Страница 2 из 9
А ребенок? Малыш ведь не мой. Главное — увезти его из этой деревни, где повитуха хотела его убить.
Наметив план действий, я немного поуспокоилась и обошла по кругу помещение.
Я погорячилась, назвав его сараем. Стоявшая почти посередине печь говорила о том, что комната предназначена для жилья. Ее стены были сложены из круглых почерневших бревен, между которых торчал побелевший сухой мох, которым затыкали щели. Скрипучий пол из черновой доски. Из мебели — только заваленный всякими пакетиками стол и две криво сколоченные табуретки. Еще матрас на полу. На нем два одеяла и две подушки. Один матрас мой, второй… сестры?
От всего этого становилось жутко. Как я могла докатиться до такого? Может, я попала в какую-то секту? В них все называют друг друга братьями, сестрами… Если это так, то меня могла искать моя настоящая родня. Если удастся позвонить кому-нибудь из братьев, то меня обязательно вытащат отсюда.
Положила ребенка, соорудив ему кокон из одеял. Было очень страшно случайно что-то сделать не так, надавить чуть сильнее или повернуть слишком резко. Малыш, завернутый в одну тоненькую пеленку, казался очень хрупким. Он снова начал недовольно кукситься.
Взяла простынь, накрыла ею с головой тело «сестры». Даже дышать стало немного легче.
Затем принялась обыскивать эту развалюху. На то, что найдется банка смеси, не надеялась, но, может, хотя бы сотовый, документы, деньги… верхняя одежда?
В печке еще горел огонь, но скоро нужно будет где-то брать дрова — у растопки не лежало ни одного полена, только ножка от стула. А не мы ли с «сестрицей» пустили на дрова мебель?
Взгляд постоянно сам соскальзывал на ее тело под простыней. И смотреть страшно, и отвернуться невозможно. Жутко.
Спустя минут пятнадцать поисков я нашла смартфон, зарядку, два паспорта, пластиковую карточку незнакомого банка и пару тысячных купюр. Ещё две теплые куртки. Одна, видимо, моя, вторая – сестры.
Из съестного — маленький пакетик с какими-то леденцами, засушенный иван-чай, полбуханки уже успевшего зачерстветь хлеба, открытую пачку макарон.
Самое главное — нашлись большой кухонный нож и тяжелая кочерга.
Первым делом проверила паспорт. Первый принадлежал матери ребенка: «Ирина Ивановна Березина». Я удивленно вскинула брови. Девушка была старше меня на пару лет, хотя я думала, что ей нет и двадцати.
Второй паспорт оказался моим… или не моим. Марьяна Ивановна Березина, двадцать семь лет, прописка… Фото в паспорте было мое, а вот все остальное… Меня зовут Мария, а не Марьяна. Да и фамилия у меня другая.
Может, мы бежали из секты, и для этого нам пришлось подделать документы?
Выдохнув от этой мысли, я рассмотрела остальные находки.
Пин-код от карточки не прилагался, смартфон попросил отпечаток пальца, и мой, к сожалению, не подошел. Минут пять ушло на то, чтобы собраться с духом и подойти к телу роженицы, приложить ее палец, чтобы разблокировать телефон. Мне вспоминались всякие ужастики, казалось, что она сейчас очнется и вцепится в меня. Я несколько раз полузадушенно всхлипнула, едва не ударившись в истерику. Но истерить было некогда: надо выбираться из той дряни, в которую я угодила.
Пересилив себя, взяла мёртвую за руку. В этот момент лампочка под потолком мигнула, и свет погас.
Немой крик застыл в горле. Мы с Ириной сейчас и правда были как две сестры, схватившиеся за руки в страшном месте.
Темнота длилась всего несколько секунд, потом лампочка загорелась. Но пальцы уже не желали слушаться — тряслись от пережитых мгновений ужаса. И сама мысль о том, что придется ночевать здесь, вызывала еще большую нервную дрожь.
«А в экстренную позвонить можно и при заблокированном телефоне», — мелькнуло в голове, когда я наконец закончила с разблокировкой. Первым делом поменяла отпечаток на свой и лишь потом набрала нужный номер, но экстренный вызов не прошел.
Вспомнила, как повитуха говорила, что сотовых вышек поблизости нет, но я хотя бы увидела дату. Двадцать второе сентября.
