Мама, это ты?

— Все мы не такие, пока двери в спальню не закрыли, — подмигнул ей доктор. — Ладно, Бог с ним, надо бы подлечить это прелестное личико.

Захотелось скривиться. Во-первых, от его вида, во-вторых, от боли в боку. Потому что не только лицо пострадало от того падения. Ногу тоже, кстати, неприятно потягивало.

Обращался он со мной весьма бесцеремонно. Не то, чтобы я удивилась после того, каким манером он сорвал с меня компресс, но тем не менее. Еле утерпела, чтобы не вскрикнуть. Держалась, потому что поняла – его резкость намеренная. Человек явно жаждет показать, кто тут главный, и насколько я мелкая сошка по сравнению с ним.

В таких ситуациях главное не поддаваться. Не питать его эмоциями, которые ему подобные любят высасывать из людей. Знаю я таких, у нас наставница по рукоделию вела себя подобным образом. Могла заставить распарывать целый фрагмент узора из-за одной незначительной ошибки. А если ты отказывалась (в конце концов, кого волнует, что ты в паре мест крестик не того цвета сделала?), то она брала ножницы, и тогда могло произойти что угодно. Вплоть до полной порчи вышивки.

Она радовалась, когда ты, глотая слёзы, натягиваешь новый кусок ткани на пяльцы, как твои руки трясутся и не могут вдеть нитку в иголку. И ещё больше насмехалась над твоей неуклюжестью. Поэтому я, несмотря на природную эмоциональность, стискивала зубы и молчала. Терпела, как могла, а потом тайком, когда дежурила на кухне, подсыпала ей в питьё слабительную травку. И радовалась, представляя, как на каком-нибудь уроке вместо того, чтобы издеваться над ученицами, она будет бегать в туалет.

Ну а что, и девочкам хорошо, и у неё организм очищался. Как говорится, совместила приятное с полезным.

Но вообще сдерживаться долго было для меня непросто. Я ведь, по сути, открытый человек, люблю общение, просто жизнь научила, что не стоит раскрывать душу перед теми, кого ты мало знаешь. Да и потом нужно приглядываться к человеку, подмечать нюансы, анализировать. Ведь зачастую за приятным фасадом скрывается неприглядное нутро.

Даже хорошо, что насчёт доктора и экономки я не буду испытывать никаких иллюзий. Они показали себя во всей красе.

— Надо же, с характером, — ухмыльнулся Доктор Фромм, когда я выпила горькую настойку и почти не поморщилась.

Правда, чуть позже всё-таки не смогла сдержаться, потому что он принялся ощупывать мой бок и ногу. Не хотела о них рассказывать, но уж больно они ныли. Да, он противный, но здоровье дороже. К тому же, ничего смертельного он мне не сделает, всё-таки лекарь, а не тот громила, уволокший меня в подворотню. Да и экономка никуда не ушла, видимо, чтобы соблюсти приличия.

Возможно, она не такая уж и вредная, просто обиделась, что с ней не посоветовались. Не позволили проверить мою профпригодность. Вон стоит и даже смотрит с сочувствием, потому что доктор не деликатничает.

— Рёбра нужно будет перевязать, на ногу накладывать компресс, сейчас выдам флакон. — Он наконец-то отступил от меня, снял свои жёлтые окуляры и принялся рыться в лекарском сундучке.

Извлёк сначала парочку приборов, потом добрался до флаконов, два из которых отставил в сторону.

— Вот этим делать примочки на лицо, это для компресса на ногу, — принялся объяснять доктор после того, как записал всё на бумаге. — Повязку на рёбра накладывать несколько дней. По-хорошему, нужен будет повторный осмотр, но это как Олег Степанович решит.

Судя по многозначительной ухмылке, он не особо верил в этот прогноз. Внезапно он задумался. И знаете, когда он ушёл в себя, то даже более-менее прилично стал выглядеть. Не красавец, но и не такой противный.

Вот что с человеком глубокий мыслительный процесс делает.

— А давай-ка я тебе ещё и вот это выпишу, — отмер Генрих Маркович.

И вновь его лицо приобрело то выражение, которое он вряд ли показывал тому же Олегу Степановичу. Да и другим высокородным клиентам тоже, иначе бы вряд ли имел столь обширную практику в высшем обществе.

