Конечно, имело значение и то, что он был доступнее для евреев, говоривших на идиш, чем другие языки.