Страница 5 из 100
Сознавая, что удел сельских и городских тружеников по-прежнему тяжел, Суриков стремится выдвинуть реальные идеалы, составить заповеди, способные помочь его герою вырваться из кольца бесправия и нужды. Прежде всего это, конечно, труд, труд на земле («Летом» и другие стихотворения). Но и вообще — всякая работа, деятельность, упорство в преодолении тягот: «Все одолеет сила духа, все победит упорный труд!» («Трудящемуся брату»). Такая мысль повторяется многократно, в разной форме, вплоть до басенно пословичной в сказке для детей «Клад»: «Станете трудиться — будете богаты».
Особое значение придавал поэт росту культуры народа. О «свете науки», без которого трудящимся не дойти до настоящей свободы, Суриков говорил в стихотворении «Пришла желанная свобода...». В «отрывке рассказа» под названием «В захолустье» (напечатан в сборнике «Рассвет»), полемически направленном против недооценки народного просвещения, сельский учитель заявляет: «Я убежден, что отечество наше хочет просвещения, и все домовые <т. е. дикость, суеверия> попрячутся».
Таковы основные мотивы и настроения произведений Сурикова, в общем свойственные ему в течение всего периода его творчества. Несомненно, поэзии Сурикова присуща известная узость идей и тем. Об этом неоднократно говорилось при его жизни. Он и сам понимал обоснованность подобных упреков. В письме Барышеву от 27 июня 1878 года он писал: «Некоторые критики упрекали меня за одно образие мотивов, приписывая это узости моего взгляда. Это величайшая ошибка. Разнообразие мотивов зависит от разнообразия жизни, а не от широты взгляда. Нужно знать те условия, при которых я жил и развивался. Я жил и развивался при крайне однообразных условиях, при крайне однообразной обстановке. Область моих наблюдений была крайне ограниченна, нужда и определенный труд приковывали меня к одной и той же местности и не давали мне возможности набраться новых впечатлений. Возьмите Кольцова и Никитина: однообразие мотивов у них страшное. А почему? Жизнь их была однообразна, а талант у них был, и немалый, против этого и спорить никто не станет». [1]
Здесь Суриков в главном своем утверждении во многом прав. Около десятилетия спустя Г. В. Плеханов разъяснял то обстоятельство, что неразвитость крестьянской жизни, самый ее характер «должен был невыгодно отразиться на характере художественного творчества» тех, кто писал о крестьянстве. [2]
Справедливо апеллирует Суриков в приведенных строках письма к именам Кольцова и Никитина: бесспорно, его поэзия — продолжение их поэтической традиции.
Их многое роднит: герои, особый тематический круг, представляющий крестьянский труд, а также крестьянина и природу; мотивы народного горя, печали и муки; характерный этический пафос— жажда справедливого морального закона. Есть очевидное сходство и в выборе стиховых средств.
Однако нельзя не сказать, что чрезмерное сближение творчества Кольцова, Никитина и Сурикова, относящееся к числу штам пов литературоведения, упрощает историческую истину. Ведь уже Кольцов и Никитин, как известно, поэтические явления, которые во многом существенном различны между собой. То же надо заметить о Никитине и Сурикове. Важны не только различия, так сказать, в результатах — те, что проявляются в строках стихов, — но и особенно различие социальных обстоятельств, условий, стимулов, по буждавших каждого из поэтов к творчеству.
Нет оснований также забывать об определенном «отодвигании» на периферию этой поэтической линии. Стихи Кольцова — одно из важных явлений эпохи по своему принципиальному смыслу, они в большой степени обладают достоинством открытия. Его творения вызвали серьезный интерес со стороны Белинского и Жуковского, Пушкина и Н. Станкевича, о нем размышляли Герцен и Салтыков. Творчество Никитина, несмотря на новые, своеобразные качества, уже не составило такого события в литературе.
