В зеркале сатиры

— И пошел обивать судебные пороги?

— Нет, дорогой мой, должна порадовать вас. У него хватило ума не делать этого. Он решил действовать каким-то другим путем.

— Скажите, как я могу связаться с ним?

— А разве я знаю? Он же разведчик. Хотя и бывший. Ждите, может быть, он вам пришлет открытку. Или почтовых голубей. Так, кажется, в кино бывает?

Хлопнула, наконец, дверь, скрипнул в замочной скважине ключ. Они ушли, а мы остались одни, чтобы вдоволь насладиться желанным покоем перед жестоким испытанием, которое готовят нам районные пути-дороги…

В ДЕВЯТНАДЦАТЬ НОЛЬ-НОЛЬ

Рассказ Буфетной стойки, продолженный Копией шишкинских «Мишек»

— А пиво, Наденька, того…

— Что значит «того»?

— Горькое, как редька. И где вы только такое берете?

— Как будто не знаешь! Одна у нас и мать и мачеха — база. Что там есть, то и берем. А если пиво горькое, мне ни холодно, ни жарко. Я его не пью.

— И правильно делаешь, Надя. От такого пива в организме серьезные осложнения могут произойти… Открой еще бутылочку.

— Может быть, хватит? Ведь третья.

— Не хватит, дорогая, не хватит. Пойми, Надя, я конченый человек. Вот не напишу контрольную — вышибут из института. И пускай, все равно жить осталось совсем пустяки! Пропащий я, пропащий. Где мне сейчас полагалось быть? Внизу. Сидеть в ресторане и на командировочных толкачей глаза таращить, а я у тебя вот торчу и вполне добровольно ввожу в организм отраву. Брр! Интересно, какие яды в этом пойле? Ну да ничего, гадать недолго. Рано утречком положат меня, раба божьего, на стол и животик ножичком — чик-чик!

— Перестань, Колька!

— Разольют ваше, с позволения сказать, пиво по колбочкам, пробирочкам, на свет посмотрят. И напишут: «Общее отравление организма…»

Такой разговор происходил в тот вечер между моей хозяйкой — буфетчицей «Унжи» Надеждой Барминой и Николаем Боревым. И когда он довел Надю, что называется, до белого каления, она не выдержала и, подбежав к столику, за которым сидел Борев, выхватила у него недопитую бутылку.

— Не дам больше!

А Борев, не меняя печально-лирического тона, продолжал:

— Ну, потом заштопают, конечно. В гроб положат, гражданскую панихиду устроят. Придут сотрудники. Шеф наш, товарищ Архипов, тоже придет, хотя и считает меня никудышным работником. Но на этот случай он меня реабилитирует. Посмертно, так сказать. А вот Витька Немцов — тот не явится. Некогда ему, он товарищ серьезный. Не придет, ну и черт с ним! А ты, Надюша, я знаю, придешь. Потому что любишь меня. Любишь и жалеешь…

Тут Надя схватила салфетку и по-настоящему разрыдалась.

— Плачь, Надя, пока мы одни. А то там, на людях, тебе, может быть, и поплакать не удастся…

Но поплакать и тут не удалось: в буфет вошел Сербин.

— Мир входящему! Что за плач на стенах вавилонских?.. Надя, ты не знаешь, в ресторане телефон работает?

— Испорчен со вчерашнего дня.

— Тогда вот что, милая. Организуй нам ужин на три персоны.

— А что вам?

— Сто граммов и соленый огурец — малым набором называется. Сто пятьдесят, кружка пива и сосиски — это уже большой джентльменский набор. Так нам ни то и ни другое. Мы люди простые. Рыжиков, значит, подашь, лососины, икры зернистой, сливочного масла. И три порции котлет по-киевски.

Надя вынула из кармана блокнот и стала записывать.

— А пить что будете?

— «Столичной» бутылочку, армянского три звездочки, пива…

— Пива не берите! — сказала Надя и снова всхлипнула.

— Да, гражданин, я тоже не советую, — вмешался Борев. — Один тем пивом уже отравился. А сразу четыре покойника на такой город, как наш, многовато будет.

— А, ну-ну. Если пиво поганое, тогда боржомчику принеси. И все к девятнадцати ноль-ноль. Люблю точность.

С этими словами Сербин ушел. А Борев спросил:

— Этот любитель точности в восемнадцатом номере живет?

— Да, в восемнадцатом. Он интересует тебя?

