Страница 20 из 21
Дед зыркнул на меня глазом, словно филин на ветке, и проговорил уже спокойным и тихим голосом:
– Я вот что… Все эти дни думал обо всем… Тревожно мне, Вереюшка. Неспроста здесь этот Найден объявился с этим знаком, ой неспроста… Твоя бабка Айникки наверняка бы разобралась во всем лучше. А мне за тебя боязно. Помяни мое слово, добром все это не кончится…
Мне слегка поднадоели его расплывчатые стенания, и я, нахмурившись, проговорила:
– Ты чего кудахчешь, как курица-наседка? Если есть, что сказать конкретное, так говори, а не ходи кругами, словно щука в омуте. Ведь я вижу, тебе что-то известно об этом символе. И связан он как-то с моей бабулей был. И знаешь ты это, точно говорю, знаешь. Но по неизвестной причине скрываешь от меня. А теперь вот кудахчешь! Чего хочешь, дед Авдей? Чтобы я Найденыша не лечила? Так уже не могу оставить. Человек ко мне за помощью обратился. Поэтому, я не отступлюсь, иначе, сам знаешь, дар наш родовой пропадет. Это – истина. Если плату возьму за лечение, если откажу просящему, дар сгинет, как и не бывало. А коли он даден мне, значит такая моя судьба. И не мне с ней спорить. Бабка моя лечила, и ее мать, и мать ее матери. Мне ли тебе об этом говорить. Так что, если имеешь что сказать конкретное – говори, а нет, так не морочь мне голову своими «тревожно мне»!
Под конец своей речи я разозлилась не на шутку, и с трудом уже сдерживала свое раздражение. Держалась только, можно сказать, на воспитании. Передо мной сидел старый человек, а меня учили, что старость надо уважать. Поэтому, чтобы хоть как-то успокоиться, метнулась в дом, прихватив пустую кружку из-под кваса у деда. А через минуту вернулась уже с двумя полными. Одну сунула Авдею в руки, а из другой, принялась отхлебывать сама. Старик крутил кружку в руках и поглядывал виноватым взглядом на меня из-под седых бровей. Потом, тяжело вздохнув, медленно заговорил:
– Вереюшка, понимаешь, я слово твоей бабке дал, что даже и на смертном ложе тайну сию не открою…
Я сидела, сурово нахмурившись, делая вид, что меня очень интересует Найден, который таскал воду в баню. На слова Авдея никак не прореагировала, продолжая молча прихлебывать квас, хотя пить мне совершенно не хотелось. Старик с отчаяньем во взоре смотрел на меня, будто ожидая, что я сейчас скажу, что-нибудь наподобие «да, ладно… как скажешь», или еще что-то такое же успокаивающее и ободряющее. Не дождался, крякнул, со стуком поставил кружку на крыльцо так, что квас едва весь не выплеснулся наружу, и, словно головой в омут, выпалил:
– Эх…!! Прости меня Айникки, что не сдержу я слово!! Но тут такое дело, что не могу более молчать! – Я с интересом посмотрела на старика, думая про себя: «Неужто и впрямь, расскажет?». А деда уже нельзя было остановить. Его словно прорвало. – Твоя бабка Айникки состояла в каком-то секретном ордене или секте. Не знаю, как правильно и назвать…
Я в легком обалдении уставилась на Авдея. Нет, квас, конечно, у меня хмельной можно сказать, забористый. Но чтобы вот так… Как-то не верилось. Старик сидел и сверкал на меня очами, словно только что совершил бессмертный подвиг, закрыв амбразуру дзота своей грудью, и, как видно, ожидал от меня какой-то ответной реакции. Я нерешительно улыбнулась.
– Дед, да ты никак квасу лишка хватил. Моя бабуля терпеть не могла всякие там секты и тому подобные сборища. Всегда считала людей, которые их организуют мошенниками, желающими побольше денег вытянуть из людей, а тех, которые им верили – глупцами, не имеющими своей головы на плечах. Нет уж… Придумай что-нибудь более правдоподобное. А в эту байку я ни за что не поверю!
