Последний приют

— Лечение голодом, наверное, пойдет нам на пользу. Как тем, кто ездит поправлять здоровье в Виши, — сказал он, заметив мой пристальный взгляд.

Что касается Ремзие: несмотря на то, что это приключение больше всех должно было казаться ей странным, она держалась необычайно стойко. Словно всю жизнь готовила себя к такой жизни. Она то играла с детьми, то, прищурив глаз, пыталась выведать, прячет ли Хаккы между пальцев карты, то умоляющим голосом просила:

— Ну что тебе стоит, расскажи мне тоже. Как ты это делаешь?

Экономом нашей компании стал опять Пучеглазый. Это он нашел и договорился насчет грузовика. Собрав у нас деньги, расплатился с шофером и купил недорогие продукты в дорогу. Среди нас он больше всех задумывался об экономии и применял на практике свои знания. Его характер совершенно не изменился. Он собирал оставшиеся крошки хлеба после еды и складывал их в баночки и коробочки. Ребята, когда им в руки попадали эти баночки и коробочки, съедали все, что в них было. А потом набирали листья и траву и складывали туда.

Весь шум и скандалы обычно происходили из-за него. Пучеглазый беззвучно бесился, но не оставлял своего поста. В то же время он был ходячей аптечкой нашей компании. Для простудившихся — аспирин, для поранившихся — вата и бинт всегда были при нем. Его маленький банк опять принялся за работу. Тому, кто нуждался в деньгах, он давал в долг. Однако при этом оставлял себе в залог кольца, серьги, карманные часы. После какой-либо выполненной работы возвращал их хозяевам за вычетом своей доли.

Иногда у него хотели силой отнять деньги. Однако все это делалось не из-за обиды на него, а от голода. Но найти, куда он прятал их и взятые в залог вещи, было практически невозможно. Поищут, поищут — и, не найдя, обращаются за содействием к Хаккы.

— Ты знаешь, как надо прятать, помоги! — говорили они ему.

— Клянусь Аллахом, настоящий фокусник не я, а он! Я рядом с ним никто.

Пучеглазый, когда дело касалось денег, и вправду мог так их запрятать, что не в жизнь не найдешь. А иногда деньги совсем неожиданно появлялись из-под доски одной из декораций.

Один раз его схватили и стали обыскивать. Вот тогда я удивился учтивости Азми. Несмотря на то что он был силен, как бык, и мог в два счета с ним справиться, он, чтобы не помять этого старого, благовоспитанного человека, взирал на все это со стороны. Все, включая и Горбуна, собрались вокруг Пучеглазого и стали его трясти. Когда они его обыскивали, ходжа не выдержал и сказал:

— Мне тоже что-то спрятать, что ли? Чтобы и меня вот так же обыскали! — Но в конце концов он произнес: — Оставьте его, ребята. Вы все равно ничего этим не добьетесь. А я найду!

Он намекнул, показывая в неприличное место. Женщины не поняли.

— Ради Аллаха, скажите где, — умоляла Ремзие. — Я найду, только скажите!

На этот раз ходжа стал смеяться над ней.

— Голубка ты моя, это находится в таком месте, где ты не сможешь найти!

Она клялась, как школьница, что справится. В конце концов Макбуле, притянув ее за ухо, положила ее голову к себе на колени.

— Бесстыжий ходжа говорит глупости, — сказала она. — Он намекает на неприличное место.

Ремзие вскрикнула и, посмотрев в сторону ходжи, надула губки и спрятала лицо в коленях Макбуле. Красота этого движения меня настолько поразила! Должно быть, искусство — это что-то не от этого мира.

Ходжа пошел еще дальше: он предложил Хаккы стянуть с Пучеглазого штаны.

— Не надо этого делать, — ответил Хаккы, проявив неожиданную учтивость.

— Вот сорванец, решил преподать мне урок морали, — подойдя ко мне, шепотом сказал ходжа. Потом продолжил, опять же шепотом: — Ой, как стыдно стало, а еще учитель. Самым бесстыжим я оказался!

Мы долго ехали по степям и потом сделали привал в сельской кофейне, стоящей у дороги возле колодца. Вместо крыши у нее был навес из циновки. Хотя села не было видно, вокруг нас стали вертеться полуголые ребятишки.

