Страница 29 из 55
Предположительной причиной аварии было наличие в 1-м контуре нерастворимых частиц, которые могли перекрыть сечение канала, затруднить протекание воды, уменьшить теплосъем и способствовать пережогу канала. Основные посторонние предметы мы удаляли вместе со сборкой, но нужно было гарантированно отмыть весь1-й контур. Для этого требовалось спроектировать и изготовить специальный механический фильтр и выпустить инструкцию по промывке. На всякий случай, заказали заводу сразу два фильтра, представлявших собой довольно большие конструкции весом до трех тонн. Инструкция предусматривала отмывку путем пусков лодочных главных циркуляционных насосов с использованием пара с различными параметрами. Но до запуска насосов требовалось еще устранить пару неисправностей в лодочной системе. Сделали эту работу вовремя, хотя дефекты находились в труднодоступных местах.
При детализации технологии обнаружилась необходимость выполнения довольно сложной работы, ранее нам не известной. Оказалось, что сборка фиксируется от поворота вокруг своей оси четырьмя шпонками весом по 20 кг, которые с умопомрачительной точностью подгоняются к месту. Выяснилось, что эту работу умеет делать только один мастер на всю страну, его-то мы и вызвали с завода-изготовителя реактора. Мастер приехал, да не один, а с мастером ОТК завода. Они привезли с собой заготовки шпонок и инструменты. Спасибо заводу за инициативу! У нас сложились замечательные отношения с представителями предприятий и их руководством. Это не раз положительно сказывалось на нашей работе.
Оснащение операции заканчивалось, весь коллектив трудился слаженно, и мы добились такого положения, что сегодня вели подготовку производственного процесса на послезавтра. Это позволяло выполнять на реакторе безостановочную работу и сводило к минимуму разного рода неожиданности. К сожалению, свести их к нулю не удавалось.
Мы все делали для приближения момента выгрузки сборки, при этом владевшая мною тревога все возрастала. Поводов для этого было несколько. Остановлюсь на двух.
Не вполне ясна была ожидаемая радиоактивная обстановка при выгрузке. По инструкции радиоактивность сборки вместе с находящимися в ней аварийными каналами оценивалась в 10 тыс. рентгенов. При такой активности работу производить нельзя. Но у нас зона уже была выгружена, и обстановка ожидалась более благоприятной. Дозиметристы с базы перезарядки и с завода, независимо друг от друга замерили интегральный поток внутри сборки путем подвешивания гирлянды дозиметров. Результаты сошлись. 100-120 рентгенов. Это вполне приемлемая для работы величина. На расстоянии пяти метров она безопасна, а на более близком расстоянии следовало ограничить количество людей и время пребывания в опасной зоне. Вроде бы все в порядке, но я совершенно не верил замерам дозиметристов. Опыт мне подсказывал, что замеры врут, а вот насколько, какую брать поправку, я не знал. Как оказалось впоследствии, от уже выгруженной вместе со скафандром сборки в могильнике «светило» 900 рентгенов, на два порядка больше ожидаемой величины.
Имея в виду эти сомнения, мы предусмотрели дополнительные меры безопасности: выгрузку производили в воскресенье, всех рабочих удалили от места выгрузки на 500 метров, на кораблях объявили радиационную тревогу и т.д. Думаю, что эти меры нас и выручили.
Другим источником тревоги было сомнение в том, удастся ли выгрузить сборку без заклинивания ее в корпусе реактора.
Опасность такого заклинивания была вполне реальной. Длина сборки три метра, а зазор между нею и корпусом в некоторых местах был всего полмиллиметра. Изготовители реакторов рассказали мне, что у них в цехе одно время такие заклинки при загрузке сборки стали правилом. Как выяснилось. Их причиной явилась маленькая вмятина в рельсе тележки мостового крана, которая каждый раз останавливалась на одном и том же месте – над стендом сборки реактора. В наших условиях, при наличии зыбкой системы, состоящей из реактора в находящейся на плаву лодке и плавкрана, мы могли мечтать лишь о точности + 5 см, а не долях миллиметра.
