Операция "Кронштадт"

Мы опять ехали в машине с магической тонировкой, только теперь шинели мне никто не дал. Да я и не просил — уж от здания до машины как-нибудь не замёрзну.

— Куда едем-то? — спросил я.

— В тюрьму, — отозвался Витман.

— Магическую?

— Неужто я бы позволил себе такую низость — привезти князя Барятинского в тюрьму для простолюдинов? — даже обиделся Витман. — Разумеется, в магическую.

— Обвинения-то предъявите?

Тут хрюкнул и откашлялся Ашот, который также увязался с нами.

— Так мы же вас не наказывать везём, господин Барятинский, — осторожно сказал он. — Только попробовать ваши способности-с.

— Об этом я уже догадался, — сухо ответил я; не нравился мне этот Ашот. — Потому и спрашиваю: какие обвинения вы мне предъявите?

Витман и Ашот переглянулись.

— Госизмена? — предположил Витман.

— Неплохо, — кивнул я.

Бетонный забор, колючая проволока, дозорные вышки, КПП — всё выглядело по-взрослому. В безликое серое здание я вошёл первым — Ашот услужливо открыл передо мной дверь. Потом мы поднялись на второй этаж, Витман постучал в дверь кабинета, и из-за двери послышался женский голос:

— Кого там в такую рань чёрт несёт?!

Да, пока суд да дело — уже наступила рань. Судя по ощущениям, в академии курсанты выстроились для проведения утренней гимнастики. А меня на построении нет. Весело... Впрочем, наставникам явно не до смеха. Им предстоит докладывать деду, что с подведомственной территории пропал его любимый внук. Если я не найдусь — боюсь, одной разрушенной башней дело не ограничится.

Витман открыл дверь, просунул голову внутрь.

— Марина Аркадьевна? Доброго утра! А мы к вам с интересным предложением.

Марина Аркадьевна оказалась женщиной лет тридцати в строгой отутюженной форме. Форма, правда, едва не лопалась под напором внушительного бюста. Вьющиеся каштановые волосы облаком окутывали её голову. Хорошенькое личико с едва заметными веснушками вытянулось, когда в кабинет вошёл я.

Поначалу я решил, что женщина удивилась моему виду — медицинскому халату, надетому прямо на голое тело. Но оказалось, что причина её изумления в другом.

— В-ваше сиятельство? — пробормотала Марина Аркадьевна, встала и залилась краской. — Господин Барятинский? А... Простите, а что здесь происходит? Я не знала...

Ашот неуверенно хихикнул. Зато Витман чувствовал себя как рыба в воде.

— Да вспомнил вот, как вы намедни восхищались его сиятельством Константином Александровичем, — весело проговорил он. — А тут — оказия! Дай, думаю, познакомлю вас с восходящей светской звездой. Прошу: Константин Александрович Барятинский — Марина Аркадьевна Бутурлина. Кто такой Константин Александрович я уж, с вашего позволения, докладывать не буду. А Марина Аркадьевна уже почти год как управляет этим славным заведением.

Марина Аркадьевна сбивчиво что-то забормотала про великую честь, я тоже чувствовал себя неуютно в качестве экспоната. Впрочем, Витман долго рассусоливать не стал.

— Но вообще, мы по делу, Мариночка Аркадьевна. Министр-то наш — как? Не сбежал ещё, грешным делом?

Как только речь зашла о работе, Марина Аркадьевна прекратила краснеть и заговорила по-деловому, короткими уверенными фразами.

— В одиночке, пищу принимать отказывается, — доложила она. — Ничего не говорит, разумеется.

— Вот и хорошо. — Витман потёр ладони. — Это мы сейчас и постараемся изменить.

— Опять? — Марина скептически подняла бровь. — Проходили ведь уже, Эрнест Михайлович. Вы чуть поднажмёте — а он прикажет долго жить.

— Теперь мы попробуем иной подход. — Витман посмотрел на меня. — Найдётся у вас лишняя тюремная роба, Мариночка Аркадьевна?

— Ещё бы не нашлась, — недоумевала Марина. — А что за подход такой?

— Прежде всего, Мариночка Аркадьевна, нам понадобится ваш талант, — улыбнулся Витман. — Сделайте так, чтобы господин министр ни в коем случае не признал в нашем общем друге знаменитого Константина Барятинского.

