Минутку, пожалуйста (ЛП)

— Считаешь, я, будучи беременной, занималась с тобой сексом? — кричит она, и от серьезного выражения ее лица я впадаю в панику. — До тебя у меня не было секса несколько месяцев. Почти год. Если бы я залетела от Барри-аптекаря, то была бы уже с ребенком на руках.

— Я закажу УЗИ. — Я встаю и расхаживаю по палате. — Нет необходимости что-либо обсуждать, пока мы не увидим, что покажет ультразвук.

Проглотив комок в горле, разворачиваюсь и, не сказав ни слова, выхожу из палаты. Закрыв за собой дверь, я, блядь, почти мчусь к компьютеру и заказываю УЗИ, добавляя большими жирными буквами — СРОЧНО. Отвернувшись от монитора, тяжело выдыхаю, разум и тело в полнейшем диссонансе.

Этот ребенок не может быть моим. Не может. Срок, должно быть, уже больше двенадцати недель, и, конечно же, она знала бы, если бы была на двенадцатой гребаной неделе беременности.

Нахмурившись, я снова открываю ее карту, изучая записи медсестры.

Нахожу отметку, что последний менструальный цикл пациентки неизвестен.

Неизвестен? Не-блядь-известен? Как она могла не знать, когда у нее были последние месячные?

Без раздумий бросаюсь обратно в ее палату и практически рычу как зверь:

— Как ты можешь не знать, когда у тебя были последние месячные? — Для доказательства тычу в анкету. — В записях медсестры сказано, что ты не знаешь.

Глаза Линси полны слез.

— У меня всегда были нерегулярные месячные… в последнее время я испытываю сильный стресс. Я думала, что задержка из-за стресса — нормально!

— Блядь, — ворчу себе под нос и поворачиваюсь, чтобы снова, не оглядываясь, выйти из палаты.

Падаю на ближайшую скамейку и заставляю себя дышать. Этого не может быть. Не может быть. Этого не случится.

Выпрямляюсь и запрокидываю голову. Я не могу сейчас паниковать. Я должен вести себя как гребаный доктор. Мне нужно лечить пациентов. От меня зависят жизни и здоровье людей. С этим я разберусь позже. К тому же, Линси никак не может быть беременна от меня. Мы пользовались презервативом. Это абсолютно невозможно.

«Ну, есть вероятность», — ехидно отвечает мой внутренний голос. И это правда, потому что я знаю статистику. Презервативы эффективны не на сто процентов. И что там за презерватив был в ту ночь? Я так отчаянно хотел ее трахнуть, что, не колеблясь, напялил какую-то странную гребаную резинку, которую она вытащила из своей дурацкой блестящей сумочки. Как называется эта дурацкая штука? Конверт или как-то еще? Блядь, я идиот.

Гони эти мысли, Джош. Гони прочь. Сейчас тебе не о том нужно думать. Ты на работе.

И, черт, возможно, Линси лжет. Может, это не мой ребенок, и она пытается заманить меня в ловушку, потому что я врач и буду идеальным кандидатом в отцы. Прошло три месяца с той ночи, как мы переспали. Наверняка с тех пор у нее был секс.

Хотя у меня не было.

Неважно.

Сейчас — работа, Линси — потом.

Я выхожу от пациента и вижу, как узист вкатывает мобильный аппарат в палату Линси. Подождав около трех минут, ныряю к ним.

Узист смотрит на меня со странным выражением.

— Доктор?

Я прочищаю горло, нервно поглядывая на Линси, и встаю с противоположной стороны от нее, где мог бы стоять будущий отец.

— Продолжайте, я здесь только для наблюдения.

Женщина хмурится, прикрывая колени Линси простыней. Она задирает халат чуть ниже груди, распределяет по животу гель, а затем подносит зонд к области чуть ниже пупка. Потом прижимает аппарат к плоскому животу Линси, и мое сердце замирает, когда на экране появляется плод.

Линси ахает.

Я задерживаю дыхание.

— О, ребеночек сейчас бодрствует, — радостно щебечет узист, двигая зонд и снимая показания. — Малыш помешает расслышать сердцебиение, но вы можете увидеть, трепещет ли его или ее грудь. Выглядит хорошеньким и здоровеньким.

Я падаю на стул и упираюсь руками в кровать, потрясенно глядя на экран.

