Страница 37 из 72
— Благодарю тебя, о, аллах, за твою щедрость, — произнес тога, когда возвращались к себе. — Разве мог я, бедный дехканин, думать о таком дне, когда меня пригласят и скажут: «Вот, Мухтар-тога, теперь пришло время и, пожалуйста, выбирай своего представителя в высшую власть!» Никогда!
— Благодарите Советскую власть и партию большевиков, — сказал Пулат, — так оно вернее будет! — Он повернулся к жене: — Ну, вот, кампыр, мы с тобой и стали равными перед законом…
Мир жил тревожно. За три года, прошедших после выборов, радио и газеты, которые Сиддык, как правило, читал по вечерам вслух для родителей и деда, были наполнены войной. Фашизм задушил республиканскую Испанию, залил кровью ее патриотов землю далекой и мужественной страны, сражавшейся за свою свободу и независимость. Слово «Герника» стало символом вечного проклятья фашизму. Гитлер захватил Австрию и Чехословакию, Польшу, страны северной Европы, сапог его солдата ступил и на землю Норвегии. Кровью истекала Франция. В те же годы прибалтийские буржуазные государства стали советскими и вошли в состав СССР, соединились со своими братьями западные украинцы, бессарабы и белорусы.
К осени сорокового года Пулат был назначен участковым механиком, ответственным за деятельность нескольких тракторных бригад, и Истокин, в случае промаха, строго спрашивал в первую очередь с него.
В один из октябрьских теплых вечеров того года Сиддык объявил родителям, что уезжает в военное училище, чтобы стать командиром Красной Армии. Мехри, услышав эту новость, в первые минуты вообще лишилась дара речи. А Пулат, хоть и его она ошарашила неожиданностью, спокойно спросил у сына:
— Сам надумал или с кем посоветовался?
— Меня военкомат посылает, — ответил Сиддык.
— Почему? Ведь тебе еще нет двадцати?
— Как лучшего осовиахимовца, отаджан. — Сиддык вытащил из кармана бумажку, равную половине тетрадного листа. — Повестка. Через неделю уеду.
— Далеко, сынок? — спросила Мехри, придя в себя.
— Да в Ташкент, онаджан, — небрежно ответил он.
— Ой, как хорошо! — воскликнула Мехри радостно. — С Шаходат будешь часто встречаться, слава аллаху, теперь и она не одинока в большом городе!..
Пулат знал, что в армию берут только двадцатилетних, — сам не одного тракториста проводил из своей бригады, — поэтому решил сходить в военкомат и выяснить подробности, может, уговорить комиссара оставить сына, мол, куда ему в командиры, сопляк еще! Потом передумал и пошел к Истокину. Посоветоваться.
— В работе ты, Пулатджан, — сказал Михаил Семенович, выслушав его, — настоящий коммунист, хоть и не состоишь в партии. А вот в политике, извини меня, порой напоминаешь обыкновенный пень. Нельзя же так! Разве не видишь, что творится на земле? Там война, тут война! Война, война, война! Она ведь завтра может постучаться и в ворота нашей страны! Кто ее будет защищать? Твой сын, мой Борис, сыновья тысяч и миллионов таких, как мы с тобой! Наша страна многонациональная, и армия у нее такая. Значит, нужны люди, чтобы командовать теми, кто плохо владеет русским языком. А кто это сделает? Сиддык, Мурад, Ораз… Гордиться, черт возьми, нужно, а ты: «Молод, слаб…» Ну, что нюни распустил? Молод? Да. Но молодость не вечна, она, к сожаленью, быстро проходит. Пока Сиддык закончит училище, возмужает, приедет в отпуск и потребует невесту. Ты лучше об этом подумай.
— Почему Борис остается? — прямо спросил Пулат.
— Его заберут весной, рядовым красноармейцем. Если хочешь знать, я опечален этим. Мне хотелось, чтобы и он стал командиром, а военкомат и райком комсомола выбрали Сиддыка. Ему счастье улыбнулось, брат.
— Жена плачет, — пробормотал Пулат.
— Она мать, — сказал Истокин, — ее сердце в сыне.
— А сердце сына — в поле, — дополнил пословицу Пулат.
— Все правильно, друг. Убеди в этом Мехри.
Пристыженный Истокиным, ругая себя на чем свет стоит за то, что до таких простых истин сам не додумался, хотя, как оказалось, ничего в том сложного не было, Пулат вернулся домой и коротко бросил жене:
— Сиддык должен ехать!..
