Страница 31 из 72
Шло время. Трактор Пулата стоял у него во дворе, накрытый всякими тряпками. Он был исправен и мог бы сделать еще немало, но при всем том, что его работа вполне удовлетворяла дехканина, нашлось немало бандыханцев даже из бедняков, которые решили подождать, не спешить с заключением договоров с агроучастком. Реплика муллы, брошенная им в первый день, вековое суеверие людей еще давали знать о себе. «Посмотрим, что сам Пулат-палван и его тога получат на своих наделах, — примерно так думали эти бандыханцы, — бумажку подписать никогда не поздно».
Осенние заботы дехкан были позади. В небе все чаще и чаще стали появляться серые тучи — предвестники дождей, от которых взойдут хлеба. Теперь каждый день в кишлаке люди собирались на хашары, чтобы помочь друг другу залить крыши домов и надворных построек. В один из таких дней в Бандыхане появился Истокин. Он подъехал к дому Пулата, где хашар был в самом разгаре, и, не слезая с лошади, громко крикнул через дувал:
— Хорманг, товарищи! Не уставать вам!
— О-о, Мишаджан! — воскликнул Пулат. Засучив штанины чуть повыше колен, он босой стоял в яме с глиной, замешанной с мелким саманом дня два назад и теперь взбухшей, как тесто на дрожжах. Парнишка лет пятнадцати носил воду из хауза и поливал глину, а Пулат перемешивал ее заново кетменем и, доведя до нужной консистенции, накладывал в ведра. Двое мужчин относили эти ведра к дому, крыша которого заливалась. На ней стоял еще один человек, обладавший недюжинной силой. С помощью аркана, на конце которого был привязан деревянный крюк, он поднимал ведра наверх, там еще двое подносили их к мастеру, орудовавшему андавой — деревянным мастерком, и по его указанию выливали содержимое в том или ином месте. В этой работе самым важным считалось то, что делали Пулат и мастер.
— Ассалом алейкум, брат! Хуш келибсиз! — Пулат вылез из ямы и, передав кетмень тога, направился к калитке.
Истокин спрыгнул с седла и поздоровался с Пулатом, трижды обнявшись, как с родным.
— Проходи на чорпаю, Мишавой, — предложил Пулат гостю, а сам, взяв коня под уздцы, повел в дальний угол двора. Привязав его к колу и, задав сена, он вернулся к другу. — Здоров ли брат мой и его семья, благополучно ли доехал? — Получив утвердительные ответы и ответив на подобные же традиционные вопросы гостя, Пулат извинился и снова занял свое место, шепнув парню, чтобы тот быстренько собрал на чорпае чай.
Хашар такое дело. Кто бы ты ни был — важный гость или уставший путник, но коль скоро ты оказался рядом, то немедлено подключайся, выбрав дело по силе своей. Истокин, хорошо знавший обычаи народа, отказался от чая и, направившись к дому, стал внизу накидывать крюк на ручку ведер.
Работу закончили часа в три дня. Участники хашара помогли хозяевам помыть лопаты и кетмени, ведра и мастерки, смыли грязь с себя и заняли места на суфе, где был расстелен большой праздничный дастархан. По случаю такого события хозяин дома заколол овцу. На дастархане разложили свежеиспеченные лепешки из пшеничной муки, затем в касах подали жирную, пахнущую ароматом различных трав и специй шурпу. В каждой касе было по большому куску мяса. После шурпы принесли баранину, испеченную в тандыре. Затем по кругу пошла пиала с кок-чаем. В беседе, что текла неторопливо, принимал участие и Истокин, которого в кишлаке все хорошо знали. Любой человек, а дехканин в особенности, живет надеждой. Поэтому и речь за дастарханом шла о видах на предстоящий урожай, о дождях, без которых невозможен хлеб на богаре, о весенних селях, об учебе в ликбезе и о многом другом, что волновало сердца бандыханцев.
К пяти часам гости стали расходиться и за дастарханом остались тога, Истокин и Пулат. Сиддык все время сидел рядом с дедом, он и теперь остался здесь.
— Хорошо сделал, Пулатджан, что накрыл трактор, — сказал Истокин, — но еще было бы лучше, если бы он стоял под навесом. Железо, сам понимаешь, пойдут дожди, начнет ржаветь.
— Все сделаю, Мишавой, — успокоил Пулат.