Пока мы все вместе ели, дети рассматривали Горбуна. Он вытащил из кармана маску, надел ее и немного попугал. Потом Хаккы угостил их оставшейся едой — несколькими яйцами и сливами. Однако он отдал их не сразу. А подзывал, кудахча, как курица, и вытаскивал из носа мальчишки, одетого в один халат без трусов, зато с колпаком на голове, яйца и сливы и раздавал стоящим рядом детям.

Дети застыли на месте. Они были поражены.

— Доброго тебе здоровья, Хаккы, — сказал ходжа. — Весь наш страх как ветром сдуло. Если будет совсем туго, ты и нам снесешь пару яиц!

Потом мы опять пустились в дорогу. Пучеглазый словно на сидел на коленях и смотрел по сторонам. Мы держали головы спящих, чтобы они не ударялись от постоянной тряски. Ходжа спасался от этого по-другому: он сел между Мелек и Масуме.

— Девочки, вы тоже держите мне голову, — приказал он и, делая вид, что спит, от души развлекался.

Однажды он и вправду заснул, и его рука, упав с колен, опустилась на спину Горбуна.

Мы ехали по огромным степям. Иногда до нас доносились песни. А когда грузовик останавливался из-за какой-нибудь неполадки, мы прогуливались.

Вдруг среди всей этой пустыни мы увидели остров. Словно затерянный в море, совершенно зеленый остров. Мы вспомнили, что уже долгое время не видели зелени.

Шофер сказал, что его грузовик нуждается в основательном ремонте. Плюс ко всему он должен был доставить в какое-то село несколько ящиков.

Мы вошли в море зелени. Воздух был наполнен прохладой и влажностью, исходящей от травы.

Мы опять попали в степную кофейню. Местные мужчины и женщины разглядывали нас.

— Остановимся здесь, — сказал шофер. — Ремонт может и до завтра затянуться.

Мы застряли в горах, как Робинзон Крузо на острове. Эта местность мне напомнила место для гуляний в Чамлыдже, где показывались представления Хамди. Некоторые из товарищей подошли ко мне.

— Патрон, мы сегодня выступаем!

— О чем вы говорите? Где?

— Будет ставить орта-оюну, — объяснил Хаккы. — У меня и к этому есть талант.

Сразу взялись за подготовку. И вот тогда я увидел, какое сокровище этот наш Хаккы. Из одного ящика в грузовике он смастерил прилавок. Закончив гримировать Горбуна, дал ему в руки бубенчики.

— Дядька, подойди! — подозвал он.

Надел на него халат, а лицо прикрыл чадрой. Хотя араб и сам по себе вызывал интерес. И вот в таком виде их отправили по селам.

Самое странное, что желающих посмотреть наше представление оказалось довольно много. За оградой собралась куча народу.

Пучеглазый в роли Пишекяра, Ходжа — Кавуклу. Самое прекрасное то, что в роли Зенне выступили настоящие женщины.

— А я что буду делать? — в волнении спросила Ремзие, с надеждой глядя мне в глаза.

— Для тебя ничего нет, — ответил я с болью в сердце.

Так же, как и той ночью, когда я хотел ее отправить домой, она загрустила. Но от представления ни в какую не хотела отказываться.

— Если так, надень чадру и смешайся с актерами, — сказал я.

Из-за того, что Ремзие не знала орта-оюну, она не осмелилась выйти на сцену. Однако чего только не делала, какие только взгляды не бросала, чтобы завлечь побольше людей на наше представление.

— О Аллах, вроде тихоня, а вон что задумала! — говорили о ней наши.

А я считал: настоящий артист поступает именно так. Я просто восхищался ею.

Мы все участвовали в этой импровизации, на ходу придумывая разные истории. Даже приспособили зурну и пели под нее песни.

От этих мест мы пока были в восторге. Реальность превзошла все наши ожидания.

Кроме того, произошла еще одна приятная неожиданность. В селе по случаю обрезания проводилось празднование. Это было дарована нам небесами. С нашими фокусами, сазом, речами — разве мог быть кто-то лучше нас?

Мы все вместе играли в заранее придуманных сюжетах. Даже пьесу «Восьмой» переделали под орта-оюну и назвали «Восьмиженец».

Одного из мужей играл Арап. Потом по очереди присоединились все.

— Оставайтесь еще! — просили нас местные.