Спустя пять минут я застегнул последнюю пуговицу на ярко-оранжевой робе. Спустя ещё пять Марина, стоявшая напротив меня, с облегчением опустила руки и выдохнула:

— Готово, ваше сиятельство!

Я посмотрел в зеркало, висящее на стене рядом с вешалкой. На меня уставился какой-то совершенно не знакомый парень. И лет ему было — двадцать пять, не меньше. Изменилась и причёска, теперь у меня на голове была обычная стрижка, без всяких кос и выбритых висков.

— Ну что, готовы? — с нетерпением спросил Витман.

— Готов, — пожал я плечами.

— Волнуетесь?

— Ещё как. Беспокоюсь, что сотворит с академией мой дед, когда узнает, что я пропал.

Витман всплеснул руками.

— Ох, простите! Забыл вам сказать. Об этом даже не вздумайте волноваться. В академию я отзвонился лично. Сообщил, что вы отсутствуете по крайне важной надобности.

— Ну, тогда всё в порядке, — пожал я плечами. — Ведите.

Наручники на меня надели по пути к камере.

— Обычные, — предупредил Витман, — не магические. А у господина министра — наручники, блокирующие магию. Вам ведь, если не ошибаюсь, уже доводилось сталкиваться с подобными?

Я кивнул. Вспомнил, как магические наручники с негромким шипением плавились на запястьях Белозерова. Будем надеяться, что эти — более надежные.

— Господин министр будет думать, что у вас такие же, — продолжил Витман. — А вы сможете применять магию, если потребуется — не беспокоясь, что будете разоблачены. В случае, если вам будет грозить опасность, или что-то ещё пойдет не так, бросайтесь к двери, стучите в неё и требуйте открыть. Вас немедленно выпустят. А ровно через час вам и вашему сокамернику принесут завтрак. Если к этому моменту вы уже закончите — скажите надзирателю: «Отведите меня к начальству!»

Сопровождавший нас надзиратель — пожилой мужчина с пшеничного цвета усами на широком лице — кивнул и достал ключи.

— Принято, — сказал я, когда мы остановились перед глухой тяжёлой дверью. — Один вопрос.

— Сколько угодно, — кивнул Витман.

Ашот маячил рядом. Оглядывался по сторонам с таким видом, будто опасался, что его самого вот-вот затолкают в одну из камер.

— Почему вы называете заключенного министром? — спросил я.

Ответил мне внезапно Ашот. Он хохотнул и сказал:

— Потому что он в министерстве иностранных дел служил-с, ваше сиятельство. Только и всего.

Дверь открылась, и меня втолкнули внутрь. Втолкнули без дураков, по-настоящему. Я это чувство узнал безошибочно: я теперь — заключённый, у которого нет никаких прав и никакой надежды. Ну, кроме одной: сдать всех и вся и уповать на милость победителя.

Отвратительно. Аж мороз по коже.

Дверь захлопнулась за спиной, и я огляделся. Каменный мешок размером в две моих комнаты. Две металлических кровати, привинченных к полу. Одна с матрасом, застеленная, другая — пуста. На застеленной сидел лысый мужчина лет пятидесяти в такой же робе, как у меня, и исподлобья на меня смотрел.

Свет проникал сквозь высокое зарешеченное окно. Холод стоял собачий. А при взгляде на металлические прутья основания кровати становилось ещё холоднее.

— Ну что ж, доброго утра, господин, — произнёс министр — сиплостью голоса напомнив мне Федота. — Мы, к сожалению, не представлены, придётся обойтись как-нибудь самостоятельно. Меня зовут...

— Знаю я, как тебя зовут, — буркнул я. — Не хуже тебя самого знаю.

Министр поперхнулся словами и моментально перестал чувствовать себя хозяином ситуации. Заморгал, растерялся. А я вразвалочку подошёл к его кровати и сделал жест — мол, пошёл вон отсюда, дай батьке посидеть.

И этот дядька, который был, может, раза в три старше Кости Барятинского и раза в два — моего нынешнего воплощения, подчинился.

Я сел на матрас, застеленный сверху плотным шерстяным одеялом. Расправил плечи, похрустел шейными позвонками. Похлопал скованными руками по карманам.

— Сигареты есть?

У министра отчего-то начали подрагивать руки. Он подошёл к своей тумбочке, открыл её и достал коробку с сигарами.