Страница 47 из 72
— Самый короткий путь на фронт, — сказал ему однажды ротный, знавший, что этот солдат пришел в армию добровольно и горит местью за погибшего сына, — это показать свои способности в запасном полку.
И он показал. На первых же упражнениях по стрельбе из винтовки он поразил все цели.
— Красноармеец Сиддыков, — крикнул инструктор, когда он встал в строй, — поздравляю: сорок девять из пятидесяти возможных! Такое не под силу даже снайперу.
В тот же вечер его вызвали в штаб батальона.
— Где вы научились так стрелять? — спросил командир батальона, худощавый капитан, когда Пулат доложил о своем прибытии.
— В горах. Я мергеном был. Охотником. Думал, позабылось, но рука оказалась твердой, а глаза — острыми.
— О вас уже знают в штабе армии, — сказал капитан, — завтра выедете туда, в школу снайперов.
— Учиться? — спросил Пулат.
— Да.
— Я же малограмотный, товарищ капитан.
— Там нужно то, чем вы обладаете, красноармеец Сиддыков. Руку и глаз. Не писарем станете, а снайпером, мергеном, как у вас говорят.
— Скорее бы на фронт, — с досадой произнес Пулат.
— Если и там покажете такие же результаты стрельбы, думаю, долго вас не задержат…
Их было около ста человек, лучших стрелков из всех подразделений армии. Их учили снайперскому мастерству не только инструкторы, но больше фронтовики-снайперы. Они рассказывали о своем опыте, о хитростях фашистских снайперов. Вывод был один — в поединках, что нередки между снайперами на передовой, побеждает дух, воля, ненависть к врагу и холодный расчет. У Пулата все это было с избытком…
После Сталинграда гитлеровцы на некоторое время задержали наступление советских войск на Курской дуге. Здесь шли так называемые бои местного значения, хотя чувствовалось, что обе стороны готовятся к решительным сражениям. Но для снайперов армии не существовало понятия «местного значения», каждый миг их службы был наполнен напряжением поиска зазевавшегося врага, чтобы в ту же секунду отправить его на тот свет. Пулат стал лучшим снайпером армии, на его счету уже было три десятка гитлеровцев, солдат и офицеров, а на груди появились медали «За отвагу» и два ордена Красной Звезды. Армейская газета напечатала о нем очерк и поместила его фотографию…
Позиция, которую избрал Пулат на этот раз, была не очень удобной. Возвышенность, густо поросшая соснами, тянулась вдоль берега неширокой речушки на несколько километров. Ближе к берегу кучерявились мелкие кустарники вперемежку с ивами, почему-то не очень рослыми, В полукилометре за рекой, на том берегу, проходил большак, но он был прикрыт лесом. Два-три «окна», что образовывались разрывами деревьев, были неширокими, человек это пространство мог пробежать за одну секунду, а машины и того быстрее. Пулат расположился напротив самого узкого «окна». Вырыв несколько окопов под соснами с таким расчетом, чтобы сектор обстрела в какой-то мере был удобным, он стал ждать. У снайпера это самая главная работа — ждать. В этом он похож на старого волка, чьи повадки он не раз наблюдал в юности в горах. Если захочется ему, волку, дичины, он подкрадывается к местам, где водятся кеклики, и ложится на спину, неестественно сложив лапы, словно бы мертвый. Час лежит, два, три… Птицы ходят рядом, сначала пугливо, настороженно, готовые в любую минуту вспорхнуть. А волк лежит без движения. Куропатки приходят к мысли, что этот зверь не страшен, подходят поближе, а самая глупая, — как среди людей, так и среди птиц есть такие, — становится ему на брюхо, чтобы не обходить, а напрямик. И в тот же миг волк — цап ее!.. Снайпер тоже обязан ждать так же бдительно, как старый опытный волк, чтобы не упустить своего мгновенья.
