Страница 30 из 72
— Выспался, Пулатджан? — спросил тога, выглянув из-за дувала.
— Еще как, тога! — громко ответил он. — Сейчас только перекушу малость, и возьмемся за дело! — Он заглянул в кухню и спросил: — Что у нас на завтрак, женушка?
— Шир-чай, ака, — ответила Мехри.
— Прекрасно, — воскликнул Пулат и, заглянув через дувал, сказал тога: — Готовится завтрак богатырей, прошу!
— Внука будить?
— Пусть спит. Пока мы будем заниматься трактором, мать разбудит и накормит. Возьмем его с собой.
— У его матери дел хватает, — сказал тога, появившись во дворе Пулата, — для чего бабка у парня, а?
— Хоп, — кивнул головой Пулат и пошел к хаузу с ведром, чтобы, набрав воды, умыться.
Вода в этих краях на вес золота. Она появляется в степи в период весенних паводков — скатывается с гор. Невдалеке от кишлака насыпана дамба, тут она собирается и по многочисленным арыкам направляется в хаузы во дворах. Той водой бандыханцы и довольствуются до самых дождей. Пробовали было здесь рыть колодцы, да куда там, вода оказалась еще глубже, чем в пустыне.
После завтрака Пулат и тога заправили бак горючим, прицепили плуг, погрузили на него флягу с водой и пустое ведро. Едва заработал мотор, люди сами поспешили к полю Пулата. Посадив на трактор сына и тога, Пулат поехал туда же. Конечно, он волновался, но пытался хотя бы внешне сохранять спокойствие. Десять, а может, и больше раз ему показывали, как этот трактор легко тащит двухкорпусный плуг, оставляя после себя глубокую борозду. Но то было на курсах, где земля была пахана-перепахана и стала мягкой, как пыль на дороге. А как поведет себя машина здесь, на затвердевшей, как камень, земле? Вдруг не осилит два корпуса? Тогда надо снимать один? Если так, то чем трактор отличается от вола — тот тоже тянет омач и делает одну борозду…
Но волнения Пулата оказались напрасными. Въехав на поле и опустив корпуса плуга, он медленно поехал вперед. Лемеха врезались в землю раза в три глубже чем омач, мотор, чувствовал он, работал ровно, без особого напряжения. Сделал круг, второй, третий… На четвертом прибавил обороты, трактор пошел быстрее. На седьмом он остановил машину и, приглушив мотор, крикнул тога, чтобы тот принес ведро воды. Тот быстро исполнил просьбу. Долив воды в радиатор, Пулат снова пустил машину. К полудню он провел последнюю борозду и подъехал к мужчинам, что, устроившись кое-где, не расходились по домам, оживленно обсуждая то, что увидели.
— Вол-палван! — громко, с восхищением произнес Маджид-бобо, когда Пулат слез с трактора и поздоровался со всеми. — К омачу хоть четверых живых ставь, борозда не получится такой глубокой. Ведь это все равно, что арык!
— Почему, бобо, — ответил Пулат с улыбкой, — если вы обрежете хвосты тем четверым волам, может, и они вспашут так глубоко!
Все, кто находился поблизости от них, начали громко смеяться, а старик смутился и уже до самого конца старался не показываться ему на глаза.
— Я, пожалуй, с внуком пойду домой, — сказал тога, снимая Сиддыка с трактора, — проголодался парень и устал. — Спросил: — Когда обедать придешь?
— Поговорю с людьми, — ответил Пулат, — потом начну пахать ваше поле, тога. Если нетрудно вам, принесите мне обед сюда.
— Хоп…
После шуток, едких замечаний, споров и восхищений дехкане вскоре перешли к практической стороне дела. Всех их, понятно, восхитила способность машины пахать глубже, чем омачом. Но после омача, как правило, остаются небольшие комки земли, которые потом легко измельчать с помощью малы. А тут уж такая мала будет слишком легкой. Как быть?
— Три малы сбить в одну, — ответил Пулат, — и трактор потащит их бегом. Мало одного раза — повторит.
— Вот если б он и навоз разбрасывал! — высказал кто-то мнение.
— Этого трактор пока не сможет делать, но возить… пожалуйста, хоть две арбы сразу цепляй к нему.
— Наша арба для него не подойдет, нужна русская, на четырех колесах, верно?
— Конечно. Но ведь русскую арбу можно заказать мастерам в Шерабаде, — ответил Пулат. — Если сложиться, скажем, пятнадцати хозяйствам, легко можно выкупить ее.