Авдей от меня отмахнулся, как от жужжащей над ухом пчелы.
– Да, погоди ты! Я тебе сейчас все расскажу, коли начал, а там, уже сама решай, что, да как. В тот год я сильно ногу повредил. Напоролся, понимаешь, в лесу на еловую коряжину в яме, да и разодрал себе всю ногу почитай до самого колена. Вот, погляди, – начал он с энтузиазмом заворачивать штанину на правой ноге. – У меня по сию пору шрам так и остался!
Я замахала на него руками:
– Верю я тебе, верю… давай без стриптиза обойдемся! Повредил ногу ты, и что…? – Постаралась я его вернуть к главной теме нашей беседы.
Старик задирать штанину перестал, чем вызвал короткий вздох облегчения с моей стороны. И тут же, к моей радости, вернулся к основному рассказу.
– Ну, значица, Айникки взялась меня пользовать. Ну, то есть рану мою врачевать. И посему, поселила меня в бане по летнему времени. Я сам в избу не захотел. Чего людям мешать. Ты тогда уже в академиях своих училась. И вот, не спалось мне. Нога шибко разболелась. Бабка мне твоя отвару сонного дала, чтобы значица спал я спокойно. А я возьми, да скобкарь2 опрокинь. А уж по ночи беспокоить Айникки не стал. Вот, значит, маюсь я на полке. И так, и сяк ворочаюсь, не дает, проклятая, уснуть, и все тут! Вдруг, слышу воротца тихонько брякнули. А главное, собака-то не гавкает, словно ее и нет вовсе. Тогда у вас Саам был, помнишь, такой серый с белым лбом. Ох и лютый кобель!! Никого чужих во двор не пускал. Уж на что я частым гостем у вас бывал, а и то, боялся лишний раз по ночи из дома высунуться по естественной нужде. А тут – молчит, словно пришиб его кто. Ну меня любопытство-то и взяло. Слез я с полка, в предбаннике затаился, дверь только приоткрыл чуток, чтобы видеть все. А ну как, думаю, воры какие. Хотя, у нас тут отродясь такого не водилось, воровства там, или разбоя какого. Но, мало ли… – Отвлекся он слегка от главной линии повествования. Но я его перебивать или торопить не стала. Знала, что уж коли он начал говорить, теперь не остановится, пока все не выложит. А старик продолжал. – Гляжу двое во двор шасть. По фигурам вроде как мужики, только одеты как-то чудно, не по-нашенски, не по-деревенски… – Авдей на минуту задумался, словно вспоминая. А я не удержалась, и спросила:
– Что значит, «не по-нашенски»? Вместо штанов юбки, что ли?
Дед от меня отмахнулся.
– Да не юбки! Не могу сказать точно. Ночь ведь, темно. Только так, очертания. Вроде как, одежда расшитая, не то шкурами, не то какими кусками ткани, и рубахи длинные, чуть не до колен. В общем, толком-то я и не разглядел. Уже стал в предбаннике присматривать хоть какое орудие, палку там, на худой конец или еще что. Думаю, хоть шумну, чтобы, значит, хозяев-то разбудить. А тут слышу, дверь в избу заскрипела. Я к щели-то приник, – Авдей посмотрел на меня настороженно. Видимо, переживал, не сочту ли я такой его поступок недостойным. Но я сидела, почти не шевелясь, внимательно слушая рассказчика, и кроме неподдельного интереса, мое лицо больше не выражало ничего. Успокоившись на мой счет, старик продолжил. – Гляжу, на крыльце Айникки стоит. А те, которые пришли, ей в ноги, низко так, почти до самой земли поклонились, словно барыне какой, али царице… – Дед слегка крякнул, смущенный цветистостью своей речи, и продолжил. – Ну вот… А потом начали они что-то ей шепотом говорить. Вроде как, встревожены чем были или даже напуганы. Слов-то я не слышал, но и так было ясно, что не простые это люди, и, что к бабке твоей они тоже не просто так пожаловали. Айникки им что-то строго так ответила, видать рассердилась. Те