Спираль

— Почему? — Журналистка поднесла к губам красивую японскую авторучку.

Тут Торадзе посмотрел ей в глаза. И снова ее взгляд показался ему лишенным интеллекта — поверхностным и претенциозным.

«Да стоит ли с ней откровенничать?» У ученого, всегда красноречивого и пылкого собеседника, окончательно пропало желание разговаривать.

— Можно же пересаживать почки и сердце? — продолжила журналистка предыдущий вопрос.

— Дает ли нам право пересаживать почки и сердце если не бог, то хотя бы природа, человечеству пока неясно. Мозг же не почка. Учеными давно созданы искусственные сердце и почки. Но искусственный мозг создать невозможно. Сердце — деталь, точнее, мотор тела, понимаете помпа, насос. Сердца у всех одинаковы, разница возможна с точки зрения здоровья. Но мозг — это сам человек, его характер, интеллект, талант и, кто знает, возможно, и душа…

— Вы верите в бога?

Зураб Торадзе вздрогнул. Вопрос девушки удивил и как бы привел его в чувство.

— Читателей газеты интересует ответ и на этот вопрос? — Он с ироничной улыбкой посмотрел на журналистку.

— Нет, этот вопрос задан не для читателей, мне самой интересно.

— Я верю в мышление человека. Наряду с другими чудесами оно создало и самого бога.

Какое-то жужжание нарушило царившую в кабинете тишину.

Журналистка обернулась к железной двери, но тут же сообразила, что звук издает пульт управления, находящийся на столе главного врача.

Зураб Торадзе встал, подошел к письменному столу, сел в кресло и нажал одну из кнопок на пульте.

Лампы в кабинете погасли. Темно-зеленый свет, чуть брезжущий из двойных окон, едва позволял различать предметы.

«Неужели я на втором этаже?» — поежилась журналистка. Она поняла, что все это время не солнце заливало кабинет своими лучами, — от дневного света здесь отгородились двойными темными стеклами.

Послышался шорох. Правая стена как бы разделилась посредине, раздвинулась, за ней мерцал голубоватый свет. В действительности же разошлись две деревянные панели, выкрашенные под цвет стен, а голубоватый свет обернулся мерцающими телеэкранами. Журналистка насчитала их двенадцать — три ряда по четыре экрана. На каждом мелькали изображения каких-то электродиаграмм.

Зураб Торадзе напряженно вглядывался в каждую из них; в голубом свете, излучаемом экранами, лицо его казалось более рельефным и полным таинственности.

Девушке стало страшно. Сначала ей представилось, что она находится безнадежно глубоко под землей, в затемненном, душном бункере. Затем почувствовала, что кабинет главного врача совершенно не похож на бункер. Тогда она мысленно нарисовала себе подводную лодку, опустившуюся в глубину океана.

Вдруг засветился еще один экран, значительно больше остальных. На нем вместо диаграммы возник тот молодой врач в очках, который недавно появлялся в кабинете.

— Осторожно, понизилось давление! — проронил вдруг главный врач.

— Знаю, большая потеря крови, — ответил с экрана очкастый.

— Диаграмма стабилизируется, думаю, ничего страшного. Однако переливание крови необходимо.

— У нас все готово.

Рядом с молодым врачом журналистка различила на телеэкране еще двух женщин и темный силуэт больного на железной кровати, втиснутой среди сложнейшей аппаратуры.

Зураб Торадзе отдавал короткие распоряжения. Для журналистки многое оставалось неясным, хотя, откровенно говоря, она и не старалась разобраться, вникнуть в суть распоряжений главного врача. Ее больше занимали мерцающие на экранах диаграммы и движения молодого врача. Замечалась какая-то связь между его движениями и изменением диаграмм. А все вместе: затемненный, мрачный кабинет с его бетонными балками, напряженное лицо главного врача и мерцающие экраны — создавало настроение, полное таинственности и неведомого ожидания.

Вдруг экраны разом погасли, и кабинет снова озарился дневным светом. Панели медленно сошлись, заслонив телеэкраны, и стена обрела прежний вид. Напрасно журналистка старалась разглядеть хотя бы тоненькую линию, отделяющую раздвижные двери от стены, — все было подогнано с исключительной точностью.

Зураб Торадзе снова подошел к столику, только на сей раз не опустился в кресло, а нагнулся за сигаретами, протянул их девушке.

— Благодарю, не хочется! — отказалась та.

Главный врач взял сигарету, щелкнул зажигалкой и жадно закурил.

— Что еще вас интересует?

— Ничего! — Журналистка положила в сумку ручку и блокнот. — Мне просто обидно, что интервью не состоялось.

— Почему?

— Вы не позволите опубликовать самое главное и сенсационное.

— Виной тому не мой каприз. Я недавно объяснял вам, что беседа на эту тему больше связана с моральным фактором.

— Понятно! — улыбнулась, поднимаясь, девушка.

— Сожалею, что обманул ваши надежды!

Журналистка поняла, что последнюю фразу Торадзе произнес чисто механически, из вежливости. И не ошиблась. Психологически он уже завершил беседу с посетительницей и в ту же минуту переключился на свои дела. Он вспомнил о Давиде Георгадзе, лежащем с инфарктом в особой палате.

— Можно задать вам еще один вопрос?

Голос девушки сразу оторвал Торадзе от мыслей.

— Ради бога!

— Как здоровье академика Георгадзе?

— Академика Георгадзе? — встрепенулся главный врач.

Резкая смена выражения на лице Торадзе не осталась незамеченной.

— Да, Давида Георгадзе, что-нибудь серьезное?

— Как вам сказать? — подавил волнение главный врач. Голос его стал по-прежнему спокоен и тверд. — Ситуация сложная. Десять дней назад с ним случился инфаркт, что еще сказать вам? Не все зависит от нас. Если справимся с инфарктом, тело старого академика не должно подвести нас.

— Значит, есть надежда.

— Разумеется. Упаси нас боже от безнадежности. Уважаемый Давид ваш родственник?

— Нет, я почти не знакома с ним. Если помните, три месяца назад в Тбилиси проходил международный симпозиум астрофизиков. Я брала у академика интервью для нашего Агентства. Этот старый ученый мне очень понравился, редко случается беседовать с таким внимательным, остроумным и образованным человеком. Я слышала, что десять дней назад с ним случился инфаркт. И очень расстроилась. Давид Георгадзе был увлечен грандиозной проблемой. Он, как и вы, не пожелал преждевременно распространяться о своих исследованиях. Только обещал, что первое интервью после выступления на Президиуме даст мне. Даже записал мой телефон. Я огорчена до глубины души…

— Болезнью Давида Георгадзе или интервью, которое возможно, не состоится? — насмешливо улыбнулся Зураб Торадзе.

— И тем, и другим! — вызывающе бросила журналистка, задетая насмешкой главного врача. — Счастливо оставаться!

Она повернулась и зашагала к двери. Торадзе чувствовал, что девушка обиделась, но не придал этому особого значения. Иное тревожило его. Когда за девушкой захлопнулась дверь, он подошел к столу, сел в кресло, положил локти на стол и снова уткнулся лицом в ладони.

«Давид Георгадзе, боже мой! Что это? Телепатия? Ведь в тот самый миг, когда у меня в голове промелькнули имя и фамилия больного, она спросила, как Давид Георгадзе? Может быть, случайное совпадение и ничего больше? Почему именно сегодня?.. Именно в тот момент, когда я. вспомнил о нем?..»

Торадзе встал, швырнул окурок в пепельницу и снова потянулся к пачке.

«Академик Давид Георгадзе!.. Как будто простое совпадение. Почему она в начале не спросила или где-нибудь в середине разговора? Ей вспомнилось именно в тот миг, когда в моей голове мелькнули его имя и фамилия. Может быть, ей передался какой-то импульс, или, напротив, мне передался ее импульс, и я заранее предчувствовал, заранее догадался, чьим здоровьем она поинтересуется?.. Совпадение… Нет, это не просто совпадение…»

Зураб Торадзе постепенно убыстрял шаги и наконец забегал по кабинету.

На лице его выступили капельки пота. Сердце учащенно билось. Он почувствовал усталость и только тут заметил, что исступленно носится по кабинету. Остановился, тяжело дыша, вытер пот платком и поспешил к креслу.