Выбирая это место, Пулат исходил из того, что, поскольку разрыв почти незаметен, узок, то и фашист будет вести себя, как тот кеклик, а там, где «окна» широки, конечно же, постараются быть более бдительными. Кроме того, как утверждали снайперы-инструкторы в школе и как смог убедиться сам Пулат, гитлеровцы далеко не дураки. По мнению Пулата, где-то у широких разрывов деревьев сидят и снайперы противника, потому что именно эти места наиболее уязвимы для них. Они должны исходить из того, что советскому снайперу напротив этих «окон» самый смысл расположиться. А тут… дороги почти не видно, кажется, что и деревья сомкнулись ветками, просвет крошечный, как лисья нора. После тяжелых боев на Курской дуге фашисты драпанули на изрядное расстояние, но теперь вот, «выровняв» снова линию фронта, они остановились. Вдали виднелся большой лес, и Пулат подумал, что он, видно, набит фашистской техникой и солдатами. А на ближайших к берегу соснах, конечно же, сидят их «кукушки», но попробуй обнаружь! Такая зелень, точно одна стена выстроена вдоль берега. «Терпенье открывает даже запертые двери», — произнес мысленно Пулат, как обычно, вспомнив пословицу, и стал ждать.
Первый день Пулата на этой позиции был неудачным. В просвете мелькали броневики, проносившиеся по дороге, но ни одного солдата или офицера он не заметил. Ночью, которая была темна, хоть глаз выколи, он слушал, как по ту сторону грохотали танки, даже, кажется, слышал гортанные выкрики команд, но он был слеп — в кромешной тьме оптический прибор был бессильным. Поздно вечером Пулату принесли ужин, и солдат, как принято, поинтересовался успехами. Пулат пожал плечами и спросил, нет ли ему письма.
— Идет, — ответил тот и успокоил: — Ничего, брат, получишь еще не одну весточку из дома. И не огорчайся, что день неудачным выпал, твое дело терпеньем живо.
— Знаю, — сказал Пулат.
И вот наступило утро. Он проснулся рано, можно сказать, что и не спал совсем, а подремывал, думая о доме, о Мехри, которая, по его подсчетам, должна уже была родить, о дочери Саодат, на плечи которой выпала такая тяжелая ноша, как содержание семьи. О тога, что теперь вряд ли сможет быть помощником ей, стар да и здоровьем слаб. Он вспомнил, что там, в Шерабаде, сейчас все подорожало. И решил утром написать, чтобы дома продали все до последнего гиляма, но не ограничивали себя в пище.
Над рекой, лениво несущей свои волны, курился сизый дымок тумана, лес напротив утопал в нем, будто под каждым деревом тлеет кизяк. Солнце вставало откуда-то позади Пулата, и, чем выше поднималось оно, тем быстрее рассеивался туман и деревья приобретали четкость. И в это время в просвете показалась тень, кажется, человек шел полусогнувшись, виднелось что-то наподобие горба. За ним прошла точно такая же тень. «Боятся, гады, — усмехнулся Пулат мысленно, — а может, решили проверить, простреливается ли просвет, и протаскивают чучела. Скорее всего так. Что ж, потерплю малость, пусть убедятся, что никого тут нет». Спустя несколько минут тени выпрямились, и Пулат заметил, что это шли солдаты. Шли во весь рост, не торопясь и не медленно, так, как и положено в колонне. «Раз идет колонна, — подумал он, — то и офицер должен быть при ней». И вдруг он увидел, что колонна взяла вправо, взяла резко, словно бы шарахнулась от взорвавшейся мины. Мимо нее пронеслись мотоциклы. Значит, уступают дорогу. Кому? Конечно, не обер-лейтенанту какому, а высокому начальству, даже, может, генералу. Все это промелькнуло в сознании Пулата, и, едва блеснул лак автомобиля, он нажал на курок, выпустив пулю в застывшую фигуру офицера, стоявшего в открытой машине, приподняв руку. Он, очевидно, приветствовал своих солдат. Офицер качнулся, а колонна, как по команде, упала на землю. Начали метаться фельдфебели или кто там еще, Пулат не знал, но с удовольствием всадил пулю в спину одного, а второму — в голову. Увлекшись, он забыл об осторожности. Прямо перед носом ковырнул бруствер окопа вражеский свинец, пыль попала ему в глаза. Пулат опустился на дно окопа, протер глаза. Надо было обнаружить вражеского снайпера. Пока он перебрался в другой окоп, чтобы оттуда прощупать деревья на том берегу. И в это время возле него появился старшина роты.
— Открыл счет, Сиддыков? — спросил он деловито.
— Да. Одного офицера и двух солдат отправил в ад!
— Молодец! А теперь позавтракай, брат, я займу пока твое место. — Старшина протянул ему котелок с едой и кусочек хлеба. Когда Пулат поел, тот протянул ему письмо: — Из дома!