Истокин одобрительно кивнул и добавил:
— А я ведь, брат, по очень важному делу к тебе приехал.
— Случилось что? — с тревогой спросил Пулат.
— Вообще-то ничего особенного, — ответил Истокин, — но…
— Говори, Мишаджан.
— Ты, Пулатджан, тракторист, значит, человек государственный, — сказал Истокин. — Это так же верно, как и то, что я здесь. Трактор, сам знаешь, машина, которая не устает, может работать круглый год, верно?
— Ага.
— Правда, его останавливают зимой на месяц-полтора, но это для того, чтобы подлечить, как говорится.
— Об этом нам на курсах рассказывали, — согласился Пулат.
— В Бандыхане твой трактор проработал месяца два и теперь вынужден бездельничать до самой весны, то есть не давать пользы государству.
— Разве мало пользы принес он дехканам, Мишаджан? — спросил тога.
— Он должен приносить больше, тога, — сказал Истокин.
— А что я могу сделать, если не все бандыханцы дали согласие? — произнес Пулат.
— В том и загвоздка, брат. Здесь не все решились, а в других кишлаках его требуют дехкане, каждый день обивают пороги окружкома.
— Тогда заберите его, — предложил Пулат.
— Забрать недолго, только кто им будет управлять? Нам трактор нужен вместе с тобой, Пулатджан. Вот я и приехал поговорить с тобой. Может, переедешь с семьей в Шерабад, мы тебе дадим дом и двор. Будешь постоянно жить там, а работать в кишлаках, а?
— У него здесь хозяйство, Мишаджан, — сказал тога, и Истокин понял, что этого человека волнует предстоящее одиночество, — надел земли. Кому он все это оставит?
— Да хотя бы вам, тога, — сказал Истокин.
— Я без тога и хола никуда отсюда не уеду, Мишавой, — произнес Пулат. — И потом… до лета, по крайней мере, пока не уберу урожай и… пока жена не разрешится…
— Ясно, Пулатджан, — сказал Истокин и встал из-за дастархана. — Думаю, что наше начальство пойдет тебе навстречу. Подождет до лета и дом выделит такой, чтобы обе семьи могли уместиться. А теперь… Хайр!
В 1929 году, когда семья Пулата, в том числе и тога с женой, перебрались в Шерабад, в Бандыхане выдался хороший урожай, особенно на землях, вспаханных трактором. Такого, по словам стариков, здесь еще отродясь не было. У дехкан, решивших обождать с трактором, и у зажиточных урожай тоже был неплохим, но все же почти на треть меньше. И эти результаты не требовали особой агитации за трактор, почти все бедняки кишлака поспешили заключить договора с агроучастком.
Дом Пулату предоставили большой. Он стоял на окраине города, рядом протекал арык, а за ним простиралась степь, поросшая янтаком и тамариском — верным признаком того, что почвы эти сильно засолены. Говорили, что дом принадлежал какому-то чиновнику бека, сбежавшему с семьей. После революции в нем, оказывается, жили работники различных советских и военных учреждений виллойята. Видно было, что они ненадолго задерживались в нем, так как двор и дувалы были запущены, конюшня, хлев и сараи требовали основательного ремонта, а большинство деревьев засохло.
— Ничего, Пулатджан, — сказал тога, заметив, что тот расстроился, — руки, слава аллаху, при нас, мы с тобой не какие-нибудь калеки, так что через год превратим свой дом и двор в рай. Главное, есть вода, брат!
— В умелых руках и снег разгорится, тога, — сказал Истокин, пришедший посмотреть, как устроился Пулат.
— Правильно, Мишаджан, — кивнул тога, — свое дело легче пуха, а чужое, говорят, тяжелее камня. Мы же для себя будем делать-то.
— Верно. Но я должен предупредить вас, тога, что заботы об этом «рае» целиком лягут на ваши плечи. Где самому сделать, где — нанять усто…
— А Пулатджан? — спросил тога.
— У него работы будет столько, что некогда и голову почесать. С будущего года начнем увеличивать посевы хлопчатника, тога. А это внимания и труда требует к себе, ой-ей-ей сколько!
Хлопок выращивался на полях близлежащих кишлаков, об этом Пулат знал. И решил, что это даже лучше, поскольку чаще сможет бывать дома. Но в нем пока крепко сидел дехканин, и потому он спросил: