Страница 4 из 243
Принцы и высшие прелаты королевства, по традиции являвшиеся ближайшими советниками короля и главными фигурами в его Совете, проводили большую часть своего времени в столице, вблизи центра событий, гораздо больше, чем их предшественники. На левом берегу Орлеанские герцоги занимали Наваррский отель у ворот Бюси на улице Сент-Андре-де-Ар, рядом с особняками графов д'Э, герцогов Бретани, Дофинов Оверни и полудюжины более мелких дворян, а также двадцати пяти видных епископов и аббатов. Между городской стеной и берегом реки напротив Лувра, на месте, которое сейчас занимает Институт Франции, стояло укрепленное здание Нельского отеля с его дворами, садами и галерейными аркадами, которое занимал дядя короля Иоанн (Жан) герцог Беррийский, это была одна из шести парижских резиденций, принадлежавших этому великолепному принцу, в дополнение к пяти большим домам за стенами города. Роскошно украшенный особняк герцога, Бисерт, расположенный к югу от стен у Итальянских ворот, на фоне тогдашнего пейзажа открытых полей и виноградников, был перестроен, чтобы вместить его сокровищницу книг, картин, гобеленов и драгоценностей, "самую богатую и ценную коллекцию произведений искусства в королевстве", по словам одного осведомленного судьи. На правом берегу Сены плотное скопление внушительных резиденций вокруг Лувра было занято представителями древней знати: "богатый и приятный" дворец, недавно перестроенный герцогами Бурбонскими; старый особняк короля Богемии, убитого при Креси, который теперь использовался в качестве главной резиденции герцогом Орлеанским; городские особняки графов Алансонского, Лаваля, Сен-Поля, Эно, Клермона, Арманьяка и Ла Марша, все они стали видными участниками гражданских войн последующих лет. Стоящий отдельно, немного восточнее, Бургундский отель служил парижской штаб-квартирой Филиппа Смелого, герцога Бургундского, главенствующей фигуры во французском королевском Совете и владельца по меньшей мере трех других особняков в столице в дополнение к дому Конфлан, великолепному пригородному особняку, который стоял у моста Шарантон, окруженный прекрасными садами. Владельцы этих городских дворцов всегда находились на виду. Их залы и дворы были заполнены слугами, фаворитами и просителями. Их сторонники носили их цвета, публично заявляя о своей принадлежности тому или иному сеньору. Аристократы пробивались сквозь толпы верхом на лошадях, одетые в великолепные бархаты и меха, усыпанные драгоценностями, в сопровождении ливрейных всадников[11].
Профессиональные слуги короны, эти маленькие короли (petits royetaux), которых высмеивал Жильбер де Мец, выделялись почти так же. Они разжирели на гонорарах и поборах своих должностей, на щедрости неспособного короля и на спекулятивных возможностях, которые предоставляли нуждающееся правительство и быстро растущий город. Сохранившиеся налоговые списки свидетельствуют о том, что, если не принимать во внимание принцев и древнюю аристократию, которые были освобождены от налогов, большинство самых богатых парижан были судьями и королевскими чиновниками. Их дома заполняли пространства между резиденциями аристократов на левом берегу. Они строили для себя великолепные дома по краям квартала Маре, недалеко от резиденции короля Сен-Поль, в тех местах, где сейчас находятся улица Вьель-дю-Тампль, улица Архивов, улица Франс-Буржуа и переулки, ведущие от них. Здесь находился отель Клиссон, построенный опальным коннетаблем во времена его величия, от которого до сих пор сохранилась сторожевая башня; особняки, которые занимали его протеже, эти чрезвычайно успешные мошенники Бюро де Ла Ривьер и Жан ле Мерсье, до своего падения; отель Барбетт, перестроенный казначеем, камергером и дворецким короля Карла VI Жаном де Монтегю. Это были символы амбиций новой аристократии чиновников и напоминание о хрупкости состояний, построенных на мимолетных королевских милостях[12].