руки к груди прижали, и давай ей опять до земли кланяться. А один проговорил громким шепотом: «Все сделаем, как велишь, Великая…» Это он бабке так твоей сказал: «Великая…» Мне тут вдруг как-то не по себе сделалось, и страх какой-то накатил, ажно, ноги затряслись. Хотя, с чего бы… Я двери-то в предбанник затворил, да только тихо не получилось. Скрипнули. Тихохонько так, но Айникки, все одно, услыхала. С крыльца спустилась и к бане пошла. Вот тут-то у меня душа в пятки и ухнула. Ну, думаю, все… сейчас превратит в какого червя или в жабу… – Дед замолчал, тяжело вздыхая, а я растерянно на него хлопала глазами. Он это что, серьезно, или издевается?! Только открыла было рот, чтобы призвать его к порядку, как он продолжил. И я отложила свои возмущенные высказывания до другого раза. Очень хотелось дослушать. – Вот сижу я на лавке, сам ни жив, ни мертв от страха. Даже про то, что нога болит, позабыл вовсе. Айникки в предбанник зашла, понятное дело, меня увидала. Ругаться не стала. Села на краешек лавки и говорит: забудь, мол, все, что видел и слышал, иначе худо будет. И, вроде бы, не грозит вовсе. Тихо так, почти ласково говорит. А у меня от ее «ласковости» аж волосы на голове дыбом встали. И тут, не знаю, что на меня нашло. Не иначе, как черт в ребро толканул. – Проговорил он сокрушенно. – Я возьми да спроси: Кто это, мол, такие? И почему они тебя «великой» зовут? Айникки так усмехнулась тихохонько, а мне совсем сделалось не по себе. Сижу, да про себя сам себя кляну. Ну кой черт меня за язык-то тянул?! А она мне и отвечает: дескать, ты что, Авдеюшка (это она меня так всегда ласково звала, Авдеюшка) думаешь, живешь ты на земле, где каждый сам по себе, что хочет, то и делает? Я удивленно на нее уставился и про страх свой непонятный забыл. А она: нет, говорит, все идет в этой жизни по писаному. Что на роду написано, то и исполняет каждый. А иначе, такой бы хаос начался, что мир людской давно бы уже сгинул. Но есть те, кто думает, что умнее Создателя. Предначертанное исполнять не хотят, а все норовят в боги сами пролезть. Для чего лезут туда, куда им и вовсе не положено, словно дети малые со спичками балуются. Мечтают поджечь все. Только, не думают они, что сами в этом огне-то и сгорят. Думают, что смогут управлять божественным пламенем. Глупые… Что с них взять. Вот и стоим мы на страже, огонь знаний охраняем. Незримым воинством оберегаем людей, да храним мудрость, предками заповеданную. Я молчу, уши врастопырку, каждому слову ее внимаю, хоть и не понимаю всего. А она взглядом меня окинула, и с насмешкой так спрашивает: Надеюсь, говорит, ты не уподобишься тем, кто по глупости спичками балуется? Я башкой так замотал, что думал от шеи оторвется от усердия. А Айникки глядючи на меня только головой покачала, и уже без насмешки, серьезно так: Опасное это дело – род людской бдить, да от собственных глупостей остерегать. Поклянись, что никому живому словом о том, что видел, и о том, что я тебе рассказала, не обмолвишься? А нарушишь слово, я и с того света тебя прокляну. Знамо дело, поклялся я. И знаешь, мне словно легче сразу стало. Даже боль в ноге как-то прошла сама собой. И с той поры, я ни словом, никому… Только, вот сейчас тебе рассказал. Но, думаю, бабка твоя меня поймет и простит. – Он кивнул в сторону копошащегося возле бани Найдена. – Вот он, знак, баню твою топит. Видать, и вправду, время пришло. Эхе-хех… Думал, может сподобит меня век людской Господь спокойно дожить. Но, видать, планида моя такая…
2
Скобкарь – разновидность деревянного ковша с двумя ручками.