Страница 21 из 72
— Гулямджан! — позвал он джигита из Юрчи. — Тот подъехал к нему. — С частью людей я останусь здесь, а вы с Пулатом берите остальных и уходите. Если вам удастся подняться на гряду, нападите на гяуров сзади. Другого выхода я не вижу. Да поможет вам аллах, езжайте!
— Я не поеду, ота, — сказал Пулат.
— Почему?
— Люди здесь разные. Не нужно давать повода для кривотолков, мол, шкуру своего сына спасает. Разделю с вами судьбу, отаджан!
Сиддык-бай удовлетворенно кивнул. Другого ответа он от сына и не ждал. Место, которое он выбрал для предстоящего боя, казалось, с его точки зрения, идеальным. У подножья стены была большая пещера, а перед ней рассыпаны валуны, из-за которых удобно было вести прицельный огонь. А подступы со стороны долины были свободны от естественных выступов, словно бы их искусственно снесли неизвестные люди, так что по фронту не могла к ним приблизиться незамеченной даже мышь, не говоря о человеке. Сверху вход в пещеру был прикрыт каменным козырьком.
С баем в основном остались кайнарбулакцы, а остальные ушли с Гулямом. Джигиты отвели коней в глубь пещеры, а сами залегли у входа. Вечерело. Багровый шар солнца, словно начищенный до блеска поднос, некоторое время торчал на гребне холма, за которым раскинулся Сассык-куль. Затем этот шар стал медленно врастать в гору, так, во всяком случае, чудилось баю, и небо сгущало синеву. Он лежит с карабином на левом фланге, у громадного валуна. Отсюда ему видна вся цепочка джигитов и пространство, откуда возможно появление красноармейцев. Тени в долине стали лиловыми, их было такое множество, что рябило в глазах.
Слева показался всадник. Но не успел бай предупредить, чтобы джигиты пока не выдавали себя, как грянул выстрел. Красноармеец упал с коня. Сиддык-бай видел, как невидимые руки его товарищей из укрытия подтягивали к себе труп.
— Поспешили, — в сердцах воскликнул бай, — выдали себя.
— Не огорчайтесь, отаджан, — успокоил его Пулат, — рано или поздно нам пришлось бы сделать это. — У него на душе было так спокойно, что он как-то и не думал об опасности. «Наверное, от того, что близится последний час», — решил он мысленно.
В ответ на выстрел засвистели пули красноармейцев. Они ударялись о камни и, срикошетив, улетали куда-то с резким, режущим слух, свистом. Казалось, на маслобойне — абджувазе — заснул погонщик и лошадь, продолжая свой путь по кругу, крутит тяжелое бревно в ступе. Жмых в ней уже выгорел, и потому бревно трется о стенки ступы. Вот такой звук издавали пули. Одна из них, ударившись о козырек, впилась в спину Рахматуллы, кайнарбулакца, одногодка Артыка. Он закричал так, будто его прокололи кинжалом. Джигиты бросились к нему на помощь, обступив со всех сторон, стали развязывать бельбог и снимать халат, чтобы перевязать рану. Но Рахматулла кричал неистово, посылая проклятья гяурам, и в это время раздался оглушительный взрыв. Красноармеец, привязанный к концу веревки, наблюдал за джигитами бая с кромки козырька и, воспользовавшись тем, что они сбились в кучу, метнул гранату. Раненого Рахматуллу разнесло в клочья, а ряды отряда уменьшились вдвое.
Это породило страх, оставшиеся, кажется, потеряли рассудок. Не слушая бая, они выскочили из-за своих укрытий и бросились на помощь раненым от взрыва, не обращая внимания на то, что стали мишенями для наступающих красноармейцев. И падали, сраженные один за другим. Когда и сам бай оправился от этого страха, увидел, что в живых осталось пять человек — Пулат и еще три джигита.
— Раненых убрать в пещеру, — приказал бай, а сам пристально всматривался вдаль, но уже ничего нельзя было разобрать, земля и небо слились в одно целое. В такую ночь хорошо тому, кто находится внизу. Поэтому он и предложил джигитам: — Нам и самим нужно туда перебраться, отсюда мы ничего не увидим.
Все вползли в пещеру. Где-то в глубине слабо стонали двое раненых, которые, по мнению бая, уже были не жильцами. Вход в пещеру находился чуточку повыше того места, где залегли джигиты и бай. Он был ясно очерчен густыми точками звездного неба, и любая тень, появившаяся в нем, могла быть противником.
