Её нельзя

Я мял лицо: подбородок, глаза, лоб. Это не помогало, в глазах упрямо стоял Шах. Вместе с ним последний день, когда я видел мать. Убитый горем отец.

И лицо Софии. Теперь оно неизменно напоминало Шаха.

Я толком не помнил, куда швырнул портрет. Не помнил, как столик задел — он рухнул, расколовшись на осколки. Плазма, стулья, кресло, на котором я переодевал ее после гор.

Сука.

Внутри раскачивалась ветряная мельница, которую и самому дьяволу не остановить.

Я молился лишь об одном: не дай бог она проснется. Не дай бог она выйдет сюда.

Потому что я за себя больше не ручался.

Глава 14

София

Что-то разбилось. Там, вне спальни.

Раздался страшный грохот.

Я резко открыла глаза и закрыть их больше не смогла. Что-то безумно тяжелое сперва ударилось об стену, а затем упало на пол.

Я подскочила на постели, сердце бешено колотилось. Влажными ладонями я отыскала рубашку — набросила ее на себя и поспешила на выход.

Позже поняла — зря.

Нельзя было выходить на звон битого стекла. Любая бы пересидела, переждала, а не шла вулкану навстречу.

Эмиль был вулканом. В его глазах сам демон поселился.

— Доброе утро… Эмиль.

Мой взгляд цепляется за разбитый столик, за плазму с дырой в середине. Все было разрушено. Здесь вулкан извергся, не иначе.

— Не думаю, — с трудом ответил Эмиль.

Это был нечеловеческий голос. Встретившись с Эмилем глазами, я тяжело сглотнула слюну. И поплотнее закрылась рубашкой.

— Эмиль, что происходит?

Я обвела взглядом гостиную. Стеклянный столик представлял из себя тысячу осколков, все остальное было перевернуто как в аду. Эмиль все возместит, конечно, но не это напугало меня.

Эмиль поранился, на его костяшках была свежая кровь.

— У нас же есть аптечка, да? Я помогу тебе.

Я зачем-то улыбнулась, будто не поняла, что дело по мою душу было. Что Эмиль на меня зол. Будто я не заметила, как сжат его подбородок. Плечи выпятил и зверем смотрит.

— Лучше не подходи, — процедил он.

— Да что случилось? Я ничего не делала, — я сделала шаг назад. — С тобой была. Никуда не ходила. Даже ночью не просыпалась.

— Ты не назвала свою фамилию, — хрипло, тихо. Без контроля. С таким голосом только дом крушить.

Я непонимающе качнула головой.

— И что?

Эмиль подошел, и я только силой заставила себя не отступать более. Он дернул меня на себя. Резко. Больно.

Я охнула и врезалась в его торс.

Напряженный.

Стальной.

— Лучше бы ты осталась в комнате, София.

Грудь болезненно заныла. Еще и хватка его — дикая, зверская.

Эмиль изменился с нашей последней ночи. Я беспомощно посмотрела в его глаза, запястье заныло.

— Мне больно, — тихий всхлип.

— Мне тоже когда-то было.

«Что?», — хотелось мне спросить, но этот взгляд… Эмиль изменился.

Это все, о чем я могла думать. Рядом с ним становилось страшно. Как дома — никогда не знаешь, кто взорвется.

Эмиль ослабил хватку, и я отшатнулась. Лопатками врезаюсь в стену и ничего не понимаю. Едва сдерживаю слезы. Я предложила ему самое ценное, что у меня есть, а он оставляет синяки на моем теле и смотрит так, будто ненавидит весь мой род.

— Новогодняя ночь. Я тебе рассказывал про свою мать.

— Да, рассказывал, — перебиваю с надрывом. — Мне очень жаль, но причем здесь я?

— Причем Эмин Шах. А ты — его дочь.

Эмиль бросает взгляд на меня. Красноречивый. Все становится понятным. Все…

Когда я садилась в его машину, Эмиль смотрел на меня с интересом. Когда привел в номер и закрыл за мной дверь — с жаждой. А теперь вот так, как на вещь. Которую желаешь и ненавидишь одновременно.

Я покрылась пятнами, шея болезненно заныла — будто меня прямо сейчас душили.

Пазл сошелся. Страшный пазл. Я была дочерью человека, которого Эмиль считал чудовищем.

Чудовищная ошибка!

— Ты бы сразу все сказал, — вдруг поняла я. — Я бы в машину к тебе не села. К сумасшедшему.

