Страница 19 из 72
— Позаботьтесь о том, Хайитбек, — сказал он, возвращаясь в михманхану, — чтобы дорога на джайляу была в наших руках. Поставьте там пулемет и побольше людей. А у Кояташа пусть останутся самые лучшие мергены.
Сообщение Хайиткаля о дурадгоре и его единомышленниках, затеявших дурное против его людей, встревожило Сиддык-бая, но не испугало. В случае чего он мог опереться на штыки джигитов. А в том, что реакция жителей на бесчинства должна быть такой, он не сомневался. Зло вызывает зло, тут не о чем говорить. Но бай с недоверием относился к тому, что такое вообще могло быть, как-никак и джигиты, и сассыкульцы — люди одной веры, уважающие шариат. Другое дело — гяуры. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. И победа невозможна без единства. Если всякие дурадгоры будут молоть языком, никакого повиновения не будет. Острое слово — рана в сердце. Бык бодлив — за рога бьют, язык болтлив — за слова бьют. На горький вопрос не жди сладкого ответа. Он будет проявлять радость, что гяуры убивают джигитов, а я должен прощать ему это? Нет. Знай меру!
Въехав во двор Юсуф-бая, он слез с лошади, но в михманхану так и не вошел. Встал на супе, вслушиваясь в шорохи ночи. Но они ни о чем не говорили. Где-то звенел ручеек, жалобно блеял ягненок, сонно тявкали успокоившиеся собаки. Стало светать, глаз уже различал камни во дворе, дувалы и плоские крыши домов. Он поехал посмотреть, что делается наверху, за кишлаком. Хайиткаль и большая группа джигитов была уже там. Они поставили пулемет на взгорке, а коней отвели за высокий холм. Сиддык-бай был доволен своим юзбаши, тот сделал так, как он сам предполагал.
— Сюда русские ни с какой стороны не подойдут, бай-бобо, — сказал каль.
— Вы молодец, бек, — похвалил его бай и подозвал Гуляма. Когда тот подбежал, предложил ему: — Слетайте-ка к Кояташу, узнайте, как там дела.
Баю хотелось остаться наедине с Хайиткалем и узнать подробности минувших ночей, правду о насилиях джигитов. Слез он с коня и присел на валун.
— Скажите, бек, — тихо спросил он, чтобы не привлекать внимания пулеметчиков, — правда, что наши люди обижали женщин кишлака?
— Что я смог поделать, бай-бобо, один все же, — воскликнул недовольным тоном плешивый. — А джигитов вон сколько, немало новых, непроверенных. Разве за всеми уследишь. Да и некогда мне было, я занимался расстановкой охраны!
— Говорят, что вы и сами занимались этим, юзбаши? — откровенно спросил бай.
— Неправда. К чужим женам и девушкам я не приставал. Так… вдовушка одна тут есть у меня знакомая…
— Понятно, — разочарованно произнес бай, — нужно уходить из кишлака. После всего этого тут нам нельзя рассчитывать и на чашку воды.
— Не пристало нам, бай-бобо, прислушиваться к мнению черни, она никогда не была довольной. Надеяться на ее чашку воды неразумно, бай-бобо. Если ее не мы возьмем, возьмут гяуры!
В это время к ним подошел мужчина средних лет, худой, как саксаул. На нем был грязный халат с тысячью заплат, так что нельзя было и понять, из какого материала он пошит. За спиной висела котомка, в руках — посох. Вид смиренный, как у отшельника. Он остановился на некотором отдалении от беседующих и, опершись на палку, спросил у бая:
— Не виновен спросивший, таксыр, не вы ли будете уважаемым Сиддык-баем?
— Я.
— Удачу ниспослал мне аллах, хорошо, что я вас сразу нашел, — сказал незнакомец. — Мне надо поговорить с вами наедине.
— Говорите, брат, — сказал бай и, кивнув в сторону Хайиткаля, добавил: — он юзбаши, мой помощник!
— Велено с глазу на глаз, бай-бобо.
— Кем?
— Его сиятельством.
— Я проеду вниз, бай-бобо, — сказал плешивый и поднялся. Он понял, что этот странник-дервиш при нем ничего не скажет, но любопытство, понятно, распирало его. Поэтому он и произнес свою фразу таким тоном, от которого другой на месте бая решительно предложил бы ему остаться. Но тот только кивнул в знак согласия.
— Слушаю вас, — сказал бай, когда каль уехал.
Тот подошел к нему, полез за пазуху, достал письмо и подал его:
— Личное послание паши, курбаши. Ответ на письмо я должен получить немедленно!
