Скажи

Девушка снова опустила голову. Отстранила от столешницы, на которую опиралась, правую руку – ту самую, что десять минут назад отпечатала на щеке Егора хлёсткую оплеуху. Ладонь перестала нещадно саднить, неприятные ощущения стихли, и теперь она лишь слегка покалывала, время от времени. Как будто напоминание о том, что произошло.

Марина не хотела помнить, поэтому сжала ладонь в кулак и с силой опустила на столешницу. А помнил ли он? Наверное, уже сидел на уроке и преспокойненько себе успел забыть обо всём, что было. Почти обо всём. Кроме пощёчины.

Девушка горько усмехнулась и покачала головой. Коснулась кончиками пальцев щеки, проверяя, высохли ли слёзы на ней. В конце концов ей пора было тоже отправиться обратно на химию. Её ждали с журналом, и не будет же она отсиживаться в туалете до конца урока. Нужно было идти.

Это непосредственно означало вернуться в класс, на своё место. Которое она безнадёжно делила с человеком, которого предпочла бы не видеть ещё энное количество времени.

Когда произошел вдруг момент, после которого Марина начала делить всё на правильное и неправильное, она не знала. Просто в голове ненужным, но – снова, блин! – таким будто бы стойким фундаментом засело, что сближаться с Егором было чем-то неправильным. Неправильным было также позволять разуму заполняться воспоминаниями и мыслями, греющими душу, о двух поцелуях, его пальцах, мягко зарывшихся в её волосы, и тёплой улыбке, что иногда тоже могла растягивать его губы.

Обречённо неправильным.

Дохлый номер.

Что же тогда было правильным?

Правильным было бежать в туалетную комнату и умываться до тех пор, пока из зеркала не исчезла девушка, глаза которой были воспалены до такой степени, что на несколько долгих мгновений становилось даже жаль её.

Правильным было кусать губы, едва не прокусывая насквозь, и зарываться дрожащими пальцами в волосы, стараясь вытянуть себя из состояния безнадёжной паники. Не дать себе упасть, рухнуть камнем в эту пропасть, из которой, увы, выбраться уже было навряд ли можно.

Правильным было в сотой попытке поправлять блузку, потому что каждый раз отчего-то казалось, что что-то не так. Что-то не то. А ведь единственным не тем был лишь почти что бьющийся в жутких конвульсиях испуг, наполняющий грудь и мечущиеся голубые глаза.

Девушка в последний раз взглянула на себя в зеркало, надеясь, что то, что она видела, вполне можно было бы назвать нормой. Хотя бы со стороны, глазами других. Не её собственными. Сама она понимала, что выглядит так, как спокойный человек бы точно не выглядел.

Плевать. Больше тянуть было нельзя. Сейчас или никогда.

И если бы преподаватель не ждала её сейчас в этом злополучном классе, она бы не рискнула пойти туда. Если бы была хоть какая-нибудь возможность, Марина бы никогда больше не зашла туда, где могла натолкнуться на его глаза.

Она сжимала твёрдую обложку журнала слишком сильно. Когда взгляд наткнулся на дверь в кабинет химии, сердце подскочило в кульбите и начало шумно лупить по рёбрам. Девушка отсчитывала каждый удар – в такт собственным шагам.

Хотелось пуститься прочь отсюда.

Когда пальцы коснулись прохладной металлической ручки, сжимая её, Марина поняла, что она не дышит. Прикрыла глаза – всего на мгновение, чтобы успокоиться, хотя бы немного.

И открыла дверь, заходя, окунаясь в яркий свет помещения, резанувший по глазам. Лепеча извинения за долгое отсутствие.

Преподаватель тихо хмыкнула, но благосклонно кивнула, продолжая что-то записывать на доске. Девушка положила журнал на учительский стол и подняла глаза, почти против воли натыкаясь на свою парту, а следом – на его пристальный взгляд.

А дальше всё снова оказалось до чёртиков неправильным.

Егор уже по привычке запрокинул голову, что делал почти что всегда, когда его терроризировал поток жутко доставучих мыслей, и откинулся назад, ощущая, как низкая спинка деревянного стула врезается под лопатки, доставляя дискомфорт. Но это сейчас было неважно.

Вдобавок ко всему к вискам липла мерзкая мигрень, и это начинало потихоньку раздражать.

Вообще-то его раздражал весь сегодняшний день, но он предпочитал не акцентировать на этом внимание, чтобы не раздражаться ещё сильнее.

Звонок оповестил о том, что пятнадцатиминутный перерыв закончен и начинался седьмой по счёту урок.

– Твою мать, – тихо шепнули его губы.

Благо, этот урок считался на сегодня последним, и после него сразу можно было свалить отсюда, чтобы наконец прийти домой и спокойно дожидаться окончания дня за безумно полезным, а главное – приятным занятием: Егор собирался лечь спать. Желательно, конечно, чтобы он каким-то образом не просыпался до завтрашнего утра, но, в конце концов, надо было довольствоваться хотя бы малым, что он и планировал делать.

Кончики пальцев едва ощутимо постучали по его плечу, вынуждая открыть глаза и уставиться в голубые прямо над собой.

До жути недовольные.

Развалившись на стуле, он совершенно точно преградил ей дорогу к своему месту, и теперь она стояла над ним в ожидании, когда он соизволит-таки усесться покомпактнее или хотя бы на пару секунд придвинуться ближе к парте, чтобы пропустить её.

Знала бы она, как он не хотел шевелиться сейчас. И как не хотел видеть недовольство в её глазах. Почему – неясно. Но он всё сильнее осознавал это с каждой секундой, пока вглядывался в эти голубые радужки.

Молодой человек тяжело вздохнул и опустил веки, однако резким движением подался вперёд, облокачиваясь предплечьями о стол, давая девушке возможность аккуратно протиснуться за ним, что она и поспешила сделать.

Скользнула мягко и почти незаметно, старательно избегая соприкосновения с ним.

Когда сегодня Марина вернулась на треклятую химию, Егор понял одну вещь: он ждал её. Всё то время, что он провёл в классе после их ссоры в коридоре, он сидел в ожидании, когда повернётся ручка двери и покажется знакомая русая макушка.

Когда же это всё-таки случилось, у него заледенели ладони. Он опустил руки под парту, потирая их о ткань брюк. А когда они встретились взглядами, его будто прошибло током.

Для него не было неожиданностью, что она ударила его. Егор прекрасно понимал исход своего действия, ещё когда едкие слова, которые он потом выплёвывал в возмущённое, растерянное лицо, только оживали в голове.

Он злился. На себя, на неё, на её чёртовы губы, прикосновение к которым помнил наизусть даже сейчас. И он знал, почему она так долго не появлялась в классе. Точно знал. Тут и сомневаться не приходилось: за неё всё говорили её глаза. Блестящие от накатывающихся слёз. Там, у этой злосчастной лестницы.

У неё несколько раз едва не сорвался голос, и она дрожала.

А вслед за ней едва не дрожал уже он.

Буквально заставил себя успокоиться. Взять себя в руки. Чтобы в очередной раз окончательно не слететь с катушек из-за этой девчонки.

Стояла, сжимала этот журнал так, будто он был для неё самым важным ориентиром, смотрела на Егора как на врага народа. Кусала зацелованные, закусанные им же губы чуть ли не до крови.

Ему хотелось схватить её за плечи и хорошенечко встряхнуть – так, чтобы мозги встали по своим местам. В первую очередь, его собственные. Но трясти не пришлось. Вместо этого он просто наговорил ей целую кучу всякой фиговой ерунды.

Замечая, что делать это было почти что физически неприятно. А ещё неприятнее было видеть, как искажается от услышанного худое красивое лицо.

Она действительно вернула его к разуму – как только влажная ладонь соприкоснулась с его щекой. И он был ей благодарен. Хотя бы потому что ситуация из терпимой превращалась в жуткую, и это надо было заканчивать немедленно. Спасать их обоих. От этого сумасшествия.

Он так сильно помнил её губы.

Касание, перевернувшее всё наотмашь.

Егор чуть не откинулся, пока она зарывалась пальцами в его волосы, притягивая к себе, пока сталкивались их языки, пока она сбивчиво дышала, когда они на сотые секунды отрывались друг от друга, чтобы сделать хотя бы один вдох, наполняя лёгкие кислородом.