Страница 4 из 8
— А я, признаюсь, не столь уверена, — сказала Элеанор и нахмурилась, глядя на чемоданчик Нэнси. Очень уж он аккуратно лежал… — Место, которое называется Чертоги мертвых, должно находиться в Подземном царстве, а оно почти целиком относится к Абсурду, а не к Логике. Но твоя страна, похоже, отличалась более строгой организацией. Ну ничего. Если вы с Суми не уживетесь, никогда не поздно тебя переселить. Кто знает? Может быть, именно ты сможешь дать ей какую-то опору — ей как раз сейчас этого не хватает. А если ничего не выйдет, ну, надеюсь, вы хоть не поубиваете друг друга.
— Суми?
— Это твоя соседка. — Элеанор, лавируя среди разбросанных по полу вещей, подошла к окну. Распахнула, высунулась наружу, оглядела ветви вяза и наконец нашла то, что искала. — Раз, два, три, Суми, я тебя вижу. Заходи, познакомься с соседкой.
— С соседкой? — Голос был женский, молодой и недовольный.
— Я тебя предупреждала, — сказала Элеанор и снова отошла на середину комнаты. Двигалась она с замечательной уверенностью, особенно если учесть беспорядок на полу. Нэнси все ждала, что она запнется и упадет, но ничего подобного не случилось. — Я говорила, что на этой неделе приезжает новенькая и что, если это окажется девушка с подходящей биографией, она займет свободную кровать. Ты что же, все забыла?
— Я думала, вы просто так говорите, лишь бы что-то говорить. С вами такое бывает. Со всеми бывает. — В окне появилась голова — вверх ногами, так как ее обладательница, очевидно, висела на дереве. На вид девушка была примерно ровесницей Нэнси, японка, с длинными черными волосами, заплетенными в две ребячливые косички над ушами. Она поглядела на Нэнси с нескрываемым подозрением и спросила: — Ты служанка Королевы Пирожных и пришла наказать меня за неповиновение Графине Сахарной Ваты? Мне что-то не хочется сейчас идти на войну.
— Нет, — растерянно ответила Нэнси. — Я Нэнси.
— Какое скучное имя. Как ты вообще здесь оказалась, с таким-то именем? — Суми перевернулась в воздухе и спрыгнула с дерева. На миг пропала из вида и тут же появилась снова, уселась на подоконник и спросила: — Элеанор-Эли, вы уверены? Точно-точно уверены? Судя по ее виду, ей здесь вообще нечего делать. Может быть, вы опять вычитали в ее документах то, чего там не было, а на самом деле ей место в школе для малолетних жертв плохого парикмахера — кто ей только волосы красил?
— Я не крашу волосы! — В голосе Нэнси звучало горячее возмущение. Суми умолкла и заморгала. Элеанор тоже повернулась к ней. У Нэнси вспыхнули щеки — кровь бросилась ей в лицо, но она не дрогнула и даже как-то удержалась, чтобы не провести рукой по волосам. — Они раньше были все черные, как у мамы. Когда я в первый раз танцевала с Повелителем мертвых, он сказал, что они красивые, и провел по ним пальцами. И тогда те волосы, которых его пальцы не коснулись, побелели от зависти. Вот почему у меня осталось только пять черных прядей. Это те места, где он дотронулся.
Вглядевшись пристальнее, Элеанор увидела, что эти пять прядей повторяют очертания руки — той руки, что прикоснулась к этой бледной девушке один-единственный раз.
— Ясно, — сказала она.
— Я их не крашу, — сказала Нэнси, все еще не остыв. — Я никогда не буду их красить. Это было бы неуважительно.
Суми все еще моргала, и глаза у нее были большие и круглые. Потом она усмехнулась.
— А ты мне нравишься, — сказала она. — Самый чокнутый джокер в колоде, да?
— У нас не принято употреблять такие слова, — резко оборвала ее Элеанор.
— Но это же правда, — возразила Суми. — Она думает, что вернется туда. Правда же, Нэнси? Думаешь, откроешь ту самую дверь — ту, да не ту, — а за ней лесенка в рай: раз ступенька, два ступенька, черта с два ступенька — и ты опять в своей сказке. Чокнутая ты. Дурочка. Никуда ты не вернешься. Если уж тебя оттуда вышвырнули, значит, не вернешься.
Сердце у Нэнси словно выскочило из груди и застряло в горле, она начала задыхаться. Глотнула, чтобы втолкнуть сердце обратно, и прошептала:
— Неправда.
У Суми блестели глаза.
— Да ну?
Элеанор хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание:
— Нэнси, почему бы тебе не распаковать свои вещи и не начать обустраиваться? Обед в половине седьмого, после обеда, в восемь, групповая терапия. А ты, Суми, сделай одолжение, не вынуждай ее убить тебя в первый же день.
— Каждый ищет свой путь домой, — сказала Суми и исчезла за окном — вернулась к тому, чем была занята, пока Элеанор ее не оторвала.
Директриса бросила на Нэнси быстрый извиняющийся взгляд и тоже вышла, закрыв за собой дверь. Как-то вдруг, без предупреждения, Нэнси осталась одна.
Она постояла на месте, считая до десяти и наслаждаясь неподвижностью. Там, в Чертогах мертвых, ей иногда приходилось стоять в одном и том же положении несколько дней подряд, ничем не выделяясь среди других живых изваяний. Девушки-служанки, менее искушенные в неподвижности, проходили мимо с губками, смоченными гранатовым соком с сахаром, и прижимали их к губам неподвижно стоящих. Нэнси научилась даже не глотать, чтобы сок сам стекал по горлу, поглощать его пассивно, как камень поглощает лунный свет. Месяцы, даже годы ушли на то, чтобы научиться стоять совершенно неподвижно, но она научилась, о да, научилась, и даже сама Леди Теней назвала ее недостижимо прекрасной — ее, маленькую смертную, не признававшую спешки, горячности и суеты.
Но этот мир создан для вечно спешащих, горячих и суетливых, он так не похож на тихие Чертоги мертвых. Со вздохом Нэнси вышла из неподвижности, открыла чемодан. И замерла снова, на этот раз в испуге и смятении. Ее одежды — ее воздушных платьев и прозрачных черных рубашек, отобранных с такой тщательностью, — в чемодане не было. Вместо них — пестрый ворох материи всех цветов радуги, такой же яркий, как вещи Суми, разбросанные по другой половине комнаты. Сверху, на этом ворохе, лежал конверт. Дрожащими руками Нэнси открыла его:
«Нэнси, милая, нам очень жаль, что пришлось сыграть с тобой такую злую шутку, но ты не оставила нам выбора. Ты уезжаешь в школу, чтобы выздороветь, а не вязнуть бесконечно в том, что с тобой сделали похитители. Мы хотим, чтобы к нам вернулась наша настоящая дочь. Это была твоя любимая одежда до того, как ты пропала. Ты была нашей маленькой радугой! Помнишь?
Ты почти все забыла.
Мы любим тебя. Мы с папой любим тебя больше всего на свете и верим, что ты вернешься к нам. Пожалуйста, прости нас за то, что мы подобрали тебе более подходящий гардероб, и знай, это потому, что мы хотим тебе только добра. Мы хотим, чтобы ты вернулась.