Дервиш присел на камень неподалеку от бая, снял котомку и, развязав ее, достал кусок жесткой лепешки. Начал грызть ее, хрустя, словно ел жареную кукурузу. Причем, он делал это с такой деловитостью, будто ничего на земле кроме этого для него не существовало.
Сиддык-бай читал письмо долго. Суть его сводилась к тому, чтобы он со своим отрядом, двигаясь по тропам предгорья, шел на соединение с главными силами паши, собиравшегося идти походом на Байсун. Ему предлагалось громить мелкие красноармейские части, команды, которые собирают провизию в кишлаках. Паша просил бая остерегаться предателей, держать свои планы в тайне.
— Что передать его сиятельству, бай-бобо? — спросил дервиш, видя, что он закончил читать.
— Я выполню приказ. Когда выступать?
— Чем раньше, тем лучше, — ответил дервиш. — Гяуры подтягивают сюда свежие силы. Спешите уйти за перевал.
— Но мне предлагается идти вдоль предгорья!
— Военное искусство, бай-бобо, сложное. Когда Энвер-паша, да благослови аллах его великую миссию, писал вам письмо, то не знал об обстановке у вас. Я пошел. Помните о предателях, бай-бобо.
— Не забуду, — ответил бай и, спрятав письмо в карман, поднялся, — доброго пути вам, служитель бога!
— Спасибо. Надеюсь с его помощью добраться до ставки живым и невредимым.
Предупреждение об изменниках угнетало бая. Признаться, до сих пор он и мысли не допускал, что кто-либо из его джигитов способен на это. Но люди есть люди. Разве он, бай, может знать, что в душе у каждого? В особенности у вновь прибывших? Нет. Может, именно среди них и находятся глаза и уши гяуров, может, по их наущению и стали безобразничать джигиты? В таком случае, цель ясна — натравить местных жителей на его отряд, лишить крова и хлеба, то есть заиметь союзников в тылу! Ох, как хитро действуют гяуры…
Дервиш исчез так же незаметно, как и появился. Когда, прервав свои мысли, бай глянул вниз, на дорогу, там кроме джигитов, едущих к нему, никого не было. «Нужно кайнарбулакцев все время держать возле себя, — решил он, вспомнив напоминание дервиша и паши, — эти не предадут меня».
— Ота, — сообщил подъехавший Пулат, — все гяуры разбежались, даже мертвых забрали. Там никого нет.
Но тут же рядом с баем оказался и Хайиткаль.
— Плохи наши дела, бай-бобо, — сказал он. — Гяуры пошли в обход. Если мы сейчас же не уйдем отсюда на джайляу и не успеем до вечера захватить перевал, они опередят нас.
— Раз они ушли туда, — высказал вслух мысль бай, — может, мы спустимся ниже и нападем на Дашнабад?
— Ничего не выйдет, бай-бобо, — сказал каль. — По моим сведениям, все дороги вниз перекрыты.
— Ну, что ж, — невесело сказал бай, — не станем медлить. В путь!
Он встал на взгорке, где только что был пулемет, и перед ним проходили его джигиты, все на конях, с заброшенными за спину винтовками, хмурые и веселые, молодые и пожилые. Отослав Хайиткаля в голову колонны, бай обратился к сыну:
— Предупреди всех кайнарбулакцев, сын, чтобы они по возможности находились вместе и недалеко от меня, понял?
— Да, отец. Будет исполнено…
Отряд бая двигался с довольно большой скоростью. Впереди лежала долина, кое-где еще покрытая снегом, из-под которого пробивались иголочки будущего буйного травостоя, что уже через три недели начнет здесь переливаться всеми цветами радуги и пьянить ароматом запахов. Подумав об этом, бай улыбнулся, но на душе было противно. Он не мог точно сказать от чего это, — то ли от предупреждения о предателях, то ли от тоски по старшему сыну и родному дому, а то ли от того, что приходится бежать из кишлака, как побитому псу, поджав хвост.
Расстояния в горах обманчивы. Дороги там напоминают сжатую пружину — все кажется таким близким, что, протяни руку — и достанешь. Но стоит только ступить на витки ее, петляющие в саях, между скалами и адырами, как она становится бесконечной. С высоты джайляу казалось неширокой долиной и перевал был виден простым глазом, он маячил совсем невдалеке. Но когда отряд спустился в эту долину, узнал, что она пересечена множеством мелких оврагов и высохших каменистых русел. Перед всадниками вставали курганы и возвышенности, тропа резко уходила в сторону, чтобы снова вернуться почти к исходному пункту. И потому даже через три часа пути отряд находился от перевала ничуть не ближе, чем в самом начале его.