Страница 4 из 100
Поэзия Сурикова полна печали и горечи; однако уже из при веденных примеров ясно, что ей не следует приписывать в качестве основного настроения однообразную «терпеливую покорность», как это порой делалось в дореволюционной, да и послереволюционной, печати. Отметим еще в его стихах особый характер откликов, когда горе и печаль соседствуют с отчаянной разудалостью, горькой бесшабашностью, — их никак не уместить в рамки «терпеливой по корности» (для примера можно назвать «Шум и гам в кабаке...», «Беззаботный» и многие другие стихотворения, строки, детали). В своих произведениях на сюжеты из отечественной истории («Грозный царь», [2] «Богатырская жена», «Василько», «Святослав и Цимисхий» [1] Суриков обращается обычно к событиям драматическим, полным действия, энергичным и выразительным уже по самому своему характеру. Он рисует картины кровавых расправ, всяческого произвола, творимого властителями и их приближенными, представляет клубок обид, борьбы и мести.
Непосредственно «бунтарские» мотивы в стихах Сурикова редки. Все же встречаются и они. Пример — широко популярная в прошлом, да и сейчас не забытая, «Казнь Стеньки Разина» («Точно море в час прибоя...»). Явную нагрузку символики, содержательного иносказания несет, как нам кажется, стихотворение «Ой, дубинушка, ты ухни!..» Трудно предположить, что оно не вызвано к жизни каким-либо особой важности событием, особым кругом впечатлений, — настолько внутренне оно остро, напряженно, от него веет духом запальчивым, боевым. Однако пока оно должно быть отнесено к числу известного рода загадок в поэтическом наследии Сурикова. Определить реальный его адрес и подтекст в настоящее время невозможно. Нужны дополнительные факты и материалы.
Таковы некоторые эпизоды поэтического творчества Сурикова. Но и в целом его стихи, как уже говорилось, ориентированы не на «сильных мира сего», а на пасынков судьбы, на тех, кому сущест вующий уклад жизни не давал покоя и обеспеченности сегодня и не сулил основательных надежд на завтра.
Анонимный рецензент «Отечественных записок», откликаясь на третье издание стихотворений Сурикова, так определял общее на правление, общий дух книги:
«Напоминаем читателю, что стихотворения г. Сурикова доживают до третьего издания. Это факт тем более любопытный, что в них нет ни амуров, ни замысловатых сказок, ни шутовских побасенок, словом, ничего такого, что обыкновенно привлекает массы читателей к сборникам стихов второстепенных, совсем дюжинных и прямо лубочных поэтов. Значит, есть сферы, где требуется облег чить горе слезами, где лирика г. Сурикова, именно его лирика — утешительница заключенных и готовящихся к заключению — есть жданный и желанный гость. Ввиду этого вышеизображенная схема периодов уважения к лирике требует еще каких-то поправок. Каких, мы не знаем, кроме разве той, которую народ выразил поговорками: «от тюрьмы да от сумы не отрекайся» и „все мы под богом ходим“». [2]
Как видно, рецензент по праву считал основной аудиторией поэзии Сурикова тех современников, которым неприютно было на родной земле, тех, у кого не находилось оснований отрекаться от «тюрьмы да от сумы», кто всегда «ходил под богом», ибо не мог надеяться на другого защитника.
На самом деле, в каких отношениях к богу находятся герои Сурикова и сам он? Насколько крепок был в их глазах этот защитник? В стихах часто молятся, поминают бога. Но такие детали, разумеется, ничего еще не говорят о существе дела, о мировоззрении Сурикова. Все-таки авторы работ о нем, появившихся в более или менее недавние годы, с уверенностью и особым неудовольствием отмечали наличие «религиозных мотивов» в его поэзии.
Однако вспомним, например, стихотворение «В воздухе смолкает...» (1866), которое не включалось ни в один из сборников Сурикова последних лет:
Очевидно, что это стихотворение свободно от религиозной патетики; напротив, оно содержит явный упрек «божьему миру» в несовершенстве, неустанных людских терзаниях. Конечно, подобным строкам далеко до богоборческого пафоса, скажем, Тараса Шевченко. Но чрезвычайно далеки они также от религиозного умона строения.
Интересно, что в первом сборнике стихотворений поэта «В воздухе смолкает...» завершалось еще одной строфой:
При переиздании Суриков снял эту строфу — быть может, окончательно потеряв надежду на такое «ниспослание».
В стихотворении «Работники» поэт вместе со своим героем терзается сомнением:
А более раннее «Головушка» Суриков закончил так:
Трудно не увидеть в этих стихах печальной иронии автора. И возникает она в его сознании не однажды. Приведем в заключение два отрывка из писем поэта. 30 января 1876 года он писал А. Н. Пешковой-Толиверовой: «Нужно ждать весны, тогда, может быть, мое здоровье поправится, если нет — дело скверное, тогда нужно ждать выбытия туда, откуда никто не возвращается в старом виде. А в новом виде возвращаются ли оттуда? Это дело нерешенное, история этого превращения — дело неразгаданное». [1]
И еще: 9 ноября 1878 года Суриков посылает в письме своему другу И. И. Барышеву ничем не примечательное стихотвореньице традиционно религиозного содержания «Вечерняя молитва». При этом он пишет: «Душа моя Ванюша! Я имею поползновение попасть в сотрудники духовного журнала «Странник», а посему пробую себя в духовном роде. Вот эта проба». Н. А. Соловьев-Несмелов опубликовал письмо в издании 1884 года, однако с небольшим изъятием. Он снял подпись, поставленную Суриковым под стихотворением: «И. Голгофораспятенскосинайский»,— а именно она окончательно разоблачала ироническую игру автора письма. [1]
Русская демократическая лирика в творчестве основных ее представителей вообще оставалась равнодушна к любым формам мистицизма, хотя и отдавала подчас дань бытовой обрядности. Поэзия Сурикова говорит об этом достаточно внятно. Надо помнить о необразованности поэта и его товарищей, о том, что истинные ценности культуры давались им с боя. Тем большая доблесть — их свобода от официальной религиозности.
2
TСтихотворение «Грозный царь (отрывок)», относящееся, видимо, к ранним произведениям Сурикова, рассказывает об Иване Грозном: Он жаждет слышать плач детей, // Он жаждет слышать стоны вдов, // Глядеть на трупы их мужей, // Глядеть на трупы их отцов.
1
Поэма «Святослав и Димисхий» не была закончена Суриковым, отрывок из нее см. в сб.: И. Суриков, Собр. стихотворений, «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1951, с. 264 и 326.
2
«Отечественные записки», 1877, № 11, «Новые книги», с. 100.
1
ПД.
1
См.: И. 3. Суриков, Стихотворения, изд. 4, М., 1884, с. 66 (оригинал письма — ГБЛ).