Суриков относился с большим уважением к своим предшественникам — поэтам из народа. Вместе с тем собственная связь с ними неслучайно воспринималась им общо, без остроты. Прямое свидетельство тому — разысканное нами стихотворение Сурикова «Памяти А. В. Кольцова и И. С. Никитина» [1]:
Таково это стихотворение, всего четыре строфы, сплошь содержащие весьма неточные и декларативные характеристики. Его, по справедливости, надо отнести к числу слабейших у Сурикова; понятно, почему он сам не включил его в сборник своих произведений.
Таким образом, тема «Кольцов — Никитин — Суриков» не допускает чересчур прямолинейных толкований.
В своем письме, которое цитировалось выше, ставя свой поэтический труд в ряд с наиболее близкими предшественниками и будучи охвачен полемическим волнением, Суриков не отдает себе отчета в том, что со времен Кольцова и Никитина слишком многое изменилось и в действительности и в поэзии. Если эти два поэта передавали в своих произведениях жизнь дореформенной деревни, то их преемник уже говорил о деревне после отмены крепостного права, о деревне, охваченной новыми сложными внутренними, да и внешними процессами, и о городе, вовлеченном в значительные исторические преобразования.
Наконец, в то время, когда писал свои стихи Кольцов, и затем, когда начинал свой поэтический труд Никитин, жизнь русского крестьянства была еще почти неосвоена нашей реалистической поэзией. Но по мере того как крепло и развивалось творчество Некрасова, не могло не пасть резко значение тех поэтов, которые не сумели усвоить принципиальный смысл некрасовских открытий.
Здесь следует значительно расширить историко-литературную перспективу наших рассуждений, дабы не придавать такому противоречивому, промежуточному явлению, как поэзия Сурикова, той цельности и монолитности, которая ему не свойственна.
Суриков был знаком с произведениями Некрасова. Правда, пока известно только одно прямое высказывание Сурикова о стихах великого поэта-современника. Приводится оно в воспоминаниях Саввы Дерунова (речь в них идет о 1872 годе). Вот это высказывание: «В его <Некрасова> музе ничего нет поэтического. Это сухая проза, притом односторонняя и ординарная». [1] Даже если бы эти слова никогда не были сказаны, сам дух, сама суть творчества Сурикова вполне определенно гласила бы о том, что открытия Некрасова остались ему во многом чужды.
Это важнейшее обстоятельство было бы неверно безоговорочно вменить Сурикову в вину. Конечно, то была беда его, человека, который с колоссальным трудом выбивался к творчеству, к духовным ценностям, но не имел возможности дойти до понимания важнейших идеологических, художественных достижений эпохи. Впрочем, случись это, просто не было бы на свете такого своеобразного явления, как его стихи, возникло бы нечто совершенно иное.
Отдаленность Сурикова от поэзии Некрасова, а следовательно, и вообще от магистрального пути русской реалистической поэзии его времени очевидна. Реалистического постижения, анализа действительности, социальной, исторической типичности обстоятельств, характеров, деталей в стихах Сурикова нет. Правда жизни входит в его стихи эмпирически, отрывочно, но, как уже говорилось, порой сильно и выразительно. Надо попутно отметить, что все-таки опре деленную эволюцию в направлении большей жизненной точности картин Суриков пережил: стоит сравнить с этой целью, скажем, «У могилы матери» (1866) и «Горе» (1872). Однако о коренной перестройке поэтических принципов говорить не приходится.
1
И. 3. Суриков, Стихотворения, изд. 4, М., 1884, с. 61. В тексте письма почти дословно повторяются мысли рецензента журнала «Дело», писавшего о втором издании стихотворений поэта («Дело», 1875, № 8, с. 300).
2
«Наши беллетристы-народники». — Г. В. Плеханов, Литература и эстетика, т. 2, М., 1958, с. 246.
1
«Ремесленная газета», 1875, 3 мая.
1
А. И. Яцимирский, Иван Захарович Суриков в семье своих литературных преемников. — «Русская старина», 1905, № 4, с. 95.