— Правильно, — поддержали его в толпе.
— Воды он много пьет, — сказал кто-то, — так он все хаузы вылакает в кишлаке за полмесяца!
— Ничуть не больше волов пьет, — сказал Пулат, — зато ему ни сена, ни жмыха не надо. Да и не устает он.
— Главное, во что обойдется его работа дехканину, — произнес один из зажиточных бандыханцев, Абдимурат, мужчина лет сорока. — Советская власть тоже, видать, не дура, задарма даже шагу не шагнет!
— Во-первых, вы клевещете на власть, которая дала вам землю, — грубо ответил Пулат, — а луну подолом не закроешь, даже, если это подол такого роскошного халата как ваш, таксыр. — Спросил сам: — Сколько вы платите мардикерам, расходуете на волов, ремонт омачей, ну и всякие другие работы?
— Кто считал?! — ушел от ответа Абдимурат.
— Гм, — усмехнулся Маджид-бобо, не выдержав, — у тебя, Абдимурат, все это знают, даже завалявшийся сухарь и тот на учете, так что не виляй тут хвостом!
— Речь не обо мне, а об этом сундуке, — огрызнулся тот, кивнув на трактор.
Почувствовав, что такой оборот в разговоре может привести к ссоре, Пулат, обращаясь к богачу, мягко спросил:
— Ну, все же, Абдимурат-ака, если перевести все расходы на зерно, сколько, примерно, может получиться?
— Треть урожая, не меньше.
— За эксплуатацию трактора государство будет брать только десятую часть, — сказал Пулат. — Дехканину, по-моему, только выгода от него!
— Если так, — сказал Абдимурат, — давай, Пулат-джан, завтра же начинай работу на моем поле и на полях тех, у кого я арендую землю. В награду — овцу и бекасамовый халат!
— В первую очередь будут обслуживаться беднейшие хозяйства, — сказал Пулат, — семьи вдов, больных кормильцев. Зажиточные могут обойтись и своими силами.
— Это что же, приказ Советской власти?
— Совет.
— Гм. Как зерно, так с нас дерут больше, а трактор… Так не пойдет, палван. Передай это своей власти, а нам здесь делать больше нечего! — Абдимурат демонстративно отвернулся от машины и с гордо поднятой головой зашагал прочь. За ним двинулись и его дружки.
Мулла Турсун, тщедушный старичок лет семидесяти, с редкой белой бородкой и такими же точно общипанными усами, заколебался. Уйти от большинства земляков — значит, потерять их доверие и уважение, подношения и жертвоприношения во имя аллаха. Остаться — вызвать гнев и презрение зажиточных, которых, хоть и мало в кишлаке, но с ними никто не сможет сравниться в щедрости для мечети и ее служителя. Он долго стоял, как одинокое дерево, между бедняками и все дальше уходившими богачами, затем, видно, в нем победило сознание того, что он всю жизнь верой и правдой служил имущим, махнул рукой и, подбежав к трактору, плюнул на него и зловеще прошипел:
— Этот сундук на колесах — дитя неверных. Берегитесь его, правоверные! Он принесет беды на ваши головы! — И чуть ли не бегом бросился догонять ушедших.
— Собака лает, караван идет, Пулатджан, — сказал Маджид-бобо, — не обращай внимания на муллу, он, чувствуется, впадает в детство!
— Из гнилого рта гнилое слово, — произнес Мухтар-тога. — Еще не один мулла не был защитником бедняков, чего же ждать от этого?!
…Не бывает людей абсолютно счастливых или наоборот. Понятия «счастье» и «несчастье» — относительны без приложения их к конкретному лицу. Они обретают смысл только в том случае, если за ними стоит человек с его общественным, социальным, материальным и другими условиями.
Пулат был счастлив, ибо служил людям. За полтора месяца он вспахал наделы более шестидесяти хозяйств, прошелся по ним тяжелой малой, вызывая зависть богачей, а после сева прицепил бороны и легкую малу к трактору и прошелся еще раз, чтобы семена оказались на достаточной глубине. Он гордился тем, что судьба дала ему такую долю — освободить земляков от изнурительного труда, помочь им решить многие важные вопросы. Только одно то, что десятки дехкан продали своих волов и вместо них купили коров, овец и коз, чтобы дети были с молоком и мясом, вселяло в его душу огромную радость. Теперь, когда трактор принял на свои плечи самую тяжелую работу крестьянина, надобность в личном тягловом скоте отпала, а ведь многие до этой осени корове предпочитали вола!