Страница 4 из 115
Тот покорно терпел. Матери он не помнил совсем, но судя по свадебному портрету, внешность ее заставляла желать бо́льшего, а годы — меньшего. Приданное было невелико, во всяком случае для избалованных питерских женихов, а Кровная Сила и того меньше, так что на родовой брак матушке рассчитывать не приходилось. Об этом не говорили вслух, но Митя ведь не деревенский увалень какой, сам понимал, что отец женился ради связей, необходимых для карьеры честолюбивого полицейского чиновника. Попросту согласился на сделку! Дело житейское, никто бы его не осудил… не крои он из себя невесть что! Осуждения невиновного он не мог допустить, ха!
— Боюсь, мне пора идти. Надо, знаете ли, собираться, раз уж ссылка неизбежна! — Митя бросил на бабушку полный отчужденности взгляд.
— Ты меня расстраиваешь, мальчик мой, — протянула княгиня. — Словно и не с родной бабкой прощаешься!
Чего она ожидала — что он будет разводить любезности, когда она его так подвела?
— Клянусь, я вытребую тебя к себе на следующее лето! Ты и оглянуться не успеешь!
Ne serait-ce pas charmant?[2] — как говаривает младший князь Волконский. Зимний сезон он проведет в этой… тмутаракани, чтоб не сказать хуже? Благодарю покорно!
— Провинциальные барышни будут от тебя без ума! Станешь вывозить их кататься на Днепр — говорят, виды невероятные…
Лицо Мити оставалось холодным и невозмутимым: ему не интересно, что за виды там, куда его ссылают без всякой вины.
— Уж бабушка позаботится, чтоб вам хватило и на лодку, и на конфеты! — раздутый от ассигнаций толстый кожаный бумажник бабушка ловко сунула ему за обшлаг.
Его жизнь сломана, а она предлагает конфеток купить! Еще и не себе, а каким-то провинциальным дурам!
— Довольно уж дуться! Сменишь обстановку, попутешествуешь…
От ярости стало горячо в груди: путешествовать — это выехать в Ниццу, или в Баден-Баден, или на худой конец в Крым, а не в грязную дыру!
— Через годик вернешься…
Он умрет там за год!
— И отдадим тебя… хоть во флот! Будешь морским офицером, раз уж тебе так идет форма!
Во флот! Она даже не собирается протежировать его в гвардию! А еще говорит, что Белозерские — его семья! Надо уходить, сейчас же, немедленно, пока он не наговорил непоправимого, после чего от бабушки и малой протекции не дождешься!
— П-прощайте, бабушка! — выдавая стиснувшую горло злобу за волнение, прохрипел Митя. — Я… буду скучать!
— А уж я-то как буду! Храни тебя Бог, мальчик мой! Аннушка, проводи!
И он пошел к дверям, оставляя за спиной разбитые надежды и эту… подлую… старуху!
Но все же глянул через плечо, надеясь увидеть на ее лице хоть тень страдания. Но бабушка уже пила чай, с легким интересом поглядывая через высокое окно на пеструю толпу внизу, на улице.
Да она вовсе о нем не думает! У нее ведь есть внуки и получше, настоящие кровные Белозерские, а от полукровки, чей отец едва получил дворянство, можно и деньгами откупиться. Пожаловать рублик, как дедушке-городовому на Рождество жаловали.
Он вернется и швырнет бумажник ей в лицо…
И останется вовсе без ничего: и без покровительства, и без денег!
— Дмитрий Аркадьевич… Прошу.
Тихий голос заставил его очнуться. Оказалось, что он уже стоит под парадной лестницей бабушкиного особняка, а провожающая его горничная протягивает фуражку с гербом.
Митя решительно и зло нахлобучил фуражку, лишь на миг задержавшись у ростового зеркала. С мимолетным удовольствием оглядел синюю, со множеством блестящих пуговиц, тужурку яхт-клуба поверх и впрямь отличного белого жилета и белоснежных же брюк. Даже плебейская коренастость (батюшка удружил наследием!) не столь бросалась в глаза. С этой формой для него была связана последняя надежда, слишком зыбкая, чтоб и впрямь надеяться. Но… оставить Петербург, уехать в эту… губернию!
— Это не может случиться со мной! С кем угодно, только не со мной! — Он зло сморщился, поправляя в шейном платке длинную, похожую на шило, серебряную булавку с навершием в форме серпа, и выскочил на улицу.
[1] Языческое божество древней Грузии, отвечал в том числе и за справедливость. —
[2] Ну разве не прелестно? (фр.)