Снежный блюз

– Я так благодарна вам, мисс…

– Посмотрим, что ты скажешь после того, как наведешь здесь порядок, – бросила Фрина. – Все взяла? Ну ладно, вперед!

Когда Дороти ушла, Фрина улыбнулась про себя, прикидывая, увидит ли она снова девушку, оказавшуюся на свободе с пятью фунтами и в новой одежде. Она наградила себя мысленной пощечиной за цинизм и вспомнила, что уже давно пора идти в церковь.

Уже через полтора часа мельбурнские прохожие обращали внимание на стройную, уверенную в себе и очень ухоженную молодую даму, не спеша идущую по Свонстон-стрит в сторону собора. Утро было свежим и прохладным, и Фрина надела строгий темно-синий шелковый костюм с очень дорогим кружевным воротничком, темные чулки и черные туфли на высоком каблуке. На голове у нее была черная шляпка клоше; единственной вызывающей ноткой были серьги с сапфирами, переливающимися ярче, чем витражи собора. Фрина поднялась по ступенькам как будто в удивлении, что специально для нее не открыли главный западный вход, и со скромным изяществом заняла место на задней скамье. Она взяла предложенные любезным джентльменом, сидевшим рядом, расписание служб и книгу гимнов и слегка улыбнулась в благодарность. Джентльмен показался Фрине знакомым.

Ее сосед был полным, краснощеким и довольно привлекательным, в безупречно сшитом костюме и рубашке белее снега. Когда орган заиграл «Старый сотый псалом», Фрина поняла: это тот самый человек, который вчера вечером улыбался ей через столик в ресторане отеля.

Она поднялась, стала петь и услышала, как ее нежное сопрано поддерживает громоподобный бас, легко поднимавшийся над всеобщим овечьим блеяньем, которое прихожане Англиканской Церкви принимают за пение.

Ее сосед определенно прибавлял живости и силы всеобщему хору. Фрине это понравилось. Она считала, что нет никакого смысла петь в церкви, если у тебя нет желания петь. В конце гимна они получили знаки одобрительного внимания от вежливых граждан из первых рядов, и Фрина улыбнулась своему соседу.

– Люблю хорошо попеть, – шепнул он ей. – И терпеть не могу это нытье!

Фрина мягко усмехнулась и согласилась. Джентльмен положил свою карточку на раскрытую страницу ее книги с гимнами, она в ответ дала ему свою. На ее плотной карточке кремового цвета буквы были выгравированы, а не напечатаны. Там значилось: «Досточтимая Фрина Фишер, Коллинг-холл, Кент». Она знала, что это верх изящества. Карточка джентльмена также была гравированной и говорила о том, что краснощекий человек, внимательно слушающий сейчас наставления какого-то духовного лица с заложенным носом, был господином Робертом Сандерсоном, депутатом парламента от Турака. Фрина вспомнила, что он был в ее списке достойных внимания горожан, опустила карточку в сумку и обратила внимание к проповеди.

Она была, к счастью, не слишком длинной и посвящалась в основном долгу христианина. Фрине довелось выслушать уже столько проповедей о долге христианина, что она могла угадать почти каждое слово, этим она и забавлялась некоторое время, любуясь витражами, которые переливались как бриллианты в лучах утреннего солнца. Проповедь плавно перешла в исповедь, и Фрина абсолютно честно призналась, что совершила то, чего не должна была, и не сделала того, что следовало бы. Служба продолжалась, а Фрина вспоминала время, проведенное в Париже, на левом берегу Сены, где она делала так много того, чего не следовало, и это было так приятно; а потом припомнила, как в одном парижском кафе какой-то малыш поставил шах и мат Марселю Дюшану.[15] Это стоит некоторого количества маленьких прегрешений, подумала Фрина. Она спешно поднялась для последнего гимна, и церковь постепенно начала пустеть. Господин Сандерсон предложил ей руку, Фрина оперлась на нее.

– Кажется, я уже оставила карточку вашей жене, сэр, – улыбнулась она. – Уверена, что мы еще встретимся.

– Надеюсь, мисс Фишер, – ответил депутат парламента глубоким, звучным голосом. – Мне всегда нравились девушки, которые умеют петь. И кроме того, я, кажется, знал вашего отца.

