Страница 205 из 243
На следующее утро договор был торжественно заключен в соборе Труа. Карл VI был слишком болен, чтобы присутствовать на церемонии. Герцог Бургундский и королева вели дела от его имени по доверенности, которую король оформил в момент относительной ясности рассудка несколько недель назад. Генрих V вошел в церковь из трансепта в сопровождении сорока своих советников, а королева, герцог Бургундский и принцесса вошли с противоположной стороны также в сопровождении сорока своих сторонников. Обе процессии встретились в центре церкви и прошли бок о бок до главного алтаря. Там клерки зачитали условия договора на французском и латыни. Каждая сторона заявила о своем согласии, и документ был скреплен печатями. Затем Генрих V и Екатерина были обручены, обменявшись обещаниями и взявшись за руки. Все собравшиеся поклялись соблюдать мир. Герцог Бургундский, а за ним и другие присутствующие французы поклялись подчиняться Генриху V как регенту Франции при жизни Карла VI и как королю после его смерти. Затем, по окончании церемонии, договор был публично провозглашен в нефе собора и обнародован под звуки труб на улицах и в лагере английской армии за стенами. 2 июня, после истечения канонического интервала, бракосочетание Генриха V с Екатериной Французской было проведено архиепископом Санса в церкви Сен-Жан, приходской церкви рыночного района Труа, где жених имел свои апартаменты[858].
В своих основных положениях договор в Труа следовал первоначальному соглашению, заключенному между Генрихом V и Филиппом Бургундским в Аррасе в декабре 1419 года. Отстранение от трона девяностолетней династии Валуа и замена ее английскими Плантагенами было достигнуто несколькими короткими пунктами договора. Французский король объявил, что, женившись на его дочери, Генрих V становится его приемным сыном и будет осуществлять все полномочия короны, пока Карл VI был жив. Во время его регентства государственные документы будут по-прежнему издаваться от имени короля и скрепляться его печатью. Должны были быть приняты надлежащие меры для того, чтобы Карл VI мог содержать достойный короля двор. В королевских ордонансах и распоряжениях Генрих V будет именоваться "наш дражайший сын Генрих, король Англии и наследник Франции". После смерти Карла VI он должен был стать его преемником на французском троне, а его наследники — его наследниками. Корона же останется в линии английского королевского дома, даже если брак Генриха V с Екатериной окажется бездетным. "Все споры, всякая ненависть, злость и обида, всякая вражда между королевствами Англии и Франции и их народами и союзниками должны быть прекращены", — провозглашала двадцать пятая статья договора. Но хотя двумя странами будет править один и тот же король и они будут соединены неразрывным союзом, тем не менее, они должны были оставаться отдельными королевствами, каждое со своими законами, обычаями и институтами власти, которые король должен будет уважать. В договоре были тщательно прописаны условия для тех людей и провинций, которые в настоящее время не признавали власть Карла VI. Генрих V обязался "приложить все свои силы" для завоевания земель, принадлежащих "партии, известной как дофинисты или арманьяки". Учитывая "ужасные и огромные преступления" Дофина, ни Генрих V, ни Филипп Бургундский не должны были иметь с ним никаких дел без согласия другого и Генеральных Штатов.
Особые условия были согласованы для Нормандии и других территорий, завоеванных англичанами с 1415 года. Это был деликатный вопрос для Генриха V, который также сильно волновал Большой Свет в Труа. Договор предусматривал, что завоеванные территории будут управляться отдельно от остальной Франции до тех пор, пока Генрих V не станет королем, после чего они будут реинтегрированы с остальной частью французского королевства. Но полная интеграция была невозможна, поскольку Генрих V рассчитывал, что Нормандия станет основой его власти в новом ланкастерском королевстве Франции. Он не был готов отменить новые земельные пожалования в провинции или экспроприировать их у английской военной аристократии, которыми сам и наделил, даже в пользу бургундских сторонников. Таким образом, в то время как церковнослужители по праву вернут свои конфискованные земли и бенефиции в Нормандии, светские землевладельцы этого не получат. Даже лояльные бургиньоны имели право только на эквивалентные земли, конфискованные у дофинистов в других провинциях. Ничего не было сказано о границах или статусе Гаскони, передача которой французскому королевству противоречила бы многочисленным обязательствам, данным английскими королями гасконцам на протяжении многих лет. Также как и Кале, который, предположительно, должен был остаться экстерриториальным анклавом Англии на французском побережье Ла-Манша. Это были сложные вопросы, решение которых, возможно, разумно было отложить на будущее[859].