Я напряглась. Что он такое задумал?

Спрашивать не стала, ибо понимала тщетность, лишь ждала, когда доктор Фромм с предовольным видом напишет что-то на бумаге. Потом с тем же предовольным видом достанет ещё один флакон, поболтает янтарного цвета жидкость, посмотрит на неё на просвет и… уберёт обратно.

— Нет, слишком драгоценно для тебя, — промолвил он.

И тут до меня дошло, что этот врач – самый настоящий пройдоха! Судя по всему, на том листке он написал отчёт о затраченных лекарствах и проведённых манипуляциях. Приподняв голову, смогла заметить, что с левой стороны была прописана колонка цифр, последняя из которых обозначала стоимость этой самой янтарной жидкости.

Нет, ну каков!

С каждой секундой я чувствовала, что закипаю. Посмотрела на экономку, но та равнодушно уставилась в окно, словно ничего-то, кроме деревьев за окном её не волнует.

Чужая. Не из этого дома, дальнего. Должна быть другая.

Странные, непонятно откуда взявшиеся мысли возникли в моей голове. Мелькнул образ сухонькой старушки в старомодном чепце и форменном бирюзовом платье, которое принято носить в доме Репниных. Мелькнул и пропал, оставив после себя головную боль и странное чувство пустоты в районе желудка. Как назло, он тут же заурчал, вызывая усмешку у доктора.

— Хорошее питание – вот что важно при выздоровлении.

И назидательно покачал пальцем.

Потом ловко вывел итоговую цифру, которая даже издалека показалась мне немалой, подписался и поставил докторскую печать. Для этого он извлёк шкатулку с штемпельной подушечкой, отвинтил крышечку с круглой печати, сделал дело, а после довольно крякнул.

Если бы не внезапная головная боль, я бы высказала ему всё, что о нём думаю. Нет, правда, я не знаю, куда подевалось моё благоразумие, но почему-то стало очень обидно, что он вот так обманывает Олега Степановича.

Застонала от бессилия.

От того, что голова так предательски кружится, что ноги не спешат слушаться.

— Всего хорошего, дамы, мне пора, — словно сквозь вату раздался голос доктора. — И покормите её уже, это из-за лекарств у неё.

Врёт. Нет, лекарства действительно требуют хорошего питания, это я знала, но именно сейчас дело было не только в этом. Похоже, та янтарная жидкость мне действительно была нужна, но дали её обычной горничной только на бумаге.

Негодяй!

Обязательно расскажу обо всём Олегу Степановичу!

— Глашка, подь сюды! — гаркнула над ухом экономка. У меня аж в ушах зазвенело. — Поддержи болезную, отведи на кухню да накорми как следовает.

Её просторечный говор, который до этого она умело прятала, царапнул мой слух. Он был тут неуместен, в столичном доме, разве что за городом, в имении…

Додумать мне не дали, богатырского сложения Глашка подняла меня с дивана, обхватила своей большой рукой за талию и с энергией дикого кабана потащила из кабинета, а потом и вовсе вниз по лестнице.

С каждой ступенькой мне становилось всё хуже. Это что за доктор такой, если бросил пациента в предобморочном состоянии? Да еще и счёт бешенный выписал.

Кое-как мы добрались до кухни, где меня усадили на стул, поставили перед носом кружку с молоком, отрезали ломоть хлеба. Голова никак не желала приходить в норму, а вкусные ароматы кухни дразнили мой пустой желудок, заставляя его урчать ещё сильнее, чем до этого.

— Это что ещё за самоуправство? — раздался грозный мужской голос. — Кого сюда привели без моего на то разрешения?

— Не гневись, дядя Михай, новой горничной сплохело после лекарских настоек, — ответила та самая Глашка, которая по силе могла успешно сравниться с ломовой лошадью.

— Ох уж эти докторишки, — проворчал уже не такой грозный голос. — Кого хочешь, в гроб загонят. Ладно, пусть сидит тут, поест. Да только не хлеба – он сейчас в неё не влезет, супа налей да пожиже.

Я чуть не расплакалась от благодарности. Еле сдержала слёзы, а уж когда в мои дрожащие руки сунули ложку, а носа коснулся аромат мясного бульона, растроганно вздохнула.