– Неужели, сэр? – Фрина ничем не выдала ужаса по поводу того, что ее пролетарское происхождение выплывет наружу, и депутат парламента оценил ее мужество.

– Да, я был представлен ему, когда он уезжал в Англию. Ему не хватало денег на дорогу. Я был рад ему помочь.

– Надеюсь, сэр, он не забыл отдать вам долг? – холодно спросила Фрина.

Господин Сандерсон потрепал ее по руке:

– Конечно, нет. Зря я об этом вспомнил. Я могу сопровождать вас, мисс Фишер?

– Нет, сэр, я иду в больницу королевы Виктории. Возможно, вы подскажете мне дорогу.

– Идите прямо по этой улице, мисс Фишер, поверните на Литтл-Лонсдейл-стрит, а там на Минт-плейс, сразу после здания ратуши. Отсюда не больше восьмисот метров.

– Спасибо, сэр, – улыбнулась Фрина.

Затем она высвободила руку и ушла, немного обиженная и огорченная. Если ее отец оставил долги чести по всему Мельбурну, ей будет довольно трудно обосноваться в местном обществе. И все же ей понравился господин Сандерсон, депутат парламента. Искренность его голоса и спокойные, непринужденные манеры – достоинство для любого политика. И он может пригласить ее на обед в клуб «Мельбурн» – бастион, который Фрина намеревалась взять.

Она взобралась по холму к музею, с некоторыми трудностями нашла Минт-плейс и представилась регистратору в обшарпанном здании больницы, приятно пахнущем карболкой и молоком. Оно состояло наполовину из дерева, наполовину из кирпича, и казалось, возникло скорее в результате мимолетного стимула, чем тщательного планирования. Внутри стены были выкрашены в лютиковый желтый и белый цвета.

Явилась доктор Макмиллан; она была в белом халате, который очень ей шел, и мужских брюках, под твидовым жилетом виднелись белый воротничок и галстук.

– Идемте, моя дорогая, я покажу вам приемное отделение и детскую палату, а потом мы пойдем обедать, – бросила доктор Макмиллан через плечо, уже поднимаясь по обитым линолеумом ступенькам со скоростью бегуна.

Несмотря на возраст и грузность, доктор Макмиллан была крепка, как бык. Женщины благополучно поднялись наверх, и доктор Макмиллан открыла выкрашенную краской дверь, за которой оказалась небольшая, с белыми стенами комната без окон, где стояли лишь кушетка, стул, письменный стол и шкаф с медикаментами.

– Маленькая, но вполне приличная, – прокомментировала доктор. – Теперь в детскую.

– Расскажите мне, – попросила Фрина, – как появилась эта больница для женщин. Ее построили на пожертвования старой королевы?

– Это удивительная история, Фрина. Такое могло случиться только в молодой стране. Две женщины-врача основали практику здесь, в Мельбурне, но высшее медицинское начальство, будучи тогда таким же закоснелым и консервативным, как и сегодня, не разрешило им отравлять стерильный воздух больниц. Медсестры – да. Врачи женского пола – нет. Поэтому они основали больницу в здании уэльской церкви – единственном помещении, которое смогли получить. С тех пор я стала теплее относиться к уэльсцам. В больнице был всего один кран с водой, один стерилизатор и – очень скоро – гораздо больше пациентов, чем туда помещалось. Женщины спали на полу, каждый час принимали роды. Но им нужен был не просто родильный дом – они подали прошение об организации больницы. Разумеется, парламент отказал им в финансировании. Поэтому они послали прошение королеве, и все женщины Виктории собрали для нее по шиллингу. И тогда старая королева (благослови ее Господь!) дала им разрешение и право именоваться больницей королевы Виктории. К сожалению, это здание выстроено из рук вон плохо. Через несколько лет мы переедем в новое, а этот приют снесем до последнего камня. Раньше здесь была школа для гувернанток. Сюда, Фрина, здесь детская палата. Вы любите младенцев?

Фрина рассмеялась.

15

Дюшан, Марсель (1887–1968) – французский художник, крупнейший представитель сюрреализма и дадаизма.