Когда известие о заключении договора достигло Парижа, оно было встречено теми же радостными возгласами и колокольным звоном, которыми встречали каждый неудавшийся мир с начала гражданской войны. Муниципалитет не терял времени, заявляя о своей радости и преданности новому регенту. "Грешные руки убивают окровавленными топорами, а голоса поют гимны в честь мира", — таков был ядовитый комментарий Алена Шартье. Дофинисты, такие как Шартье и Роберт Блондель, проклинали парижан, которых они обвиняли в том, что они подтолкнули герцога Бургундского в объятия англичан и доставили Карла VI связанным к его врагам. Однако к этому времени в столичных празднествах появилась усталость и формализм, а также ощутимый оттенок сомнения и страха. Париж уже не был тем городом, который восстал вместе с кабошьенами. Старые политические разногласия угасли с отъездом правительства в Труа, бегством принцев и смертью Иоанна Бесстрашного. Настроения на улицах в основном определялись недовольством, вызванным наследием графа Арманьяка и блокадой города, которую поддерживали северные гарнизоны Дофина.
Кантор и официальный хронист из Сен-Дени Мишель Пинтуан был чутким к настроениям в столице. Сам он приветствовал договор как необходимое государственное соглашение, что было общим мнением в официальных кругах, в которых он вращался. Среди административной и судебной элиты поддержка договора вытекала из ее зависимости от покровительства Бургундского дома и подкреплялась внутренней солидарностью сплоченной группы, объединившейся после июньских дней 1418 года. Этим людям не на что было надеяться в случае победы дофинистов. Но Пинтуан знал, что с ними согласно лишь меньшинство. Многим было трудно принять смену династии. Другие смирились с этим, но только из-за военных неудач Дофина. Масса простых парижан мало что понимала в политической подоплеке, считал Пинтуан, но сомневалась, что союз между народами, столь различными по языку, законам и обычаям, может просуществовать долго. Даже в городе, из которого были изгнаны почти все дофинисты, были люди, активно выступавшие против двойной монархии. Летом Генрих V регулярно получал сообщения о "шуме и ропоте" против нее[860].
Пьер Фенин, прево бургундского города Аррас, возможно, самый беспристрастный хронист этих событий, говорил от имени многих своих соотечественников, когда писал, что смена династии "казалась очень странной, но в данный момент альтернативы не было"[861]. Такова была, вероятно, реакция большинства хорошо информированных людей на севере. Договор был хоть и неприятной, но необходимостью. Он предлагал единственную перспективу мира, пока английский король и его армия оставались самой мощной политической силой во Франции, а ни бургиньоны, ни дофинисты не были достаточно сильны, чтобы одержать победу самостоятельно. Дофина многие считали титулярным главой ненадежной шайки, чьи действия в Монтеро сделали невозможным создание единого фронта против англичан. Он не был похож на национального спасителя, каким его сделали задним числом. Доводы благочестивых ортодоксов современной французской историографии, рассматривающих договор в Труа как подлую измену, подстроенную королевой-иностранкой и кликой предателей, не казались современным французам столь же очевидными, как Жюлю Мишле[862], писавшему в середине XIX века в разгар французского патриотизма. Для королевы дело Дофина в любом случае должно было казаться проигранным, и она должна была учитывать интересы остальных членов своей семьи: мужа и дочерей. Для Большого Совета в Труа и, вероятно, для многих других в северных провинциях двуединая монархия не была предательством Франции. Это был путь к выживанию страны, способ сохранения ее территориальной целостности и, возможно, единственная альтернатива английской аннексии западных провинций, которую, казалось, никто не мог остановить. Дофин не мог предложить им ничего сопоставимого.
858
Foed., ix, 906–8, 911; Fauquembergue, Journ., i, 365, 366–8; St Albans Chron., ii, 750–2. Бракосочетание: PRO E30/409.
859
Grands traités, 102–15.
860
Chron. R. St-Denis, vi, 432, 436–8; Auctarium Chartul. U. Paris, ii, 274; Foed., ix, 910; Chartier, Oeuvres latines, 221–4, 239; Blondel, Oeuvres, i, 27–8, 29; Pseudo-Elmham, Vita, 282 ("шум и ропот").
861
Fenin, Mém., 137.
862
Жюль Мишле́ (фр. Jules Michelet; 1798–1874) — французский историк и публицист, представитель романтической историографии, автор глубоко субъективных трактатов об истории, обществе и природе, написанных ярким, взволнованным языком. Автор термина Ренессанс («Возрождение»).