«День осеннего равноденствия», — вспомнилось мне.
Пока убирала телефон в карман, выпало кольцо на цепочке, которое дала мне Ирина. Я про него уже и забыла. А ведь это единственная зацепка, чтобы найти отца ребенка. Можно дать объявление в интернете о находке. С
другой стороны, от нормального отца прятаться в забытой богом деревне никто не стал бы.
В голове окончательно сложился образ секты, из которой нам удалось сбежать, возможно, там нас пичкали какой-нибудь дурью, отчего и могли пропасть воспоминания. По крайней мере, сейчас эта версия была единственной реалистичной из тех, что приходили в голову.
Чтобы не потерять, я надела цепочку с кольцом на шею и спрятала под футболку.
В дверь постучали, а затем та резко распахнулась. Старуха снова зашла в дом. Ее цепкий взгляд тут же нашарил младенца, я тут же шагнула в сторону, загораживая его собой.
— Забирайте, — проскрипела она, махнув рукой в сторону Ирины.
В комнату в грязных сапогах, оставляя после себя черные следы, зашли двое хмурых небритых мужчин и, не говоря ни слова, подхватили тело вместе с матрасом и вынесли на улицу, не предложив даже проститься.
Повитуха смерила меня странным долгим взглядом, а затем добавила:
— У тебя время до утра. Подумай хорошенько насчет младенца, — она явно мне угрожала.
«Утром меня тут уже не будет», — пообещала я то ли ей, то ли себе.
Когда она наконец тоже ушла, я подтащила стол и забаррикадировала им на всякий случай дверь.
Руки мелко дрожали, к глазам то и дело подступали слезы, но я держалась. Вот окажусь у себя дома, в безопасности, там и дам волю эмоциям, а сейчас нужно действовать.
В этот момент малыш снова напомнил о себе. Крик раздался внезапно — громкий, требовательный. Одновременно с криком в избушке замигала, а потом и вовсе погасла единственная лампочка, и я снова оказалась в абсолютной темноте. Темно было настолько, что даже если помахать ладонью перед глазами — не разглядишь.
Грудь сдавило то ли от страха, то ли от волнения за ребенка, кричавшего еще пронзительнее. Под кожей нестерпимо зажгло и зачесалось, дышать стало трудно, как будто при приступе аллергии.
На ощупь я кое-как добралась до матраса, на котором лежал крошечный сверток, но стоило осторожно взять его на руки, как свет, помигав, опять загорелся.
— Тише, маленький… — прошептала я, кутая ребёнка в сползшую с него пеленку.
И только тут с удивлением поняла, что это вовсе не мальчик.
Малышка поворачивала головку ко мне, причмокивая губками, и тут меня ждало еще одно откровение — на футболке в районе груди проступило два мокрых пятна.
У меня… пошло молоко?!
Я с удивлением скинула с себя безрукавку, потом футболку… Лифчик на мне действительно промок.
«Этому все еще может быть логичное объяснение, — лихорадочно думала я. — В биологии известны случаи, когда плач ребенка вызывал прилив окситоцина. Ты же биолог, Маша! Это редкое явление, но не невозмож…»
Я осеклась на полуслове, поняв, что случилось кое-что, что уже точно не поддается никакому логичному объяснению.
Глава 3
Кольцо на цепочке, висящее у меня на груди, исчезло, а вместо него появилась черная татуировка в виде точно такого же кольца.
Я дотронулась до нее пальцем, надеясь, что мне привиделось и она все-таки исчезнет.
Но нет.
Вскочила на ноги, обыскивая пол. Я уронила кольцо в темноте, а татуировка была давно, наверное, это какой-то символ секты…
Вот только настолько больших щелей в полу, чтобы кольцо исчезло с концами — не было. Как же такое возможно?
Нужно бежать из этой деревни как можно скорее. Переждать ночь, а там, на попутках, в город, на трассе уже ловить сеть — звонить родственникам.
Малышка по-прежнему хотела кушать, так что делать было нечего, попробовала покормить сама.
Серые глазки-бусинки, нежные светлые волосики и аккуратный носик — глядя на нее сверху вниз, прижавшуюся к моей груди, я начала испытывать странное очарование.