Страница 17 из 27
— А где ж вы спали, сосед? Где вы, в общем-то, живете?
И воробей враз смекает, откуда ветер дует.
— Где живу, там живу, — отвечает он недовольно, — дома живу. А где ж мне еще жить? Мы все дома живем.
— Дома? Дома, говорите? — не унимаются ласточки. — А где у вас дом? В самом деле, сосед, где ваш дом?
— Где, спрашиваете?! Есть у нас дом. А как же без дома? Дом у каждого есть. И у воробья тоже есть. А у меня даже четыре дома. У воробья повсюду дом.
— Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Повсюду, говорите? — смеются ласточки. — Но где? Где он? Скажите, сосед, где ваш дом?
— Перед трубой и за трубой.
— За какой еще трубой?
— За всякой. Вы разве не знаете, что такое труба? У воробья всюду дом. Где хочу, там я и дома. Везде найду дом. А вы тут, считай, всю весну со своим жалким гнездом канителитесь, а осень придет, все равно из него умахнете.
— Хи-хи-хи! А вы ж куда денетесь, соседушка? Вы-то куда осенью? Поведайте! Зиму-то зимовать где будете?
— Ну, ясное дело, дома. Неужто мне теперь зимы бояться? Дурак я, что ли? Да вы за меня не волнуйтесь! Не полечу осенью за тридевять земель.
— Ха-ха-ха! Не полетит! А долетел бы? Вот в чем вопрос!
— А зачем мне лететь? Мне и тут хорошо. Вам, видать, судачить нынче не о чем, вот и смеетесь, как глупенькие. Воробей тут дома что зимой, что летом, потому он и хозяин.
— Хи-хи-хи! А не могли б вы, сосед, показать нам дом, где вы хозяином?
— Показать? А на что? Я ж сказал вам: у воробья везде дом, он всюду дома. Зарубите это себе на носу и уж в другой раз не спрашивайте о том, что и так яснее ясного!
КАК ПТИЦЫ НАЗЫВАЮТ СЕБЯ
Конечно, птицы тоже дают себе имена, и обычно эти имена совсем другие, чем люди для них напридумывали. Но это не относится ко всем птицам, а тем паче к тем, что живут близ человека. В самом деле, некоторые птицы привыкают к именам, которые дают им люди, а впрочем, их и давать не надо, птицы просто подслушивают эти имена и начинают ими себя называть. Правда, коверкают эти имена до невозможности или выговаривают так быстро, что и разобрать их почти нельзя.
Очень часто ласточек зовут Ште́фкой или Аничкой. Аничкой, пожалуй, даже чаще. Не ошибусь, если скажу, что каждую вторую ласточку так зовут.
Поутру то и дело слышно, как ласточкина мама говорит:
— Аничка! Штефка! Ах, их уже четыре! Вставайте! Вставать пора!
А в ином гнезде бывают и две, и даже все четыре Анички.
Воробьи, вы-то их уже знаете, вечно вышучивают ласточек:
— Чвири, чвири, Анча! Чвири, чвири, Аничка! Вставай, Анюта, доброе утро! Чвири, чвири, вставайте все четыре!
Да и Юличка среди ласточек не редкое имя. Правда, иногда Юличку называют Юлишкой. А в иных местах, ну, к примеру, под Братиславой, в Сенце или Бернолакове, величают ее Юльчой, что, пожалуй, грубовато звучит. Даже грубо! У меня ведь на такие вещи очень тонкий слух! Право, меня подчас сердит, когда молоденькой ласточке кричат: Юльча! Юльча!
В Чехии и Моравии ласточек обычно называют Элишкой и Иржиной.
— Иржина, Элишка, вставайте, уже светит солнышко!
Так ласточкина мама будит своих деток в Чехии и Моравии.
А вот в Словакии ласточки не могут выговорить имя Иржина или выговаривают его неловко, с трудом.
Счастье еще, что Аничка тоже красивое имя, да и вообще много всяких других хороших имен. Ой-е-ей, сколько на свете хороших имен!
— Аничка, Марьенка, Юличка, вставайте! Гляньте, как ярко светит солнышко!
И воробьи дают себе имена. У некоторых столько имен, что подчас они и не знают, как их зовут. Но воробьям все — трын-трава. Иные меняют имя и по семь раз в году. А потом знай дивятся тому, хотя, по правде сказать, в этом нет решительно ничего удивительного. А может, дивятся лишь для того, чтоб покривляться? Кто знает? Чего на свете не бывает!
— А ты что тут делаешь? — бросает обычно воробей воробью. — Ты откуда тут взялся? До сих пор, кажись, я тебя тут не видел.
— Да и я тебя не видал.
— И ты меня не видал? Ну и ладно. А тебя как зовут?
— Так, как меня зовут.
— Правда?
— Сущая правда.
— Чудесно! Выходит, мы с тобой друзья-приятели! А как тебя зовут?
— Юрчик.
— Да ты что? Юрчик? А еще как?
— Юрчик и Юрчик. Зачем мне другое имя, раз зовут меня Юрчик?
— Хорошее имя! И меня так зовут.
— Правда? Так мы с тобой оба Юрчики! И брат у меня Юрчик.
— Чудеса в решете! И брат твой? Так кликни его, позови сюда.
— Позвать? А зачем?
— Он же Юрчик. Трем Юрчикам веселее, чем двум.