— Повтори, — процедил он. — Повтори, что ты сказала, София?!

— Только сумасшедший обвинит моего отца в таких грехах. Мой папа — он не такой. Ты все солгал.

Я резко замолчала, понимая — черта перейдена.

Эмиль мне в своем личном тогда признался. А я сейчас не поверила. На сторону папы встала. По-другому быть просто не могло.

Черты его лица исказились. Страшное было впереди.

На своем лице я почувствовала горячее дыхание — он ухмыльнулся мне в губы.

— А ты, когда домой вернешься, спроси у любимого отца, за что Давид сидел пять лет. Это мой отец. За что он Жасмин пришел убивать, когда ей было всего восемнадцать. Это моя мать. За что он и его псы мою бабушку и дедушку застрелили…

— Ты болен! Ты болен, Эмиль! Ты сошел с ума! — я в ярости закрыла уши.

И тихо вскрикнула: Эмиль насильно мои руки вниз опустил и смотреть на себя заставил.

— Ты безумец, Эмиль. Безумец! Дай мне уйти. Умоляю: дай мне уйти!.. — взмолилась я.

По щекам текли слезы. Я так долго не плакала при мужчинах, так долго…

— Эмиль, отпусти! Прошу тебя! — мой голос сорвался, я зарыдала.

Эмиль что-то еще сказал, а я тихо обмякла в его руках.

— Забавно, — сглотнул Эмиль, не отрывая от меня взгляда, — твоя мать также умоляла его дать ей уйти. Диана была несчастна с ним. А потом забеременела твоим старшим братом. Совпадение? Я ничего не утверждаю. Но Диана сбежала с его ребенком в животе…

В стенах гостиной раздалось эхо. От пощечины.

Я вырвала руку из захвата и взметнула ее, а дальше — все как в тумане. Хлесткая пощечина, красный след на щеке Эмиля и мой жалобный скулеж.

Эмиль потер щеку, стискивая зубы.

— Я не хотела, я не хотела, — зашептала судорожно.

Я тут же прикрыла свое лицо в ожидании ответного удара, но его не последовало.

— Это твоя последняя отцовская замашка, — пророкотал Эмиль.

Он не ударил.

И пощечину не отвесил.

Я с ужасом смотрела на бляшку ремня, перед глазами все расплывалось. Я ударила, как отец. Отвратительно.

— Ты ничего не знала, — делает предположение Эмиль. — Он предусмотрительно уговаривал мою мать сделать аборт, чтобы рассказать было некому. Но я все равно родился.

— Сумасшедший! Ты сумасшедший! Папа бы никогда… никогда! Не смей говорить про него так… плохо…

Меня била крупная дрожь. Эмиль держал мои запястья одной рукой, в нем силы было — до ужаса много.

И взгляд безумца вкупе порождал страшные вещи.

Мне было жутко.

— Можно было бы подумать, что все началось с Булата Шаха. Но он сдох, а претензии остались. А с претензиями идут к исполнителю, — закончил Эмиль жестко.

Я хотела закрыть уши.

Он знал Булата Шаха. Чушь какая-то. Я отказывалась верить: да, мой отец суров, но он не убийца.

— Все ложь, — проблеяла я. — Ты описываешь другого. Не моего отца. Уходи прочь, Эмиль.

— Твой отец — чудовище, — выплюнул Эмиль.

— Не смей. Довольно, уходи, — процедила в ответ.

— Его фамилия, как и его руки, пропитаны кровью. Власть его писана кровью.

Эмиль багровеет.

Отказываясь верить в эту чушь, я оттолкнула Эмиля и понеслась прочь. Забыв про вещи, про горы, про сладкие ночи.

Все это потонуло в бездне. В восемь утра второго января сказка закончилась.

Я не успела выбраться из номера. Он нагнал меня сзади — схватил за рубашку и порвал ее.

Снова.

— Не трогай меня! Не надо, умоляю!

Я заплакала, кусая израненные губы. Эмиль стянул с меня штаны и приспустил нижнее белье.

Когда я поняла, для чего, то резко замолчала, тяжело дыша.

— Заклеймил все-таки.

Эмиль оголил место татуировки. Там была фамильная монограмма, такая была у моих братьев тоже.

Когда Эмиль отпустил меня, я встретила его брезгливый взгляд.

Мои руки тряслись, волосы прилипли к вспотевшему лицу. Я грубо смахнула пряди, чтобы лучше видеть.