— Он — ни капельки. А вот то, что останется от сегодняшнего их пиршества, — очень. Ты у них посуду будешь забирать?

— Я.

— Прошу, Надя, когда соберешь посуду и мусор всякий, ничего не выбрасывай. Оставь все на подносе и салфеткой прикрой для верности. Я утром забегу к тебе, посмотрю. Ну, до свидания! Мне ведь и на самом деле контрольную писать.

Потом он подошел, перегнулся через меня, Буфетную стойку, и поцеловал Надю.

— В воскресенье, как договорились, идем на трамплин, не забудь лыжи хорошенько смазать. Ну, пока!

Я услышала еще один звонкий поцелуй.

— И приведи свой носик в порядок, глазки холодной водой пополощи. Будь умницей, не растравляй себя.

Борев ушел, но тут же вернулся и сказал на прощание:

— А пиво, между прочим, замечательное. Так что прибереги мне бутылочку.

На следующем этапе эстафету снова принимаю я, Копия шишкинских «Мишек». Теперь мой рассказ.

Когда Сербин вернулся из буфета и вошел в номер, Огнецвет прибирал свою кровать.

— Будет ужин, — сказал Сербин. — Скромный, как суточные командированного. Так что пусть не тревожится устроитель приема: счет будет небольшой. Если, конечно, гость наш не разойдется.

— А охоч до горилки?

— Спрашивается! Он даже афоризм такой придумал: «Как ни бьешься, а к вечеру напьешься».

— По теории, выходит, пьет.

— Глотает и не морщится. Рассказывают, что денежные знаки тоже проворно подбирает. Зоб у него как у утки: только наклюется, глядь, опять у кормушки стоит.

— Опыт, — заметил Огнецвет.

— Закалка, — возразил Сербин и пустился в пространные рассуждения: — Когда родится человек, так его хоть под микроскоп — чист, как ангелочек. А подрастает юноша, смотришь, берет уже. Почему берет? Подучили человека, закалили организм. Ты когда-нибудь интересовался, сосед, как готовят спортсмена к зимним заплывам? Сначала его заставляют обтираться мокрым полотенцем, обливаться холодной водой. И только потом устраивают ледяную купель. К воде надо привыкнуть, иначе можно захлебнуться. Так и здесь. Сделай нужному человеку скромный подарочек — вот ты и посадил на его перья пятнышко. После этого можешь легонько и лапку ему запачкать и клюв замарать. Глядишь, и вошел человек во вкус.

— Что ж, уважаемый, значит, того гуся я сперва должен с ложечки кормить? Морока!

— Можно и без мороки. Но опять-таки с умом. Вот пришел ты к начальнику и десятку в руку суешь. Что получится? Возмутится начальник: «Вы что, подкупить меня хотите? Вон отсюда!» Да еще свидетелей позовет, в милицию позвонит. Подкатит авто такое, знаешь, с красными полосками по бокам — «Раковая шейка». Я бы на месте правительства вообще запретил их выпускать. Малокомфортабельная машина.

— Видел тот транспорт. Приходилось.

— Тем более. А ты действуй не как крохобор. Приди и кабинет к служебному лицу, сверток оставь и, ни слова не говоря, уходи. Заметь: ни слова не говоря! Развертывает лицо «Советскую культуру» за прошлый год и видит деньги. Ужасно много денег! Что делать? Лицо сует сверток в ящик и сидит с открытым ртом, будто выброшенный на берег окунь. Мне рассказал один знакомый дантист, что такое состояние шоком называется. Но вот рабочий день кончился, контора опустела, шок прошел. Лицо закрывает дверь на защелку, достает сверток и начинает считать.

— Тысяча? Две?

— Десять тысяч, как одна копеечка. По-старому — сто! Куда девать такую прорву денег? Отправить прокурору, вызывать ОБХСС? А кто, собственно говоря, эти деньги видел? Никто, кроме этого ужасного смешного человека, который оставил сверток и ушел. И ведь неизвестно, что ему нужно. Наверное, пустяк какой-нибудь… Так рассуждает служебное лицо и запихивает твои денежки в портфель. А наутро хозяин уже ты. И можешь взять в руки бразды правления.

— Ловко!

— Главное, как говорил мой дядя, — никакого шаблона! С одним — одно, с другим — другое.

— А вы, уважаемый, ту дядькину науку крепко затвердили. Кажись, она посредничеством зовется. И присуждают за то от семи до пятнадцати. С прицепом: после отсидки высылка полагается…