Шестеро узбекских парней из Шерабада, в том числе и Сиддык, в тот день уехали в Ташкентское военное училище. Им устроили торжественные проводы. В клубе провели митинг, военком и ветераны армии произнесли напутственные речи, а затем родители проводили ребят до самого Термеза. Директор МТС для этой цели выделил новый, недавно полученный «ЗИС-5». Пулат вернулся домой за полночь…
Должность участкового механика в МТС — одна из самых канительных и беспокойных, особенно в разгар сельскохозяйственной кампании. Если где на твоем участке остановился трактор, мчись туда, помогай исправить на месте, не получится — обеспечь срочный ремонт в мастерских. Осень — пора подъема. И Пулат сейчас частенько пропадал в тракторных бригадах, бывало, по нескольку дней не показывался дома. Так случилось и на этот раз. После проводов сына он два дня пробыл в одной из бригад, на третий приехал в МТС и до конца рабочего дня не вылезал из мастерских. Лишь проводив тракториста с отремонтированной машиной, он, уставший, отправился к себе.
День шел на убыль. Солнце висело над Кугитангом, от деревьев на мостовых лежали длинные тени. Было душно, и он подумал, что шерабадская осень мало чем отличается от лета, только пыли побольше. То ли дело в родном кишлаке. Там точно знаешь, когда приходит осень, когда — любая другая пора года. Цвет неба и гор, деревьев и трав, перепады температур сами подскажут об этом. Вспомнив о Кайнар-булаке, Пулат погрустнел. Так случалось с ним всегда, и он ничего с этим поделать не мог, хотя и понимал, что пора уже уметь владеть своими чувствами. «А как, наверно, грустит Мехри, — подумал он, — ведь она женщина. И молчит. Не выдает свою тоску. Может, свозить ее туда, пусть посмотрит… Нет, зажившие раны опять начнут болеть». Он открыл калитку и сразу же увидел на чорпае брата Артыка. Тот полулежал на курпаче, опершись о подушку локтем, и пил чай. Возле него сидела Саодат и готовила уроки.
Услышав скрип открывшейся калитки, Артык обернулся, слез с чорпаи и пошел навстречу Пулату. Одет он был, как успел заметить Пулат, в парусиновый костюм, брюки заправлены в брезентовые сапоги. Ворот белой шелковой рубашки расстегнут. На урючине висели тонкий черный галстук и белая войлочная шляпа с широкими полями. Пулат сразу узнал брата, хотя время сильно изменило его. Навстречу ему шел грузный мужчина с холеным лицом. Походка у него была тяжелой, точно он с трудом передвигал ноги. Братья молча крепко обнялись и долго стояли посреди двора, стиснув друг друга, легонько похлопывая по плечам. Затем их руки разжались, и оба они, как по команде, смахнули рукавами слезы.
— Есть все же аллах там, — произнес Артык, кивнув в небо, — боялся, что не встречусь с тобой, а сам просил творца, чтобы он смилостивился и направил тебя домой.
От волнения, неожиданности встречи Пулат, казалось, лишился дара речи. Он ничего не сказал в ответ, только положил руку на плечо Артыка и пошел рядом с ним к чорпае. А брат между тем продолжал:
— Вот сидим мы с племянницей и готовим уроки. Завтра она обязательно принесет домой пятерку!
— Я каждый день их приношу, — сказала Саодат, — правда, папа?
— Правда, — произнес с улыбкой Пулат.
— Но эта будет особенная, — сказал Артык, — заработанная нами вместе, верно?
— Ага.
Из кухни с чайником свежего чая вышла Мехри.
— Что же не сообщили мне, что брат приехал? — спросил у нее Пулат.
— Тога обещал, — сказала она, — видно, не успел.
— А он уже ушел?
— Да.
— Почему я его не встретил?
— Разминулись где-то, ака.
— Дедушка хотел зайти к тете Ксении, чтобы дед Миша вызвал папу домой, — вставила Саодат.
— Понятно, — кивнул Пулат. Он указал брату на курпачу: — Прошу!
— Ну, как дела, брат, здоровье? — спросил Артык, заняв прежнее место.
— Слава аллаху, ничего, — ответил Пулат, усаживаясь на другом конце чорпаи. Он разлил чай и одну пиалу протянул брату. — Сына в армию проводил, а сам… здоров, работаю. На судьбу не жалуюсь, все в доме вроде бы есть, лепешкой целой небо не обделило пока.