Я обратился ко всем специалистам, чтобы они продумали меры против заедания сборки в корпусе. Прошли сутки – никаких предложений нет. Я всех запер в комнате на два часа – нет предложений. Сам я к этому времени написал инструкцию из 14 пунктов. Припоминаю, что в ней предусматривалось прекращение движения по Пала-губе, выравнивание лодки на ровный киль с точностью до секунды и ряд приемов, обычно выполняемых при монтаже турбины. И все-таки я очень волновался: застрянь сборка в корпусе – и никакими силами ее не вытащить. И была бы под моим руководством выведена из строя стратегическая подводная лодка. Меня бы за это по головке не погладили, да и я бы сам себе этого не простил.
Перезарядчики почему-то не хотели пользоваться штатной оснасткой для выгрузки, а собирались стропить груз по-своему. Пришлось разъяснить им в популярной форме, что если сборка застрянет со штатными приспособлениями, то будет один разговор, а если с самодеятельными, то следователь будет разговаривать по-другому. После этого они сразу же отказались от своей «рационализации».
Вечером в субботу все было готово к выгрузке. Около подводной лодки пришвартовался 50-тонный плавкран, который мы с неимоверным трудом достали. Люди были на местах, оборудование исправно – полный порядок. Вдруг оказывается, что на кране нет стропов, рассчитанных на такую грузоподъемность. Вот это номер! Мы забегали, зазвонили – все безрезультатно. У завода стропы есть, но плавучий склад от старости притоплен кормой, а стропы как раз в кормовом трюме. На складе в Мурманске выходной день. Все уладил Тертычный. Оказалось, на кране стропы были, но капитан… не хотел их пачкать. Тертычный послал на кран матросов и они обмотали стропы бинтами. Команде крана за успешное проведение операции был обещан приз – три литра «всеобщего эквивалента», то есть спирта.
Итак, в воскресенье, 20 января, в 12 часов дня, при морозе ровно 20 градусов (а при более низкой температуре кранам запрещается работать) началась выгрузка сборки). Она прошла удачно. Тертычный и еще один офицер, кажется, Ветренников руководили работой крановщиков, находясь непосредственно на верхней части сборки. Они вместе с ней въехали в скафандр, а потом появились над ним. В какой-то момент раздался металлический скрежет, но все обошлось. По мере подъема сборки по трансляции шли доклады о радиационной обстановке как с подводной лодки по данным стационарной системы, так и снаружи по показаниям переносных приборов. Данные превышали расчетные примерно в 10 раз. Для нас, находившихся в пяти метрах, это было не опасно, но для Тертычного с товарищем многовато. Сборку зафиксировали в скафандре, затем вместе с ним перенесли в трюм ПТБ. Там к скафандру приварили днище, и операция была завершена.
Тревоги остались позади, все заулыбались, а я не мог встать с банки, на которой сидел. Только минут через 20 появились какие-то силы, я поплелся в гостиницу, где и пролежал целый день. Кружилась голова, тошнило, сил не было ни каких. От лежания лучше не становилось. Мне показалось, что это результат нервной перегрузки. Позже, когда я узнал истинные значения излучений, я понял, что опять была лучевая болезнь в легкой форме. К моим «накоплениям» достаточно было небольшой добавки, чтобы организм вышел из равновесия.
Жил я в заводской гостинице в номере «люкс» теоретически со всеми удобствами. А практически было очень холодно: +8 у окна и +14 у кровати. Подводники принесли электропечь, и стало немного теплее. У кровати стоял телефон, и это позволяло «держать руку на пульсе». За ночь промыли корпус. На дне лежало несколько частиц, их подобрали с помощью пластилина на длинной палке. Начали ставить фильтр, а он не подходит. Стали подгонять по месту детали и здорово вышли из графика. Я к этому отнесся спокойно: мало ли какие могут появиться неувязки. Когда же пошли третьи сутки, возникло беспокойство. О время обеда в столовой ко мне подошли проектанты реактора Виктор Иванович Маслов и Евгений Михайлович Зубков. Лица у них озабоченные, говорят: «Кушайте, аппетит плохим известием портить не будем».