— И то сказать. Только где его теперь сыщешь? Давно его что-то не видно. Мне даже чудится, что брат имя сменил, вроде он как-то уже иначе зовется.
— А как, не знаешь?
— Не знаю.
— Да пускай как хочет себя называет, все равно он дурак. Раз я Юрчик, так Юрчик. Я всегда был и буду только Юрчик.
— Так ведь и я Юрчик.
— Красивое имя! В самом деле, красивое! Юр-чик, Юрчик! Слышишь, как звучит?
— Конечно, слышу. Ведь и меня Юрчик зовут!
— Всего хорошего, Юрчик!
— И тебе всего хорошего! И передай привет Юрчику!
— Постой, я уж и не знаю, которого ты имеешь в виду. Которого Юрчика? Которому Юрчику привет передать?
— Юрчику, и все. Какая разница? Юрчик, он и есть Юрчик. Передай привет всем!
— А от кого? От Юрчика?
— Ага, от Юрчика. Юрчик, скажи всем Юрчикам, что я тоже Юрчик и что всем Юрчикам шлю горячий привет.
— Будь здоров, Юрчик! Обязательно передам всем Юрчикам привет.
Конечно, у воробьев есть и другие имена. Очень часто встречается, например, имя Теофил. Но воробьи его сокращают: «Фило!» Или кричат ему: «Тео!» Так они окликают Теофила.
— Тео, Тео, где живешь? — слышится нередко.
— А тебе какое дело?
— А разве спросить не могу? Ты ведь, Тео, переезжать собирался, оттого и спрашиваю.
— А я уже переехал.
— Да ты что! А куда, Тео? Со стрехи под стреху? Или с трубы на трубу?
— Из одного конца деревни в другой, чтоб не слышать таких дуралеев, как ты.
Иному может показаться, что воробьи ссорятся, что они даже обижают друг друга, но это вовсе не так. Они просто подзадоривают друг друга, на смех подымают. Шутят. Воробьи любят пошутить, и шутки их бывают позадиристей, чем ласточкины.
У некоторых воробьев есть и фамилии. И воробьи откликаются на них. Обычно это фамилия хозяина, у которого они живут, и она, конечно, до смешного исковеркана. Воробьи подчас коверкают ее нарочно, скорей всего, таким манером хотят и над своим хозяином подсмеяться.
Как-то раз слушал я их, слушал, а потом они начали и надо мною подтрунивать. Даже стали давать мне всякие прозвища, просто неохота их здесь поминать. Я не то что стыжусь этих прозвищ, а просто зачем их по всему свету разносить?
А вот один воробей прозывался точно, как я. Он частенько со мной заговаривал, и у нас всегда находилось о чем потолковать. А потом вдруг он из-за чего-то на меня рассердился и был таков. Съехал на другую квартиру. Ума не приложу, почему рассердился. А может, он и сам не знал почему. Воробьев подчас очень трудно понять. Пожаловал он ко мне только месяца через два и уже прозывался иначе. Поначалу вообще делал вид, что со мной не знаком.
— Ну как? — обращаюсь я к нему. — Ты почему изменил мне? Рассердился на меня, что ли? Или стыдно за меня стало?
— Какое стыдно! Просто нервы не выдержали. Целыми днями только и пишешь. Еще про меня какую глупость напишешь! А зачем это мне? Я люблю веселую жизнь, а с тобой тоска смертная. Терпеть не могу писателей. Целыми днями знай молчат, слова из них не вытянешь, а уж потом как пойдут болтать, рта раскрыть никому не дадут.
— Пожалуй, ты прав. Но я-то думал, мы с тобой понимаем друг друга.
— Что думаешь ты, не обязательно думать мне. Про воробьев ты все равно ничего толкового не напишешь. Не смыслишь ты в птицах. Люди только о себе думают. Ступай пройдись как-нибудь и погляди, сколько деревьев они повыкорчевали. А посадили сколько? Сам-то ты сколько посадил, скажи? Дружил я тут с зарянкой и крапивником, но улетели они, перекочевали куда-то, а вот куда — не знаю, теперь и навестить их нельзя. И снегиря уже редко-редко здесь вижу, а соловья в этом году, пожалуй, совсем не слыхал. Ведь тут мало-помалу ни одного подходящего дерева не останется, уже и сейчас некоторым птицам негде гнездо свить, отдохнуть негде. Всюду разводите только виноградники, а я иной раз понапрасну ищу речушку или какой родничок — бывает, даже негде воды напиться́. Хоть раз в жизни ты по-настоящему томился от жажды? А тебе бы надо знать, что это такое! Только соберусь склюнуть с лозы виноградинку, а уж кто-то сразу орать: «Кыш, воришка, кыш!» А то еще духовое или охотничье ружье схватит: глядите, какое у меня ружье и какой я ловкий стрелок. Знаю я таких ловкачей! А иной еще форму наденет и вот нос задирает: я, мол, лесовик, зверолов! Лесовик, зверолов? Ну-ка, дружище, скажи, что ты для леса или для зверя сделал? А сколько всяких браконьеров и стрелков! Они только стрелять и умеют! Да ты-то знаешь небось, ходишь с ними на охоту, трубишь им в рожок, чтобы охота выглядела краше, а стрельба звучала торжественней. А еще называешь себя писателем! О чем же ты пишешь? Раз ты писатель, так напиши что-нибудь путное. Напиши о том, о чем я тебе говорю.