Страница 48 из 72
— Вот за это большое спасибо, товарищ старшина, — поблагодарил его Пулат.
— Ночью привезли, решил сам доставить тебе, — сказал старшина, не оборачиваясь.
— Катта рахмат! Большое спасибо! — Пулат развернул треугольник и начал читать по складам коротенькое письмо. Оно было написано рукой Ксении-опа, и он не удивился этому, такое частенько случалось уже, придет к ней Мехри, она и пишет ей. «Здравствуйте, дорогой отаджан! Как вы там служите, здоровы ли. У нас дома все в порядке. Все живы и здоровы. Семья наша прибавилась на одного человека, мальчика, которому тога дал имя — Ильхом…»
— Ну, что там пишут? — спросил старшина.
— Сын родился, назвали Ильхомом.
— А что означает это имя, а? Пулат — сталь, а Ильхом?
— Вдохновение.
— Гм. Тебе сколько лет-то, Сиддыков?
— За сорок уже.
— А жене?
— Под сорок, товарищ старшина. А что?
— Да вот думаю, — сказал старшина, — чье вдохновенье в том деле сыграло главную роль. А кто дал ему такое имя?
— Дед, Мухтар-тога.
— Тогда ясно, — улыбнулся старшина, — дав имя внуку, он имел в виду и твое вдохновенье, и жены твоей. Умница дед!
— Мудрец дороже жемчуга, — сказал Пулат, — а годы делают людей мудрыми.
— Поздравляю! — Спросил: — Почему ты сюда-то перебрался?
— «Кукушка» на том берегу.
— Теперь для тебя начинается самое интересное, Сиддыков, — сказал старшина, — поединок с фашистом. Гляди в оба!
— Есть. Вы последите за деревьями на той стороне, я на минуту в прежний окоп, хоп?
— Зачем?
— Хитрость придумал, хочу испытать.
— Ну, давай, только быстро, мне возвращаться пора.
— Есть! — Пулат вернулся в первый окоп, спрятавшись за стволом сосны, осмотрел ямку от пули, мысленно проследил направление ее полета, и, вытащив из кармана круглое зеркало, поставил его так, что фашист, когда солнце пойдет к закату, обязательно увидит блеск и, приняв его за оптику винтовки, выстрелит. Пулат ясно себе представлял место, где примерно сидит «кукушка» — чуть повыше просвета, на деревьях, подступивших к излучине реки.
— Что ты там придумал, выкладывай, — сказал старшина, — может, другим нашим тоже пригодится.
Пулат рассказал.
— Клюнет, как окунь на блесну? — сказал старшина.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — смущенно произнес Пулат. Он уже занял свое место и не спускал глаз с тех деревьев.
— Не рыбак, значит, — произнес старшина.
— Нет.
— Замерла дорога, — сказал старшина, пристроившись рядом. — Теперь, пока они не обезвредят тебя, никто носа не покажет.
— Меня сейчас интересует фашистский снайпер, — сказал Пулат.
— Желаю удачи, Сиддыков, — сказал старшина и исчез так же внезапно, как и появился. Неслышно, точно привидение.
— Спасибо, — только и успел ему крикнуть вслед Пулат…
Наблюдая за соснами, он не оставлял без внимания и дорогу. Там изредка проносились бронемашины, но люди уже не показывались. Черт их знает, может, они в этом месте проползали по-пластунски, но обойти его они не могли, так как выше лежало широкое, покатое в сторону реки поле.
Когда день пошел на убыль, Пулат стал особенно внимательным. По его мысли, солнце должно было хоть одним лучиком высветить поставленное им зеркало, и фашист, конечно, не преминет воспользоваться этим — выстрелит и… выдаст себя. Казалось ему, что в той куче деревьев, где должен был устроиться вражеский снайпер, знакома уже каждая ветка. Под вечер, когда лучи солнца косо упали к подножью «своей» сосны, ухо Пулата уловило щелчок выстрела, и примерно там, где он и предполагал, взвилась едва заметная струйка сизого дыма, вроде бы всколыхнулся воздух. В то же мгновенье он нажал на спусковой крючок. В прицеле, как в бинокле, он увидел, как зашевелились ветки на одном из самых густых деревьев, затем, будто по ним прокатился огромный шар, вздрогнули и остальные. «Молодец, красноармеец Сиддыков, — похвалил сам себя Пулат, — еще одним фашистом меньше стало!»
Теперь можно было и отдохнуть. Пока немцы спохватятся да посадят где-то новую «кукушку», пройдет много времени. Пулат сел на дно окопа, съел из своего НЗ два сухаря и запил их водой из фляжки. Потом прислонился к стенке и незаметно для себя уснул. Видно, сказались напряженные дни, и его сон, обычно очень чуткий, на тот раз оказался крепким. Он не услышал ни шороха ветвей за спиной, ни хруста сухих листьев под ногами вражеских разведчиков, вернее, даже не разведчиков, а специальной группы, проникшей на эту сторону только ради него. Даже пикнуть не успел, как во рту оказался кляп, а руки и ноги были туго связаны веревкой.
Пулата ввели в одну из комнат большого двухэтажного здания, где за столом сидел майор лет пятидесяти, грузный и белобрысый, с красными, как у кролика, глазами. У окна дымил сигарой второй офицер в форме эсэсовца. Этот был помоложе и пощеголеватее — мундир сидел на нем как на манекене, а сапоги начищены до зеркального блеска. Возле стола стоял смуглый скуластый ефрейтор, невысокого роста, худощавый. Ему было около тридцати. «Этот точно узбек или туркмен, — подумал Пулат, глянув на него, — переводчик, видно».
— Кто ты, почему стал снайпером? — сказал ефрейтор, когда Пулата посадили на табурет в центре комнаты, сказал по-узбекски. — Где родился, кем работал, кто у тебя остался дома, нам известно. Мы знаем и о том, что у тебя родился сын. — Все это он повторял за майором, который, вытащив из ящика стола армейскую газету, где на первой странице был портрет Пулата, что-то добавил еще. — Герр майор интересуется, не слишком ли много ты уничтожил воинов рейха за смерть одного сына? Вчера ты убил еще и командира полка.
— Мало, — ответил Пулат.
— Почему? — спросил переводчик, выслушав вопрос эсэсовца.
— Разве дело только в моем сыне? Сколько тысяч сыновей моих соотечественников погубили фашисты?! За них я тоже должен отомстить!
— Теперь ты уже ничего не сделаешь, — крикнул ефрейтор. — Все, оумин, как говорят у нас на родине!
— Но тут же написано, — ткнул пальцем в газету майор, — «снайпер Сиддыков решил отомстить за сына!»
Пулат очень много слышал о педантичности немцев, но чтобы до такой степени… Майор, видно, считает, раз немцы убили одного, в данном случае, Сиддыка, то и Пулат должен был ограничиться одним.
— Неправильно напечатали, — сказал Пулат. — Я говорил корреспонденту, что мщу за сына, но ни разу не упоминал, что убью только одного гада!
Ефрейтор перевел ответ Пулата, а эсэсовец что-то сказал майору. Тот вскинул свои белесые брови, встал и достал из сейфа папку. Снова сел за стол. Перелистывая страницы в ней, уставился на пленного немигающими прозрачно-голубыми глазами. Спросил:
— Родом из кишлака Кайнар-булак Сурхандарьинской области?
Пулат кивнул.
— Значит, ты должен знать Артыка, сына Сиддык-бая?
— Не слышал про такого, — ответил Пулат. Он понял, что эта папка каким-то образом связана с именем брата, но каким? Не дай бог, если и Артык-ака в плену, — подумал он, — тогда мое признание может принести ему вред. Брат снайпера все же… Решил не отвечать на подобные вопросы. Или отвечать отрицательно.
— Много в твоем краю Кайнар-булаков? — спросил ефрейтор.
— А тебя в каком кишлаке мать родила? — спросил вместо ответа Пулат, обращаясь к переводчику на «ты», отчего тот побагровел.
— Ну ты, — бросил он зло, — не забывай, где находишься! Я родился в Ферганской долине, что из того?
— Разве мало у вас кишлаков с одинаковым названием?
— Сколько угодно.
— Ну, вот, а еще спрашиваешь!
— Да, в этом отношении наш народ не отличался особой сообразительностью, — сказал ефрейтор.
— Твой народ, — поправил его Пулат, — а мой всегда был мудрым. Не путай!
Переводчик промолчал и заговорил с эсэсовцем, видимо, объясняя, о чем он говорил с пленным. Офицер, точно бросал слова приказа, произнес несколько отрывистых фраз. Сначала майор, как догадался Пулат, возражал ему, а потом кивнул и развел руками.
— Моли аллаха, — сказал переводчик, — чтобы штурмфюрер Артык Сиддыков признал тебя своим братом.