— Это… ребенок? — хрипит Линси.

Женщина смеется.

— Понимаю, на этой стадии они выглядят как крошечные инопланетяне, но тельце малыша догонит его голову. Не волнуйтесь.

Дыхание Линси убыстряется и становится тяжелым, от плача ее живот трясется.

— Я беременна?

Женщина смотрит на меня широко раскрытыми глазами, а потом переводит взгляд на нее.

— Вы не знали?

Линси мотает головой.

— О, боже, простите. Я думала, вы знаете. — Узист обнуляет показатели и добавляет: — Судя по всему, ребенку около тринадцати недель.

— Тринадцать недель? — Линси всхлипывает и поворачивается ко мне. — Как? Я не… это случилось не тринадцать недель назад.

— Я… ты… — заикаюсь я, все годы учебы в медицинском, по-видимому, вылетели из моего затуманенного мозга.

Нас прерывает голос узиста, возвращая наше внимание к ней.

— Ну, даже тест на беременность не может дать положительный результат, пока не пройдет четыре или пять недель. Позвольте мне ввести показания в систему, и я смогу сказать вам дату зачатия и дату родов.

С открытым ртом пытаюсь переварить информацию. Меня охватывает оцепенение. Будто это происходит не со мной. Я словно наблюдаю со стороны, пока кто-то другой узнает, что скоро станет родителем. Только не я. У меня никогда не будет детей.

Медленно моргая, сосредотачиваюсь на узисте, пока она набирает цифры на экране. Рыдание Линси прорывается сквозь мой туман отрицания, и я перевожу взгляд на нее, понимая, что та впадает в истерику. Боже милостивый, она действительно ничего не знала.

Взяв ее за руку, понимаю, что перехожу границу между пациентом и врачом, но мне все равно, потому что сейчас она не моя пациентка. Она — женщина, которую я поставил в такое положение.

Линси крепче сжимает мою ладонь, в полном недоумении продолжая мотать головой. Я смотрю на наши сомкнутые руки, и по телу пробегает дрожь. Вот оно. Теперь мы вместе в одной упряжке.

— Ребенок был зачат примерно двадцать второго ноября, — говорит узист с вымученной улыбкой. — Может быть, разница в день или два, потому что сперматозоиды способны жить во влагалище до пяти дней, а в фолликуле — до трех. Так что, все зависит от того, когда эти два сумасшедших решат встретиться.

— Я поняла, — сокрушенно говорит Линси. — Я беременна. Я… беременна. Внутри меня… ребенок.

Женщина улыбается.

— Хотите послушать сердцебиение?

Мы обращаем широко распахнутые глаза на узиста, когда она поворачивает тумблер на аппарате, и быстрый трепещущий пульс эхом разносится по палате. Мы вслушиваемся в него добрых тридцать секунд. Мне приходится напоминать себе, что нужно дышать.

— Сердцебиение сильное. Совершенно нормальное.

— Значит, ребенок… в порядке? — нервно спрашивает Линси. — Пару часов назад я вколола себе ЭпиПен. Это плохо?

Узист переключает внимание на меня.

— На этот вопрос лучше ответит доктор. — Ее взгляд падает на наши сцепленные руки, и я быстро отпускаю Линси и вытираю потные ладони о штаны.

Кашлянув, отвечаю:

— ЭпиПены хороши до тех пор, пока польза перевешивает риски.

Линси изумленно смотрит на меня.

— Что, черт возьми, это значит?

— Что их применение не так много исследовали, чтобы точно сказать, каковы последствия. — Мой голос ровный, и впервые я ненавижу, что не могу отключить эту часть себя и утешить ее.

— Значит, я могла навредить своему ребенку?

— Уверен, все в порядке.

— Но наверняка не знаешь?

— Не совсем, нет.

— Почему нет больше информации? — восклицает она, и ее голос достигает таких пронзительных высот, что я срываюсь.

— Потому что, Линси, не так уж много беременных женщин готовы подвергать плод риску, тестируя ЭпиПен ради клинических исследований.

Линси мгновенно начинает плакать, закрыв лицо ладонями. Я вздрагиваю от тона, которым только что разговаривал с ней.

Узист опускает взгляд.

— Что-нибудь еще, доктор Ричардсон?