Снежный блюз

– Я обещаю, – ответила Дороти. Она с серьезным видом облизнула указательный палец и осторожно нарисовала им на груди атласного халата крест. – Чтоб мне умереть.

– Вот и отлично. Все, что тебе нужно будет делать, – это следить за моими вещами, искать то, что я потеряла, отвечать на звонки, если меня нет в номере, и просто помогать мне во всем. Например, завтра нужно взять такси и развезти все эти карточки тем, с кем я собираюсь познакомиться в Мельбурне. Как насчет такой работы?

У Дороти задрожал подбородок:

– Если у меня будет новое платье, я смогу.

– Отлично!

– А мое жалованье, мисс?

– Ох, я не знаю, сколько здесь платят служанкам и личным секретарям. Сколько ты получала?

– Два с половиной шиллинга в неделю и питание, – ответила Дороти.

Фрина была шокирована.

– Неудивительно, что здесь тяжело с прислугой! И что ты делала за эти деньги?

– Все, кроме готовки, мисс. Они держали повара. А белье отправляли в стирку китайцам. Поэтому все было не так уж плохо. Я должна была где-то работать. Мы не могли прожить на то, что зарабатывала мама. Конечно, вы этого не поймете. Не хочу вас обидеть, но вы не знаете, что это такое. Вам ведь никогда не приходилось голодать.

– Нет, приходилось, – мрачно ответила Фрина. – Еще как приходилось. В нашей семье не было ни гроша до тех пор, пока мне не исполнилось двенадцать.

– Тогда как же… – произнесла Дот, приподнимая полы халата. – Как…

– Умерли три наших родственника, отделявших отца от титула, – ответила Фрина. – Три молодых человека безвременно скончались, и старый лорд вызвал нас из Ричмонда. Мы сели на огромный пароход и причалили прямо в объятия роскоши. Я была от этого не в восторге, – призналась Фрина. – Моя сестра умерла от голода и дифтерии. Мне было жутко оттого, что у нас в Англии было столько родственников и никто из них и пальцем не пошевелил до тех пор, пока отец не получил наследство. Не рассказывай мне о бедности, Дот. Я ела кроличье мясо и капусту, потому что больше нечего было. С тех пор, признаюсь, не выношу даже вида кроличьего рагу или капусты. О, ты нашла мой синий костюм! А я даже забыла, что купила его.

На серебряном подносе принесли чай и кекс, который Фрина тут же разрезала и намазала маслом.

– Хватит обо мне, лучше помоги мне съесть кекс, – сказала Фрина. Она ненавидела чайные кексы. – Ты будешь чай с молоком? И два кусочка сахара?

Дороти шмыгнула носом и уже собралась утереть лицо халатом, как вдруг опомнилась и побежала в ванную за носовым платком. Разливая чай, Фрина подумала, что Дороти, должно быть, очень устала. Месть и свобода способны утомить не меньше, чем ненависть и убийство. Она зажала в руке крошечную белую таблетку и опустила ее в чашку девушки. Дороти нужно как следует выспаться.

Девушка вернулась и, даже не успев притронуться к чаю, тут же набросилась на кекс.

– Завтра утром я позвоню в агентство и выясню, сколько нужно тебе платить, – сказала Фрина. – И завтра же мы купим тебе кое-какую одежду. За форменную одежду я заплачу сама и дам тебе аванс, чтобы ты могла купить что-то для себя. А еще заберем с вокзала твои вещи.

– Думаю, мне лучше прямо сейчас идти спать, – сонно заметила Дороти.

Фрина проводила девушку в ее комнатку, уложила в кровать и, еще не успев закрыть за собой дверь, увидела, что девушка уже крепко спит.

– Два с половиной шиллинга в неделю и питание, – произнесла Фрина. Она налила себе еще чая и закурила. – Бедное дитя!

Элис Гринхэм проснулась в белоснежной кровати в состоянии непривычного покоя. Она словно парила на подушке из морфия над своим измученным телом. Время от времени к девушке подходили женщины в белых передниках и что-то делали с ее телом, которое, как казалось Элис, принадлежит кому-то другому. Они смочили его холодной водой и накрыли влажной простыней. Выглядело это очень забавно, и Элис захихикала. По крайней мере, ребенка уже не было, и она могла вернуться в свою богобоязненную, респектабельную семью, свободная от доказательств своего позора.