В приходах Сен-Жак-ла-Бушери и Сент-Оппортюн, к северу от Шатле, и на многолюдных улицах вокруг рынка Ле-Аль стояли дома банкиров, поставщиков, торговцев и ремесленников, которые снабжали этих высокопоставленных особ и процветали благодаря их крупным тратам. За один год, 1400, герцог Бургундский потратил на украшения почти 40.000 ливров. В следующем году королева потратила вдвое больше на золотые ткани, шелка, меха, драгоценности, вышивку и различные головные уборы для себя и своей дочери. Герцог Беррийский наполнил свои многочисленные дворцы сокровищами и диковинками. На драгоценности, которые королевские принцы традиционно дарили друг другу на каждый Новый год, уходили десятки тысяч ливров. Немногочисленные сохранившиеся экспонаты раскрывают дух эпохи лучше, чем любые выцветшие списки счетов и описей. Знаменитый скульптурный ансамбль "Золотой конь" из Альтэттинга, тонко детализированные скульптуры из золота и серебра, инкрустированные сапфирами, рубинами и жемчугом, изображающие Карла VI, стоящего на коленях перед Богородицей и Младенцем, в то время как конюх держит его коня внизу, является, возможно, самым замечательным памятником эпохи поистине королевской щедрости. Подаренный королевой своему мужу в 1404 году, он сохранился в немецкой церкви, поскольку через год был заложен герцогу Баварскому в качестве обеспечения кредита, который так и не был погашен. Подобные произведения не давали покоя парижским торговцам роскошью и приносили целые состояния мастерским и посредникам, которые их поставляли. Жильбер де Мец называет имена Гийома Сангена и банкира из Лукки, Дино Рапонди, кредитора герцогов Бургундии, Симона и Бюро де Даммартена, поставщиков королевы и Орлеанского дома. Другие представители элиты буржуазии Парижа выполняли те же функции для герцогов Беррийского, Анжуйского, графов Алансонского и Арманьяка. Некоторые из этих поставщиков вели жизнь почти такую же роскошную, как и принцы, которым они служили. Они покровительствовали поэтам, художникам, музыкантам, кулинарам. Их часовни были украшены витражами и золотыми сосудами, в них проповедовали знаменитые священнослужители. Их дома были обставлены хорошей мебелью, столы уставлены изысканными блюдами и отличной едой, а кровати устланы толстыми мехами. "Это вещи, — писал своей молодой жене обеспеченный горожанин, известный как Парижский домохозяин, — которые вызывают у мужчины желание вернуться домой, увидеть свою жену и отгородиться от внешнего мира"[13].
Огромное население Парижа традиционно рассматривалось как источник силы. "Чем более многолюдной будет наша столица, — провозгласил Карл VI в 1392 году, — тем больше ее слава будет способствовать нашей славе, нашему величию и нашему суверенитету". Во времена мира и процветания это, несомненно, было правдой. Но плотная людская масса французской столицы также была податливой для внутренних и внешних врагов, и этот фактор приобретал все большее значение в наступающее время политической нестабильности и гражданской войны. Контрасты богатства и бедности, экстремальные даже по меркам эпохи, были давним источником волнений и беспорядков. Экономика Парижа состояла из мелких мастерских, ремесленников и лавочников. Сложное регулирование розничной торговли в сочетании с высокими затратами на перевозку и распределение товаров делали его исключительно дорогим городом для жизни. Сравнительно жесткий и регулируемый рынок труда предлагал хорошие зарплаты меньшинству, имевшему надежную работу или необходимые навыки, но неустойчивые ставки оплаты и высокий уровень безработицы для большой массы подмастерьев и рабочих. Ситуация усугублялась потоком мигрантов, бегущих в город от нищеты и отсутствия безопасности в сельской местности. Те, кто обладал профессиональными навыками, наталкивались на мощные барьеры, с помощью которых состоявшиеся торговцы защищали свои привилегии и монополии от чужаков: привязка к месту жительства, жесткие ограничения на количество мастеров, минимальные сроки обучения, строгий контроль качества. Большинство мигрантов, не имевших никаких навыков или не представлявших реальной ценности, искали работу за прожиточный минимум или еще ниже. Более удачливые из этих несчастных находили работу в качестве домашней прислуги или подсобных рабочих в строительном и транспортном бизнесе, а также жилье на чердаках, которые парижские торговцы традиционно отводили своим прислужникам или сдавали "бедным рабочим". Но многие в итоге становились бродягами, нищими, мелкими преступниками или проститутками. Днем они проводили время в примерно 4.000 тавернах и питейных заведениях города. Ночью они спали в подвалах или предместьях, или же устраивались на баржах, пришвартованных в Сене. Данные Жильбера де Меца о 80.000 нищих были, конечно, преувеличены, но они отражали широко распространенное мнение о том, что город был переполнен ими. В течение долгого правления Карла VI эти проблемы вызывали растущее недовольство среди бедных и молодых людей[14].
11
Favier (1974), 108–10. D. of Berry: Chron. R. St-Denis, iv, 522; и см. сентябрьскую страницу календаря Très Riches Heures, на которой, вероятно, изображен Бисетр, а не как обычно утверждается Saumur. D. of Burgundy: Petit (1909), 26–42.
12
Guillebert de Metz, 'Description', 200; Contribuables, 22–3, 37 (roll of 1421); Favier (1974), 93–113; L. Mirot (1919), 157–8, 166–8.
13
Coville (1888), 94–5; David, 55–64; Guillebert de Metz, 'Description', 199; Menagier de Paris, 99. Alttöting: Paris 1400, 174–5.
14
Ord., vii, 510 (quotation); Favier (1974), 269–81; Geremek (1968), 119–21, 136; Geremek (1976), 30–4, 189–90, 285–93; Guillebert de Metz, 'Description', 232–3 (rooms, taverns, beggars).