Князь мертвецов-2

Глава 30. Очень важные разговоры. Беседа с отцом

В эти, самые первые после нашествия дни, Мите Меркулову, полных шестнадцати лет, по метрике — сословия дворянского, фактически же — Кровного, рода Мораниного, фамилии князей Меркуловых, Князя Истинного, крови Новой, привелось иметь несколько разговоров, важность и сложность которых, как он сам полагал, вполне равнялась битве с фоморами и закрытию прохода в мир под-морем, из какового те и происходили. Несколько из этих разговоров — по мнению Мити, самые значимые — ему пришлось вести самостоятельно, без всякой поддержки. И хотя был он человеком, безусловно, светским, а важный талант светского человека заключался в умении общаться приятно и для себя полезно, в себе во время этих разговоров Митя вовсе не был уверен. Наверное, потому, что собеседники его светскими людьми не были.

Первый разговор состоялся тем же вечером. До дома он ехал долго — по улицам таскали тела. Убитых евреев — в сторону синагоги, христиан — в собор, что делать с мертвыми фоморами не знал никто, потому их попросту складывали рядами на улицах, пугая выползших из домов обывателей. Отцовские городовые, жандармы и казаки — злые, ободранные, кое как перевязанные тряпками, уже пропитавшимся кровью — вламывались в дома бедноты и заводские бараки, орали, наскоро осматривались в поисках награбленного или следов недавней драки. У кого находили — гнали на тюремный двор, кто оказывался чист — отправляли под начало дворников разгребать мусор, выброшенное на мостовые барахло и мертвецов. Стоял ор и плач, рыдали и орали все — и арестованные, и отправленные на работы. Полицейские с казаками только орали, без рыданий.

Пришлось вмешаться. Митя вовсе не возражал ни против уборки улиц силами местной бедноты, ни против арестов виновных в погроме. Но зачем же только низшими сословиями ограничиваться — он ведь точно видел среди погромщиков пару лавочников. Пришлось быстро взять под свое начало пятерку из случайно подвернувшихся городовых, казаков и даже одного совсем молоденького и растерянного уланского корнета. Корнет попытался было ерепениться и искренне, до потери дара речи, изумился, получив от пожилого казака подзатыльник разом с внушительным увещеванием: «То ж наш полицейский паныч! Он с варягами бился и чудов поганых прогнал, его мы давно знаем, а про тебя, ваше благородие, нам пока ничего не известно». Прошлись по лавчонкам из тех, что соперничали с еврейскими, начали с чайной Сердюкова — жаль его Мите не было совершенно. Криков о несправедливости и произволе стало больше, Мите тут же предложили взятку. Митя не без удовольствия взял, и не без сожалений определил ее на восстановление мостовых. Оставлять их разбитыми все же не годилось, у него как-никак автоматон. Ответственным за взятки… в смысле, за тут же созданный благотворительный фонд в пользу пострадавших определил среднего Альшванга, который Аарон. Прикомандировал к нему тех самых пожилого казака с молодым корнетом, передал наскоро составленный список замешанных в погроме лавочников, и на всякий случай пообещав лично устроить маленький отдельный еврейский погромчик семейству Альшвангов, если вдруг что будет не так, наконец поехал домой.

По дороге наткнулся на Ингвара — тот с энтузиазмом командовал расчисткой перегородившего улицу завала. Здраво решил ему не мешать — а то еще вдруг помогать придется. Через квартал увидел Свенельда Карловича, деловито катившего куда-то на паро-телеге: в одной руке рычаг, во второй — его знаменитая секира, явно потемневшая от крови. Где и с кем успел повоевать управляющий, расспрашивать не стал — после сам расскажет.

Даже Даринку видел — ушлая девчонка ни много ни мало ухватила за гриву того самого водного коня предводителя… предводительницы фоморов, и теперь упорно волокла его к дому Шабельских. Конь упирался, но как-то вяло, и выглядел совершенно замороченным. Вот тут уж Митя хотел вмешаться, но Даринка оглянулась, точно почувствовав его взгляд… и она, и конь тут же исчезли из виду. Уж эти ее способности! Досадливо хмыкнув, Митя направился дальше.

В особняке на Тюремной площади царила… затаившаяся тишина. Словно бы все обитатели дома караулили, прислушиваясь, у дверей своих комнат, но выглянуть не решались. Одна лишь бесстрашная Леська выскочила из кухни — Митя напрягся, ожидая то ли объятий, то ли упреков — но она лишь окинула его долгим нечитаемым взглядом и буркнула:

— Батюшка ваш в кабинете быть изволит. Вы токмо долго тама не задерживайтесь, а то ванна остынет. — и убежала в сторону ванны.

У дверей отцовского кабинета Митя задержался на мгновение, не решаясь постучать, потом обругал сам себя — он варягов не испугался, он фоморов не боялся! — и всё же вошел.

Отец сидел за столом, пристально глядя на лежащий перед ним заряженный паро-беллум. Лицо покрывали бесчисленные ссадины, шея забрана в плотный воротник бинтов, правая рука на перевези — кто-то из местных Живичей над ним поработал, хотя и не слишком хорошо. Но и то — Живичей в городе было мало и все слабосилки, а раненых много. Зато здоровой левой рукой он ласково так, как котенка, поглаживал паро-беллум.

— Истинный Князь, да? — не оборачиваясь на застывшего в дверях Митю, сказал отец. — Когда начались эти твои… странности, у меня были лишь две мысли. Что ты все же не мой сын — прости, но это представлялось самым логичным… И что мы далеко не всё знаем о природе Кровного родства, и для его проявления все же не обязательно, чтоб оба родителя были Кровными. Вот про Истинного Князя мне ни единого раза не пришло в голову. Все же сказки, это… это сказки! Как не ожидаешь в клетке попугая найти Жар Птицу, в будке дворового пса — Великого Симаргла, так и обнаружить Истинного Князя в собственном сыне. А ты… ты давно… знаешь?

— С поездки к тетушке в Ярославль. Когда мышку поднял, чтоб девицу пугать, которую тетушка Людмила тебе сватала. — тихо сказал Митя. И уточнил. — Девицу сватала.

Отец усмехнулся — пальцы его все также ласкали паро-беллум:

— А ведь я ее тогда за врунью посчитал. — и тоже уточнил. — Девицу.

Митя дернул плечом — оправдываться он не собирался, девица была препротивная. Сейчас он бы, может, и что похуже мертвой мышки на нее натравил.

— Когда мы вернулись, дядюшка Белозерский мне и рассказал… к чему всё это.

— Ты мог бы сказать мне.

— Я… не хотел… Не говорить, а… умирать. А еще больше не хотел становиться нежитью.

Лицо отца стало встревоженным. Митя покивал, дескать, да, был такой риск.

— Надеялся, что… мне удастся… отвертеться. И злился еще… Я ведь не думал, что мама — это сама Морана и есть! Думал, она вселилась в маму, и мама умерла… из-за меня!