Тогда она не знала, что пять минут способны изменить жизнь. Она пошла на танцевальный вечер, организованный церковью, откуда ее выманил на улицу, под велосипедный навес, один парень, сын священника, которого она всегда считала хорошим. Он прислонил ее к скрипучей деревянной стене и стал возиться с ее одеждой, шепча, что любит ее и женится на ней, как только получит свою долю в отцовском магазине. От этой безрадостной, неловкой случки и произошла вся беда. Когда они встретились снова, он опустил глаза и притворился, что не знает ее; тогда Элис сказала ему о ребенке, и он заорал: «Нет! Это не я! Ты наверняка встречаешься с кучей парней!» А когда она стала настаивать, ударил ее по лицу.

Медсестры – она узнала их по белым чепцам – собрались вокруг тела. Какая-то женщина в брюках наполняла шприц. Элис почувствовала, что наступает переломный момент. Она была сонной, веселой и легкой, а они пытались вернуть ее в это страдающее, скрученное от боли тело, лежавшее там, внизу, на кровати. Нет, она не вернется. Она уже довольно настрадалась. Тот вкрадчивый мужчина, Джордж, его мерзкие пальцы на ее теле… Нет, она не вернется, они не смогут ее заставить.

Медсестры пытались удержать тело. Оно сопротивлялось. Женщина в брюках что-то вколола пациентке в грудь. Тело обмякло, и над ним склонились медсестры.

Элис не удержалась от крика, когда снова почувствовала свое тело и судороги истерзанной матки. Она открыла глаза, посмотрела прямо в лицо доктора Макмиллан и прошептала:

– Это несправедливо. Мне было так светло…

Ту т слова ее захлебнулись долгим, резким криком. Начался жар.

Глава пятая

Все люди, живущие на земле,

Воспойте Господу радостным гласом…[14]

Фрина завтракала и изучала колонку светской хроники, когда услышала возню Дороти в ванной. Наконец девушка появилась в комнате, выглядела она сильно посвежевшей. Фрина отыскала бежевый вязаный костюм и отдала его Дот вместе с комплектом нижнего белья и парой туфель. Дороти послушно оделась, но туфли Фрины оказались ей слишком велики.

– Надень пока свои тапочки, а завтра мы раздобудем для тебя какую-нибудь обувь. Сегодня ведь воскресенье. Послушай этот колокольный звон! Он и мертвого разбудит!

– Судя по всему, так оно и было задумано, – заметила Дот.

Фрина взглянула на девушку поверх газеты, отметив про себя, что девушка не так проста, как кажется на первый взгляд. С помощью Фрины девушка заказала себе плотный завтрак и теперь безмятежно поглощала гриль ассорти, как будто никогда не задумывала никаких убийств.

– Что нужно делать, когда я буду доставлять эти карточки, мисс? – спросила она, с трудом проглатывая огромный кусок яичницы с беконом.

– Попроси водителя подождать тебя, подойди к парадной двери, позвони и отдай карточку тому, кто откроет дверь. Говорить при этом ничего не нужно. Я записала свой адрес на обратной стороне. Справишься?

– Да, мисс, – пробурчала Дороти набитым ртом.

– Хорошо. Сегодня я обедаю с доктором Макмиллан в больнице королевы Виктории, а чтобы как-то заполнить время до этого, схожу в церковь. Поэтому, когда вернешься, постарайся немного привести в порядок мои вещи, ладно? Я приду днем. Закажи на обед что захочешь, и наверное, будет лучше, если ты не станешь выходить из отеля до моего возвращения. Нам не нужны неприятности с твоей бывшей хозяйкой, так ведь? Вот деньги на такси; заплати по счетчику и прибавь два шиллинга на чай, не больше. И не забудь забрать свои вещи со станции. Знаешь, Дороти, а тебе идет этот костюм! Ты выглядишь очень элегантно.

Дороти покраснела, взяла деньги (их было больше, чем она видела за всю свою жизнь) и залпом допила чай. Она встала, расправила бежевую юбку и сказала, запинаясь:

14

«Старый сотый псалом» – церковный гимн, написанный шотландским священником Уильямом Кетом (ум. 1594) и положенный на музыку кантором Луи Буржуа (1510 – 61). В основу гимна положен сотый псалом. В русской Псалтири это псалом 99, начинающийся со слов: «Воскликните Господу, вся земля! Служите Господу с веселием; идите пред лице Его с восклицанием!».