Страница 4 из 14
На каталке, привязанная ремнями, лежала странная девушка. Блеклая, как известка, с длинными белыми волосами. И с ладонями в волдырях от ожогов, обмазанными чем-то блестящим. Девушка подняла голову, удивительно ясно посмотрела на Майкла и заплакала, тоненько подвывая. Жалобно и испуганно. Сразу захотелось ее развязать, спрятать в багажнике джипа, вывезти в безопасное место. Однажды Майкл на такое решился, освободил из полицейского бобика товарища по протестной акции…
— Че уставился, гнилушек не видел? — заскрипел за спиной старческий голос. — Пшел отсюда, любопытный какой!
Майкл подпрыгнул от неожиданности, развернулся на каблуках.
Возле скорой стояла бабка, древняя, с деревянной клюкой, и грозила ему скрюченным пальцем. У ног бабки сидел черный кот и тоже смотрел с неодобрением.
— Почему гнилушка? — растерялся Майкл.
— Ну а кто ж? — удивилась бабка. — Ишь как воет, старается! Так что ручонки к ней не тяни, боком выйдет такая забота.
Черный кот с пронзительным мявом прыгнул мимо Майкла в карету. Зыркнул сердитым крапивным глазом, а потом зевнул во всю пасть. Майкл увидел клыки, неожиданно крупные, розово-алое нёбо, язык, даже на вид шершавый. Подивился, как съехали на затылок острые кошачьи уши… А потом его одолела сонливость. Надавила на плечи апатия. Сделалось безразлично, что будет с беловолосой девушкой, и что за карга с клюкой разгуливает в чистом поле, в пяти километрах от города.
Привязанная девушка успокоилась, расслабилась и засопела. Может, подействовало лекарство? Снотворное ей вкололи?
Бабка опять поманила пальцем, и на этот раз Майкл подошел: что проку спорить с бесноватой старухой. Спросил для очистки совести:
— А куда ее?
— Дак в больничку, — заулыбалась старуха, показав гнилые пеньки зубов. — Всех из Тихого Леса туда везут, кого в карантин, кого… того…
Майкл не успел спросить про «того», прибежала ошалевшая мать, схватила за руку, потащила.
— Миша, ну где же ты ходишь! Нам нужно сдать кровь на анализ!
— В смысле? — разом очнулся Майкл, скинув кошачью дрему. — Даже в столице такого нет, что еще за порядки?
— В столице нет, но здесь не столица, — очень серьезно сказала мать, поглядывая на лес за рекой. — Затишье — это отдельный мир, со своими правилами и запретами.
Через десять минут они ехали дальше, и Майкл зажимал локтем левой руки влажную ватку со спиртом.
— Кто эта девушка? — спросил он мать.
— Пришлая из Белокаменска, — ответила та, подумав. С пренебрежительной интонацией, словно чужаки были тут диковиной, а сами они люди местные, просто ездили в город на выходные. — Сунулась в заповедник, глупышка. А там цветение сор-травы. Говорят, аллергический шок.
Майкл кивнул, хотя не поверил. Он ясно слышал про красную гниль. Да и бабка девчонку окрестила «гнилушкой». Ладно, потом узнает. Нахохлившись, он отвернулся к окну и стал смотреть на городок, нараставший слева от джипа.
Затишье возникло вдруг. Не было, потом раз — и вот оно. Словно проехали какой-то барьер, защитный невидимый купол. Он помнил разнотравье и рощицы, высокий берег речушки. Но что-то сдвинулось в мире, и на месте полей проросли сады, старые корявые яблони, готовые вскипеть молоком.
Мелькнула избушка за добротным плетнем, почему-то одинокая в чистом поле, про такие говорят — на отшибе. А за ней проявился диковинный дом, чудо советского конструктивизма.
— Вот это кунсткамера! — фыркнул Майкл.
Таких странных домов он прежде не видел.
Будто кто-то опрокинул коробку Лего и собрал жилище из деталей конструктора, скрепляя их наобум, как придется. На длинных тонких опорах — колоннах, больше похожих на сваи, — поместил основание в один этаж, с огромными панорамными окнами, почему-то замазанными черной краской. На плоское основание неведомый архитектор пристроил узкий многоквартирный дом, его восемь этажей возвышались над полем и смотрелись, как спичечный коробок, поставленный на шоколадку. При этом фасад был сложным, с дугами, арками и проемами. Майкл насчитал две сквозные дыры под монументальными арками, наверное, в ненастный день в них омерзительно свистел ветер. Лишь когда джип, повернув к городу, оказался между домом и речкой, Майкл понял, что дыры — глаза, укрытые «веками» арок, и по замыслу архитектора «глаза» наблюдают за тем, что творится за речкой Тишинкой.
«Глаза» присматривали за заповедником.
Когда подобрались поближе, оказалось, что дом обнесен решеткой, настоящим чугунным кружевом. От дороги к дому вела бетонка, упираясь в глухие ворота, рядом с воротами был КПП, как у советских заводов. Из окошка кирпичной будки выглянул встрепанный сторож и долго смотрел вслед джипу, будто силился разглядеть номера.
У Майкла родилось ощущение, что за ними наблюдает не сторож, а дом. Он посверкивает любопытными окнами, нижнее основание-рот растянулось в ехидной усмешке.
Как интересно! — шептал ему дом, играя бровями-арками. — Ну, заходи, коли смелый. Посмотрим, на что годишься!
Мать на дом разве что не зевнула, видимо, за детские годы, проведенные в городке, успела привыкнуть к этой кунсткамере.
После жуткой архитектуры на въезде Затишье оказалось до того скучным, что Майкл быстро устал от однообразных кирпичных домов, трехэтажных, с покатыми крышами, утыканными частоколом антенн. А потом от домов деревянных, в два этажа с мансардой, украшенных наличниками с облупленной краской. И от домиков, обнесенных заборами, с садами-огородами на участках.
К одному из таких частных домиков они свернули с дороги. Их джип был чужим в здешнем пейзаже, как материны лаковые туфли на шпильках, как драные джинсы Майкла и синяя толстовка с кислотным принтом.
Казалось, деревья в саду тычут ветками и скрипят, неодобрительно и протяжно: чужаки, чужаки! Чужаки!
Тетю Таню парень не помнил. Она оказалась шумная и не особо приветливая. Для нее приезд Майкла на все каникулы был лишней проблемой. «Полная, но не плавная», — так описал ее Майкл в дневнике.
Ему выделили небольшую комнатку: треснувшая рама в окне, с облупленной белой краской, линялые обои на стенах с убогим цветочным рисунком. Кровать — как из старых советских фильмов, пружинная, с комковатым матрасом. Скрипучий комод с присохшими ящиками, шифоньер в углу, стол у окна. По прежним временам небывалая роскошь, но теперь, в современных условиях… Мракобесие и отстой.
Интернет в доме едва пробивался, хорошо хоть мобильная связь была.
Майкл пофоткал вид из окна. Скинул сумку на полосатый матрас рядом со стопкой белья. Вещи разбирать не хотелось. Все в нем кричало: беги отсюда! Здесь тоска, гиблое место!
Но выбора у Майкла не было.