— Друзья мои, — тихо сказал он, — нас всех ждет верная гибель. И если кто из вас боится смерти, пусть идет к гяурам в плен. Говорят, что они пленных не убивают. Я не держу вас!
Никто не пожелал уйти, а время тянулось медленно. Сиддык-бай никогда и не предполагал, что оно может быть таким бесконечным. Это мучило его, лишало рассудительности. «Страшно умирать в мышеловке, — подумал он в какое-то мгновенье. — И не потому, что небо не примет наши души, павший за веру — избранник аллаха. Страшно потому, что люди ничего не узнают о нас. Не узнает Артык, Гульсум и жена… Какой жизнью мы жили с тех пор, как поднялись на борьбу? Трусливых шакалов? Нет. Трусливыми мы никогда не были. Что же тогда?.. Что?..»
Он не заметил, как задремал. Проснулся же от звука выстрела. Его сделал красноармеец, на секунду появившись в проеме входа. И убил одного из трех джигитов. Двое других, разозлившись на дерзость гяура, стали осторожно выползать из пещеры и, едва высунули головы, как были уложены наповал.
— Пойду и я туда, ота, — сказал Пулат.
— Лежи, сынок, и внимательно наблюдай.
Стоны раненых прекратились. «Наверно, они умерли», — подумал бай. Тем временем на дворе наступал день. Лучи солнца, отразившись на противоположной стороне долины, осветили и кромку входа в пещеру. Хотелось пить, но воды не было. Губы бая пересохли. Было тихо, как в могиле.
— Э-эй, джигиты, — вдруг услышал Сиддык-бай голос на узбекском языке, — слушайте нас. Вы окружены, и другого выхода у вас нет. Предлагаем сдаться. На размышление десять минут. Если согласны, выбросьте белую тряпку, привязав ее к штыку. Мы против пролития крови. Сдадитесь добровольно — обещаем отпустить по домам. А Сиддык-бая свяжите и выдайте нам! Решайте!
— Ишь чего захотели, — произнес зло Пулат. — Лучше погибнуть.
Но бай не разделял мнения сына. Еще с вечера у него появилась мысль прекратить сопротивление и отдаться на милость победителя, на милость судьбы. Один в поле не воин. Он не думал о себе, знал, что красноармейцы не простят ему Бурисая. А теперь это решение окрепло в нем. «Артык устроен хорошо, — думал он, — с зятем светлейшего не пропадет. А Пулат? Почему он должен погибнуть в двадцать лет? Судьба Гульсум и жены? Разве они виноваты, что так сложились обстоятельства? Жизнь, даже самая трудная, лучше смерти. Гяуры все равно не победят, аллах никогда не допустит этого. Следовательно, война когда-нибудь да кончится и наступят мирные дни. Пророк наш Магомет признавал то, что имелось в данный момент. И если исходить из этого, то долина сейчас полна гяурами, и мы с Пулатом в этой пещере, как в мышеловке…»
— Пулатджан, — сказал он ласково, — слушай меня внимательно, потому что времени в обрез.
Пулат склонил голову.
— Так вот, когда ты был совсем маленьким, умерла твоя мать, и я женился на другой, с двумя детьми — Артыком и Гульсум. Вы все росли как дети одной матери, ими вы останетесь всегда, что бы с кем ни случилось.
— К чему вы это, отаджан? — спросил Пулат.
— А к тому, что ты сейчас свяжешь меня и выкинешь белый флаг, сын мой.
— Вы что, ота, — воскликнул Пулат, — я не предатель. Если пришло время умереть, я сделаю это достойно, без страха. Нет! Нет!
— Я верю тебе, сын, знаю, что всегда был смелым парнем. Но ты должен понять, что сейчас твоя жизнь нужна не только мне, она нужна матери твоей и Гульсум. Гяуры меня все равно убьют, и я готов к этому. Что поделаешь, на этот раз счастье оказалось на их стороне. Ты же… Ты можешь вернуться в Кайнар-булак и взять заботу о семье на себя. Я не хочу, чтобы наш род, мой род, оборвался вот так нелепо. На земле должны жить дети Сиддык-бая, внуки.
— Опомнитесь, отаджан, что вы говорите, — закричал Пулат, чувствуя, что отец решил это всерьез. — Никогда! Никогда я не покрою себя позором предателя! Не надо больше об этом. Примем последний бой и погибнем оба, как подобает воинам. Ведь я ваш сын, ота, и мне не страшна смерть!