Скажи

Светлые стены, кафельная плитка под ногами, ряд закрытых дверей кабинетов подряд по широкому коридору. Их шаги и голоса Гейден с Лисовской, тонувшие в тишине, какая стояла в школе только во время занятий. Сбегать с уроков всегда приятно, даже если это было абсолютно легитимно. Преподаватель знал, значит – ничего страшного.

Но за рёбрами всё равно покалывало какое-то приятное чувство волнения и предвкушения чего-то хорошего.

Впереди было целых два выходных, потом четыре дня занятий, которые, вероятно, пройдут достаточно легко. Все контрольные срезы и пробные экзаменационные работы были давно написаны, результаты за них – выставлены. Тем более, у Егора никаких хвостов не нарисовывалось, все семестровые оценки выходили твёрдо, поэтому что-либо досдавать не приходилось.

И он был рад этому, ведь носиться сломя голову от одного преподавателя к другому и переживать, выставят ли что-нибудь адекватное или нет, в конце полугодия не особо улыбалось.

Теперь же на душе было мирно и спокойно, будто бы на дно сознания опустился какой-то лёгкий осадок, почти невесомый, но плотно укрывший все переживания и сомнения, пряча их, отодвигая на задворки и освобождая разум от любого негатива. Стало легче и свободнее – Егор почувствовал.

Взгляд скользил по стенам, окрашенным в неяркие пастельные тона, по ступеням, пока они спускались на первый этаж, устремлялся в окна, что попадались по пути, и снова касался девушек впереди. Тёмные волосы Лисовской, собранные в хвост, раскачивались из стороны в сторону в такт её шагам и напоминали маятник. Рядом шла Марина, что была на добрых семь сантиметров ниже подруги, и эта разница в очередной раз позабавила. Рембез мягко усмехнулся и вздохнул.

И с этим вздохом из него вырвались остатки всего того, что каким-либо образом тянуло его вниз. И дышать сделалось проще, что ли. Все мысли, до этого закручивающиеся в голове, отскакивающие от стенок мозга, тут же вымело. Вынесло так далеко, что даже если б захотел – Егор не смог бы вернуть их обратно.

Гардероб быстро опустел, прямо перед ними из маленького помещения выскользнули Гарипов с Дорониным, пожав напоследок руки Егору с Пашей и кивнув девушкам. На плечи опустилась тишина, такая глубокая и пронзительная, что захотелось окунуться в неё с головой. Её нарушали лишь негромкие копошения: позвякивания застёгивающихся молний, щелчки заклёпок на верхней одежде и шуршание ткани.

Марина накинула тёмно-зелёный пуховик, поправляя мех на капюшоне. Вытащила из-под одежды волосы, разделяя их на две части и пуская струиться по груди, надела шапку. Снова поправила волосы, избавляя от намагниченности. Спрятала выбившийся кончик шарфа и накинула сумку на сгиб локтя, подходя к выходу из раздевалки.

Вскоре рядом оказалась и Лисовская, и девушки, красноречиво переглянувшись, уставились на молодых людей, тяжело вздохнув. Егор только-только снимал с крючка вешалки своё пальто, а Паша застёгивал молнию на чёрной куртке, лениво и медленно, словно бы он вот-вот растечётся лужицей прямо по полу – только добро дайте.

– Ты как-то сказал, что я долго собираюсь, – хитро протянула Диана, поднимая брови, обращаясь к Киричуку.

Тот тоже вздохнул и поднял глаза на неё, несколько секунд смотрел, а потом опять вернулся к своему занятию, принявшись за заклёпки, которые стали щёлкать одна за другой. Лицо его в этот момент не выражало ничего, кроме глубокой и тяжёлой усталости.

– И я до сих пор не отказываюсь от своих слов, – пробубнил он куда-то в свой клетчатый серый шарф, и Марина едва сдержала смешок.

– Чего же сам не торопишься, дорогой? – всё допытывалась Диана, подперев плечом невысокую арку.

– А куда уж торопиться нынче? – Паша вздохнул и снова поднял глаза, наконец, закончив застёгивать верхнюю одежду. Егор в это время наматывал на шею шарф, с долей иронии наблюдая за товарищем. – И вообще. Тише едешь – дальше будешь, – заключил Киричук, поднимая руку с вытянутым указательным пальцем, словно бы сделал очень важное и поучительное замечание, к которому все непременно должны были прислушаться.

– Ага, только вот обычно так говорят про какое-никакое движение, а мы даже из школы выйти до сих пор не можем. Да что там, из школы – из гардероба, – Диана изогнула бровь. – Давай скорее! Жарко.

– Ой, вот всё тебе не так, всё не эдак. Иду я, иду, неугомонная ты моя, – снова забубнил в свой шарф Паша, предусмотрительно не встречаясь взглядом с Лисовской, пристально разглядывающей его со своего места.

Марина улыбнулась, переглядываясь с Егором, который как раз обходил мучающегося с шапкой Киричука, брал со скамьи сумку и направлялся к девушкам. Встал возле неё, и она наклонила голову на его плечо, чувствуя, как он перекинул ношу из одной руки в другую и свободной приобнял её за плечи.

– Ты когда-нибудь договоришься, – буркнула Диана, закатывая глаза.

Марина с Егором мягко рассмеялись, наблюдая, как Паша молнией забирает свой портфель со скамьи, выключает свет в гардеробчике и подлетает к своей девушке, уже на ходу поправляя капюшон и засовывая телефон в карман чёрных брюк.

– Я уже всё, уже всё. Вот ты больше возмущалась, честное слово! – и шутливо закатывает глаза, заставляя Лисовскую тут же улыбнуться, но упрямо покачать головой – не собиралась она, в самом деле, так сразу поддаваться на его обаяние.

А через полминуты они уже выходили из школы, ныряя в дверной проём, пока Киричук услужливо придерживал им дверь. Видимо, таким образом заглаживал вину за то, что им пришлось ждать его. Но в любом случае занятия были позади – и это радовало и расслабляло одновременно.

Морозный воздух ворвался в лёгкие одним разом, и Марина глубже вдохнула его в себя, растворяясь в этой свежести, в этом холоде, окутывающем изнутри. Лежащий снег, подсвеченный ярким солнечным светом, резал глаза, и пришлось привыкать, проморгаться слегка, чтобы можно было без труда смотреть на этот сверкающий, кристальный белый, что словно бы овладел практически каждым уголком этого мира, окунул в себя и распространил везде этот девственно-чистый цвет.

Егор держал её руку, грея в своей большой ладони, и она сжимала в ответ его пальцы, чувствуя открытой кожей мороз в воздухе, покалывающий и кусачий. Эти ощущения были свежими и каким-то необъяснимым образом поднимали настроение, и без того находившееся выше всякой планки.

Кажется, обрадовать сейчас могло всё что угодно – даже самая незначительная мелочь. Однозначно этому способствовала погода. А ещё то, что их отпустили немножко раньше. Тем более, учиться и так оставалось всего ничего, поэтому радоваться любому пустяку можно сколько душе угодно.

Улица была оживлённой, в частности из-за младшеклассников, которые сновали туда и сюда, бегали и бросались снежками друг в друга. Всё это сопровождалось криками, смехом и нескончаемой болтовнёй, но Марина вслушивалась только в хруст шагов – её и ребят, что шли по обе стороны, – по покрывалу прибитого к тротуару снега. Хлёсткий, звонкий и приятный звук, возвращающий куда-то далеко в детство, поистине ласкающий слух. К нему нельзя было привыкнуть – только вслушиваться год из года, каждой зимой, наслаждаясь этим хрустом.

Который врывался в голову – и сразу на душе становилось так умиротворённо, что впору было осесть посреди дороги или плюхнуться в ближайший пушистый сугроб, чтобы ещё отчётливее ощутить все радости зимы.

Прекрасной и холодной, атмосферной до чёртиков, до покалывания в кончиках пальцев и непонятного предвкушения за рёбрами. До бесконечных новогодних ассоциаций, ярких гирлянд и ёлочных украшений. До тепла и уюта, нескончаемых, западающих в самую суть, в нутро, в сознание и пускающих спокойствие.

Какое было и сейчас.

Марина вдруг ощутила, как Егор двинул рукой, что сжимала её ладонь, а через мгновение уже перестала чувствовать кожей руки слишком низкую температуру на улице. Вместо этого была шероховатая ткань пальто и тепло глубокого кармана, куда Егор и сунул их переплетённые пальцы.